Карсон Маккаллерс - Отражения в золотом глазу Страница 11

— Папа, я хочу тебя предупредить: после свадьбы я сюда не вернусь.

Уши у отца были большие, оттопыренные, с лиловыми мочками, но он ее не услышал. Мать Фрэнки умерла в день, когда она родилась, и, как большинство вдовцов, он был тверд в своих привычках. Иногда, особенно рано утром, он не слушал, что она ему втолковывала. Поэтому Ф. Джэсмин заговорила пронзительным голосом, чтобы слова проникли к нему в уши.

— Мне нужно купить к свадьбе платье, туфли и прозрачные розовые чулки.

Он услышал и, подумав немного, кивнул. Овсяная каша медленно кипела, побулькивая клейкими пузырьками; накрывая на стол, Ф. Джэсмин наблюдала за отцом и вспоминала. По утрам зимой, когда мороз разрисовывал узорами окна и на кухне ревела плита, отец, склонившись через ее плечо, опирался о стол смуглой жилистой рукой и помогал ей решать трудные задачи по арифметике. Еще ей виделись длинные весенние вечера; отец сидел на темном крыльце, упираясь ногами в перила, и пил пиво из запотевших бутылок, за которыми посылал ее в магазин Финни. Ей представлялось, как отец наклоняется над столом у себя в магазине и опускает в бензин миниатюрную пружину, или как он, насвистывая, рассматривает одним глазом в круглую лупу механизм часов. Воспоминания быстро менялись и вихрились у нее в голове, и каждое было связано со своим временем года; она впервые задумалась обо всех своих прожитых двенадцати годах и сейчас видела их как нечто цельное.

— Папа, — сказала она, — я буду писать тебе.

Он расхаживал по утренней душноватой кухне как человек, который что-то потерял и никак не может вспомнить, что же это такое. Ф. Джэсмин смотрела на него, забыв старую обиду, и ей стало его жалко. Когда отец останется совсем один в доме, он будет скучать по ней и ему будет одиноко. Ей хотелось сказать, что она его жалеет и любит, но как раз в эту минуту он откашлялся, как делал всегда, когда собирался отчитать ее за что-нибудь.

— Не скажешь ли ты мне, куда девались разводной ключ и отвертка из ящика с инструментами на заднем крыльце? — спросил он.

— Разводной ключ и отвертка… — Ф. Джэсмин стояла сгорбившись, уперев левую пятку в икру правой ноги. — Я взяла их на время, папа.

— А сейчас они где?

Ф. Джэсмин подумала.

— У Уэстов.

— Заруби себе на носу… — сказал отец, взмахивая в такт словам ложкой, которой он размешивал овсянку. — Если ты не понимаешь, что нельзя трогать чужие вещи, — он с угрозой взглянул на нее и закончил: — придется тебя проучить. С сегодняшнего дня ты будешь вести себя как следует, или я тебя проучу. — Внезапно он понюхал воздух: — Это что, гренки подгорают?

Когда Ф. Джэсмин вышла из дома, было еще рано. Небо, серое на рассвете, теперь посветлело и стало бледно-голубым, как на еще влажной акварели. Прозрачный воздух был свеж, на побуревшей траве сверкала роса. Во дворе одного из домов вниз по улице раздавались детские голоса. Это перекликались соседские ребята, которые копали там плавательный бассейн. Они были разного роста и возраста и не состояли членами какого-нибудь клуба; все прошлые годы прежняя Фрэнки была своего рода предводителем или президентом копателей бассейнов в этой части города, но сейчас, когда ей стукнуло двенадцать лет, она заранее знала, что они будут копать и копать то в одном дворе, то в другом, не сомневаясь ни минуты, что впереди их ждет бассейн с прохладной чистой водой, а в действительности все сведется к широкой канаве с жидкой грязью.

Пока Ф. Джэсмин шла через двор, ей представлялась эта хлопочущая толпа, она слышала их напевные голоса и в это утро впервые почувствовала в них какую-то прелесть, и была растрогана. Как ни странно, двор ее дома, который она так ненавидела, вдруг пробудил в ней нежность, ей казалось, что она очень давно его не видела. Здесь под вязом был ее старый киоск прохладительных напитков — фанерный ящик, который легко было перетаскивать вслед за тенью от дерева. Надпись на ящике гласила: «Кафе „Капля росы“». Как раз в это время прежняя Фрэнки ставила ведро с лимонадом в ящик и садилась рядом, положив босые ноги на прилавок и сдвинув на лицо мексиканскую шляпу. Она сидела закрыв глаза, вдыхала запах нагретой солнцем соломы и ждала. Иногда приходили покупатели, и она посылала Джона Генри в магазин А. и П. за конфетами, но чаще дьявол-искуситель брал верх, и она сама выпивала весь лимонад. В это утро киоск показался ей маленьким и жалким, и она поняла, что никогда больше не будет в нем торговать. Все это было теперь так далеко от Ф. Джэсмин. Внезапно ей в голову пришел план: послезавтра там, где она будет с Дженис и Джарвисом, она еще раз переберет в памяти все прожитые дни и… Но Ф. Джэсмин так и не продумала до конца свой план, потому что названия городов и стран принесли с собой мысли о свадьбе, обдав ее радостью, и, хотя стоял август, она вздрогнула, как от озноба.

