Вильям Козлов - Волосы Вероники Страница 11

Я был сделан из другого теста, и мораль Боба Быкова была чужда мне, хотя если честно говорить, то иногда я завидовал его хватке, легкости, беспечности.

И еще Боба говорил, что хотя женщин у него много, но среди них врагов — ни одной. Они знают, на что идут, и не таят на него обиды, потому что сами такие же, как он…

— Ну, иди, дорогой, разгадывай свои кроссворды, а я поехала, — распрощалась со мной Оля. И в голосе ее прозвучала нескрываемая насмешка.

Я валялся на диване и читал Генри Джеймса «Вашингтонская площадь», когда в дверь раздался продолжительный звонок. Я взглянул на часы: четверть первого. Кто бы это мог быть так поздно? Обычно знакомые звонили мне по телефону, прежде чем прийти.

Всунув ноги в кожаные тапочки и машинально пригладив волосы, я пошел открывать. У меня была дурная привычка никогда не спрашивать: кто там? Мне это казалось унизительным. Даже после того как Великанов рассказал жуткую историю о том, как кому-то ночью позвонили в дверь, сказали, что срочная телеграмма, тот открыл и напоролся на вооруженных грабителей, я не внял голосу осторожности. «Звонят, откройте дверь», так, кажется, называется фильм? Вот я и открывал…

Распахнув дверь, я увидел на пороге Олю. Тусклая лампочка на лестничной площадке освещала ее волосы, они были распущены, в глазах влажный блеск, щеки бледные, маленький рот черный.

— Не ждал? — спросила она.

— Я тебя все время жду, — сказал я. И это была правда.

Она шагнула в прихожую, прислонилась спиной к вешалке, опустила руки. Плечи у нее худенькие, узкие. Она походила на провинившуюся школьницу, получившую двойку. Пристально вглядывалась в мои глаза, к щекам постепенно приливала кровь.

— Я не знаю, что это на меня сегодня нашло, — сказала она.

— Поставлю чайник. — Сняв с нее плащ, я пошел на кухню.

Сердце мое гулко билось, я ощущал его толчки, пальцы, когда я зажигал газ, дрожали. Я не ожидал, что приход девушки так подействует на меня. Может быть, я и спать не ложился, потому что смутно надеялся на что-то.

Боже мой, как я рад, что она пришла!

Оля ходила в своих светлых сапожках по комнате, сама включила магнитофон, уменьшила звук. В доме, в котором я живу, несколько лет назад сделали капитальный ремонт, потолки остались такие же высокие, более трех метров, а вот слышимость стала больше. За стеной у меня жил музыкант Аркаша, когда он репетировал по утрам на рояле, я слышал, а он говорил мне, что вечерами слышит магнитофон.

Мы пили чай на кухне, Олины щеки пылали, глаза ее меняли цвет: то светлели, как вода в ручье, то заволакивались густой синью. Я часто ловил на себе ее смятенный взгляд, болтали мы о пустяках, она часто смеялась. То вдруг, оборвав смех, задумывалась, глядя на деревянную фигурку — козлика во фраке. Он был еще в очках. Эту фигурку я купил по случаю на Невском, в антикварном.

— Георгий, я тебе совсем не нравлюсь? — спросила она.

— У меня сейчас нет более близкого человека, чем ты, — сказал я. «А дочь?» — мелькнула мысль. Но дочь была далеко, в Киеве, а Оля рядом. Желанная, теплая, такая близкая.

— Поцелуй меня, дурачок! — прошептала она.

Я придвинулся к девушке. Мы и раньше с ней целовались, но этот поцелуй был особенный. Я не знаю, сколько он длился, но когда я получил возможность соображать, то совсем близко увидел широко раскрытые посветлевшие глаза Оли, вспухшие губы, русые волосы спустились на грудь.

— Как же мне тебя звать? — наморщила она белый лоб. — Георгий — это звучит слишком торжественно…

— Георгий-Победоносец, — ввернул я.

— Это еще мы проверим… — улыбнулась она, взъерошив мне волосы, и продолжала: — Гоша… нет, это не подходит к тебе. Ты сильный, мускулистый мужчина, а Гоша, в моем представлении, это толстенький, плешивый человечек! Я тебя буду звать Шувалов! Граф Шувалов! О-о, это звучит!.. — она глубоко заглянула мне в глаза: — А может быть, твои предки были знаменитые Шуваловы?

— Вряд ли, — улыбнулся я. — Скорее всего эта фамилия досталась мне от крепостных крестьян графа Шувалова.

— Может, твоя пра-пра-прабабка была крепостная красавица и граф влюбился в нее? — фантазировала Оля. — Понимаешь, в твоем лице есть нечто аристократическое…

— Шуваловы из простонародья выбились в графы при царице Елизавете Петровне, — из чувства противо речия возражал я. — Иван или Петр Шувалов был ее любовником.

— Какая честь! — дурачилась она. — Моим любовником будет потомок графа Шувалова!..

