Рейчел Джойс - Невероятное паломничество Гарольда Фрая Страница 11

«Что ж, будем надеяться, ваша новенькая не феминистка, — продолжал Дэвид. — И не лесбиянка. Или социалистка. А, папа?» Вероятно, он уже покончил с мистером Напьером и теперь перешел к темам, более понятным за семейным столом.

Гарольд на мгновение поймал на себе взгляд сына. Его глаза в те дни еще сохраняли колючесть и задиристость; если долго глядеть в них, становилось не по себе. «Ничего не имею против тех, кто на меня непохож», — произнес он, но сын лишь поцокал языком и поглядел на мать.

«Ты читаешь „Дейли телеграф“», — уличил он Гарольда. Затем отодвинул тарелку и встал. Гарольд с трудом мог переносить вид его бледной худосочной фигуры.

«Поешь еще, радость моя», — попросила Морин. Но Дэвид покачал головой и тихонько ретировался, как будто один лишь облик отца способен был отбить аппетит от рождественского ужина.

Гарольд поднял глаза на Морин, но она уже собирала со стола тарелки.

«Он у нас умник, ты же понимаешь…» — сказала она.

Под этим подразумевалось как бы само собой, что ум не только все извиняет, но и простирается далеко за пределы их понимания. «Не знаю, как ты, но для вишневого бисквита я уже слишком объелась». Морин наклонила голову и сбросила с головы бумажную шляпу, словно вдоволь наигравшись в детство, и пошла мыть посуду.

К вечеру Гарольд добрался до Саут-Брента. Он снова ступил на брусчатку и изумился, до чего мелкими кажутся булыжники и какие они правильные по форме. Перед ним снова были сливочного оттенка дома, палисадники и гаражи с автоматическими замками, и теперь он чувствовал себя триумфатором, обретающим цивилизацию после долгого путешествия.

В мелочной лавке Гарольд накупил пластырей, питьевой воды, дезодорант в аэрозольной упаковке, расческу, зубную щетку, пластиковые станки и пену для бритья, стиральный порошок, а также два пакетика с чайным печеньем «Рич». В отеле он снял одноместный номер с гравюрами вымерших попугаев на стенах и тщательно обследовал ступни, прежде чем наклеить пластыри на сочащийся влагой волдырь на пятке и на распухшие пальцы. Каждая частичка его тела отдавалась болью. Гарольд чувствовал себя изнуренным. Никогда в жизни он еще не проходил за день такое расстояние, зато ему удалось преодолеть восемь с половиной миль, и он ужасно проголодался. Надо было поесть, позвонить Морин по таксофону и затем улечься спать.

Солнце плавно скользило над Дартмурской горной грядой, пропитывая небо багровой дымкой. Холмы окутывала сизоватая пелена, и коровы, щиплющие на них траву, отливали медовой рыжиной на фоне умирающего светила. Гарольду очень хотелось, чтобы Дэвид узнал о его походе. Интересно, расскажет ли Морин об этом сыну и в каких именно выражениях. Звезды понемногу, одна за другой, утыкали ночной небосклон, и сгущающаяся тьма замерцала ими. Гарольд смотрел и находил все новые.

Уже второй раз кряду он уснул и спал без сновидений.

6. Морин и ложь

Вначале Морин не сомневалась, что Гарольд вернется. Что он позвонит, продрогший и усталый, и ей придется ехать и забирать его, и случится это посреди ночи, и придется надевать пальто поверх ночной сорочки, искать туфли для вождения, и во всем этом будет виноват только Гарольд. Ночью она спала урывками, с зажженным ночником, положив у изголовья мобильник, но муж так и не позвонил и не вернулся.

Она вновь и вновь обдумывала случившееся. Завтрак, розовое письмо, молчаливый Гарольд, украдкой проливающий слезы. В голову закралась незначительнейшая подробность: как он сложил вчетверо листок с ответом и сунул в конверт так, чтобы она не заметила. Морин старалась подумать о чем-нибудь другом или вовсе ни о чем не думать, но в уме всплывала одна и та же картина: Гарольд, глядевший на письмо от Куини с таким видом, как будто в самой глубине его существа что-то медленно развязывалось. Ей до невозможности хотелось поговорить с Дэвидом, но она не знала, как все это выразить. В уходе Гарольда было что-то невообразимо ошеломляющее и унизительное, и Морин опасалась, что ее слова не достигнут цели, а уж этого ей ни за что не перенести.

Словом, когда Гарольд сообщил ей, что идет в Берик, подразумевал ли он под этим, что собирается там остаться?

Что ж, пусть идет, если хочет. Давно уже следовало этого ожидать. Весь в мать; Морин ни разу не виделась с Джоан, а сам Гарольд ни разу о ней не заговаривал. Но какая же женщина собирает чемодан и уезжает, не оставив даже записки? Да пусть себе уходит. Бывало, ей и самой начинало казаться, что с нее довольно. И дома ее держал лишь Дэвид, а вовсе не супружеская любовь. Она уже позабыла подробности их первой встречи с Гарольдом и что именно она в нем разглядела; помнила лишь, что однажды он подцепил ее на муниципальном балу и что ее мать, познакомившись с ним, нашла его заурядным.