На главной улице у Ф. Джэсмин опять возникло ощущение, будто она вернулась сюда уже спустя много лет, хотя проходила здесь всего лишь в среду. Четыре квартала знакомых кирпичных магазинов, большое белое здание банка, а дальше — прядильная фабрика с множеством окон на фасаде. Широкая улица была разделена узкой полосой газона, а по обеим его сторонам не спеша двигались машины. Серые поблескивающие тротуары, прохожие, полосатые тенты над витринами магазинов — все было прежним, и однако, в это утро она чувствовала себя здесь как путешественник, который попал в этот город впервые.

Это было только начало. Не успела она пройти по левой стороне улицы и вернуться по правой, как осознала еще одну перемену. Это касалось разных людей, встречавшихся ей на улице, — одних она знала, других нет. Старый негр, неподвижно восседавший на козлах громыхающего фургона, погонял печального мула в шорах — он торопился на рынок. Ф. Джэсмин посмотрела на старика, он на нее, и со стороны могло показаться, что на этом все кончилось. Но Ф. Джэсмин почувствовала, как между их глазами возникла связь, названия которой она не знала, — как будто они давно были знакомы. Перед ее взором мгновенно промелькнуло поле старика, проселок, темные молчаливые сосны. Фургон прогромыхал мимо нее по мощеной улице, и ей захотелось, чтобы старик тоже узнал про свадьбу и про то, что она — участница этой свадьбы.

И так повторялось вновь и вновь, пока она шла по главной улице, — с женщиной, которая вошла в магазин Макдугала, с человеком небольшого роста, ожидавшим автобус около внушительного здания Первого национального банка, с другом ее отца, которого звали Тат Райан. Это чувство нельзя было выразить словами, и позже, когда она попыталась рассказать об этом Беренис, та подняла брови и повторила, насмешливо растягивая слова: «Свя-язь? Свя-язь?» Но тем не менее это чувство существовало — близкая связь, как зов или ответ. Более того, на тротуаре рядом с Первым национальным банком она нашла десять центов. В любой другой день такая находка стала бы событием, но в это утро Ф. Джэсмин остановилась только, чтобы потереть монетку о платье и положить ее в розовый кошелек. Утреннее небо было голубым и свежим, и Ф. Джэсмин шла, чувствуя себя легкой и сильной, зная, что все вокруг принадлежит ей.

В первый раз Ф. Джэсмин рассказала о свадьбе в кафе «Синяя луна», куда она попала кружным путем, потому что кафе находилось не на главной улице, а на набережной. Она зашла туда потому, что услышала звуки шарманки, и немедленно отправилась искать шарманщика с обезьяной. За все лето она ни разу не видела ни шарманщика, ни обезьяны и сочла хорошим предзнаменованием, что встретила их в этот свой последний день в городе. Она не видела их так давно, что порой думала: а вдруг они умерли? Зимой они не появлялись в городке — боялись холодного ветра. В октябре они уезжали на юг, во Флориду, и возвращались назад в конце весны, когда становилось тепло.

Шарманщик и обезьянка ходили и по другим городам, однако в прежние времена Фрэнки встречала их на тенистых улицах своего города каждое лето, кроме этого года. Обезьянка была очень симпатичная, и ее хозяин тоже. Они всегда нравились Фрэнки, и сейчас ей нестерпимо захотелось поделиться с ними своими планами и рассказать о свадьбе. Вот почему, заслышав вдали надтреснутые звуки шарманки, она немедленно отправилась туда, откуда они доносились, — на набережную. Она свернула с главной улицы и быстро пошла по переулку, но не успела дойти до набережной, как шарманка замолчала, и сколько Ф. Джэсмин ни смотрела в обе стороны, все было тихо, не видно было ни обезьянки, ни ее хозяина. Возможно, они зашли в какой-нибудь подъезд или лавку, и Ф. Джэсмин медленно пошла по улице, внимательно поглядывая по сторонам.

Набережная всегда притягивала ее, хотя на ней теснились лишь самые убогие лавчонки. По левую ее сторону тянулись склады, в просветах между ними виднелись коричневая река и зеленые деревья. На правой стороне находился «Воинский профилакторий» — она не знала, что это такое; рыбная лавка, вокруг которой стоял сильный запах, а с витрины на вас удивленно смотрела единственная рыбина, обложенная колотым льдом; ломбард, магазин поношенного платья, где прямо в узкой двери висела старомодная одежда, и на тротуаре перед входом выстроились в ряд стоптанные туфли. И, наконец, там же красовалась «Синяя луна». Сама улица была вымощена кирпичом и при солнечном свете казалась воспаленной, а у тротуара валялись яичная скорлупа и гнилые лимонные корки. Улица эта не принадлежала к лучшим улицам города, но прежняя Фрэнки любила изредка наведываться сюда.