Я видел, что ей не по себе, веселье ее напускное. В светлых глазах затаилась тревога. Не глядя на меня, стала раздеваться, а я в это время раздвигал складной диван-кровать. Я застелил постель чистыми простынями и взглянул на нее: обнаженная, она стояла перед высоким зеркалом с деревянными завитушками и, закинув красивые тонкие руки, зачем-то сооружала на голове немыслимую прическу. Заколки щелкали и падали на паркет. У нее была гладкая смуглая кожа, еще сохранившая южный загар. Я не художник и не скульптор, но не обнаружил в ее фигуре ни одного изъяна. Движения ее были естественны, она не кокетничала, не старалась что-либо прикрыть или отвернуться, знала, что она великолепно сложена, и совсем не стеснялась меня.

— Какая ты красивая, — сказал я.

— А ты? — она без улыбки смотрела на меня.

— Что я? — растерялся я.

— У нас с тобой должны получиться красивые дети, — задумчиво произнесла она, оценивающе глядя на нас с ней в зеркало.

— Дети? — задал я дурацкий вопрос. О детях я в этот момент совсем не думал.

— Рожу я тебе, граф Шувалов, наследника, вот увидишь… — рассмеялась Оля и, обхватив мою шею, прильнула ко мне своим теплым гибким телом.

— Фирма! Блеск! Гоша, сидит на вас как влитая! Будто вы в ней и родились… — восхищенно говорил Миша Март, оглядывая меня со всех сторон. — Вот шьют, проклятые капиталисты! Где там нашим сапожникам за ними угнаться!..

Я примерял перед зеркалом коричневую лайковую куртку с накладными карманами. Куртка действительно сидела хорошо, лайка была мягкой, эластичной, приятно рукой потрогать.

— Я бы хотел пиджак, — робко заикнулся я.

— Пиджаки вышли из моды, — авторитетно заявил Миша. — Их сейчас носят одни жлобы. Берите, Гоша, и не думайте… Такая куртка раз в жизни попадается, прямо на вас шили.

Я уже решил про себя взять куртку, но меня страшила цена: Миша дешевых вещей не предлагал. Познакомилея я с ним через свою бывшую жену, она любила модно одеваться и располагала обширными связями в сфере купли-продажи. Примерно за полгода до нашего развода у нас появился Миша Март. Он принес Оле модные французские сапожки — тогда по ним с ума сходили, да, пожалуй, и сейчас, — моя жена сказала, что Март может достать все. Я за модой никогда не гонялся, но и не плелся в хвосте. В этом отношении жена следила за мной. Ей было стыдно, как она говорила, появиться на людях с мужем, который не по моде одет.

Сапожки Оля взяла, а Миша Март вдруг заинтересовался мною: сказал, что он не торгаш — Март работал администратором в концертно-эстрадном бюро, — но имеет возможность сделать хорошим, интеллигентным людям приятное, например достать билеты в любой театр или на приезжую знаменитость, заодно предложить красивые модные вещи. Делает он это только из любви к искусству… С откровенной обезоруживающей улыбкой прибавил, что, конечно, некоторые комиссионные от этого бизнеса он имеет. Уже потом, когда мы познакомились поближе, Миша пояснил, что он имел в виду: брал комиссионные с того, кто через него продает вещь, и с того, кто покупает. Надо отдать должное Мише, торговал он только модными дорогими вещами, которые обычным путем невозможно приобрести.

Доставал он мужские и женские вещи у знакомых артистов, часто бывающих на заграничных гастролях, потом у него в магазинах были знакомые продавцы, которые заблаговременно извещали его о поступлении на торговую базу дефицитных товаров. И Миша, естественно, никогда не оставался в долгу: доставал билеты в БДТ и Мариинку, преподносил ценные подарки… Так что каждая красивая импортная вещь в конечном итоге стоила почти вдвое дороже первоначальной цены. В первую очередь должен быть доволен клиент, говорил Миша, во вторую очередь — поставщик товара и только в третью — он, Миша Март, посредник.

— Люблю улыбки на лицах людей, — философствовал Миша, — приятно работать с улыбающимися, довольными жизнью людьми… Такие не торгуются за каждый трюльник, не смотрят на тебя как на спекулянта. Наоборот, как на благодетеля!.. Как это в песне-то поется? И тебе хорошо, и мне хорошо…

Не знаю, как другим, а, судя по Мишиному виду, ему было определенно хорошо…

В тот раз Миша пообещал достать мне вельветовые джинсы, пару модных рубашек. Телефон наш он записал. Скоро он ушел, а через неделю субботним вечером раздался телефонный звонок — Миша всегда предупреждал о своем приходе — и мой новый знакомый любезно осведомился, когда ему удобно зайти по интересующему меня делу. Я к тому времени забыл и про «дело», и про Мишу. Тот напомнил мне про джинсы и рубашки, которые он достал для меня, хотя это было сделать не так-то просто…