«Мы с твоим отцом все-таки ожидали для тебя чего-то лучшего», — изрекла она в своей обычной отрывистой манере.

В те дни Морин не имела привычки прислушиваться к чужому мнению. И что из того, что он без образования? Что из того, что он не их круга? Что из того, что он снимает комнату в подвальном этаже и работает в стольких местах, что не успевает выспаться? Она смотрела на него, и сердце у нее ухало вниз. Она станет для него любовью всей жизни. Женой, матерью, подругой. Всем, чем угодно.

Иногда, оглядываясь в прошлое, Морин удивлялась, куда подевалась та юная безрассудная барышня?

Она просмотрела бумаги Гарольда, но не нашла в них никаких объяснений, почему он отправился к Куини. Ни писем, ни фотографий, ни черкнутых наспех адресков… Единственно, в прикроватной тумбочке она обнаружила свой собственный снимок послесвадебной поры, и еще один с Дэвидом, помятый, черно-белый, который Гарольд, вероятно, прятал здесь, потому что она отчетливо помнила, как наклеивала эту карточку в альбом. Безмолвие в доме напомнило ей времена, когда уехал сын; тогда сам дом, казалось, затаил дыхание. Она включила телевизор в гостиной и радио на кухне, но все равно везде было слишком тихо и пусто.

Неужели он ждал Куини все эти двадцать лет? А Куини что, тоже ждала его?

Назавтра предстоял мусорный день. Мусором у них заведовал Гарольд. Морин зашла в Интернет и заказала у нескольких компаний проспекты летних круизов.

С наступлением сумерек Морин поняла, что мусором придется заняться самой. Она сволокла мешок вниз по тропинке и привалила к садовой калитке, словно живой укор ушедшему Гарольду, который пренебрег своими мусорными обязанностями. Рекс, видимо, углядел ее из окна второго этажа, потому что на обратном пути она застала его у ограды.

— Все в порядке, Морин?

Она резко ответила, мол, да, все в полном порядке.

— А почему сегодня не Гарольд выносит мусор? Морин подняла глаза к окну спальни. Пустота за ним с таким неистовством накинулась на нее, что нежданный приступ муки свел ее лицо судорогой. У Морин комок подкатил к горлу.

— Он в постели.

Она через силу улыбнулась.

— В постели? — Рекс даже разинул рот. — Почему? Гарольд что, приболел?

Элизабет однажды поведала ей с другой стороны бельевой веревки, что чрезмерная опека матери превратила Рекса в невозможнейшего ипохондрика. Она ответила:

— Нет, ничего страшного. Просто оскользнулся. Ногу подвернул.

Глаза Рекса округлились, словно пуговицы.

— Это случилось на вчерашней прогулке, да, Морин?

— Просто попался шаткий булыжник в мостовой. Он поправится, Рекс. Ему сейчас нужно отлежаться, вот и все.

— Морин, но это ни в какие ворота не лезет! Шаткий булыжник? Боже ты мой…

Он принялся скорбно покачивать головой. В доме тем временем зазвонил телефон, и у Морин сердце едва не выскочило из груди. Это наверняка Гарольд. Он возвращается! Она кинулась к двери, а Рекс, все еще не отходя от забора, выкрикнул вслед:

— Вам надо пожаловаться в муниципалитет по поводу этого булыжника!

— Не беспокойтесь! — бросила она через плечо. — Непременно пожалуюсь.

Сердце так колотилось, что Морин не знала, рассмеется она сейчас или расплачется. Она подбежала к телефону и сорвала трубку, но в этот момент сработал автоответчик, и на том конце отключились. Морин набрала 1471, но номер не определился. Тогда она села у телефона и стала смотреть на него и ждать, когда Гарольд позвонит еще раз или придет домой, но он не сделал ни того, ни другого.

Самое невыносимое началось ночью: Морин не понимала, как люди вообще могут спать. Она вынула из прикроватных часов батарейки, но ничего не могла поделать ни с лаем собак, ни с визгом тормозов машин, несшихся к новому кварталу в три утра, ни даже с криками чаек, пробудившихся ни свет ни заря. Она лежала тихонько, призывая сон, и иногда ее на миг окутывало бесчувствие, но потом она вновь просыпалась и снова все вспоминала. Гарольд идет к Куини Хеннесси. Осознавать этот факт после сонного неведения было даже мучительнее, чем впервые услышать о нем по телефону. Получался двойной обман. Но так оно и бывает — Морин уже знала. Надо притворяться, что все идет своим чередом, ничему не верить, а потом тебя снова отбрасывает назад, и истина неумолимо и непреклонно является во всей красе.