Николай Климонтович - Последние назидания Страница 11

Ситуация, вы понимаете, оказывалась критической – семье грозило не то чтобы остаться на улице, но разъединение вместо чаемого воссоединения. Так и вышло: бабушка с сестрицей оказались в тесной коммунальной комнате отцовской тетки бабы Кати на улице Герцена, чуть наискосок от Петра Ильича Чайковского, ласково протягивавшего в пустоту руку; а я с родителями – на Грицевец в проходной комнате. И во второй класс, опять же с опозданием, я отправился в школу имени

Фрунзе, потом переданную Гнесинскому училищу. А в дом от университета мы попали наконец лишь в конце марта…

Когда Лимонада увезли в Италию, я приходил в конюшню, как и прежде, всякий божий день и стоял потерянно у опустевшего стойла. Даже пожилой конюх жалел меня, и однажды сунул конфетку, наверняка приготовленную на закусь . Но в один из поздних августовских дней конюшня ожила, понаехали наездники, тренеры, какое-то начальство на

Волге с оленем на капоте и просто болельщики: было назначено соревнование. Весь лесок разметили флажками, накопали канав, замаскированных еловыми ветвями, понаставили барьеров из горизонтальных крашеных брусов, которые кони потом со смачным стуком сшибали копытами, но самым коварным участком дистанции был резкий песчаный откос, спускавшийся к реке, а на другом берегу флажки шли дугой, опять приводили к речке, а там уж лежал прямой путь к финишу.

Оказалось, такими соревнованиями всегда отмечается день общества, и для Урожайных бонз был поставлен стол рядом с судейским, у самого манежа, и были выставлены бутылки именно что лимонада.

Я занял позицию у речки. И не зря. Я стал свидетелем сцены, которая меня поразила. Кони один за другим съезжали по отлогому песку, приседая и пятясь, наездники с натужными красными лицами орудовали стеками и натягивали удила, били их в бока пятками, у лошадей из горячих пастей валила пена, но потом они, почувствовав твердое каменистое дно, рывком выносились на другой берег и уже уверенно скакали по дуге, по заливному лугу, пока не скрывались за густыми кустами ив. Но вот одна из лошадей оступилась на краю обрыва, развернулась боком и, дергая вразброс ногами в воздухе, увлекая за собой кучу песка, покатилась вниз, сбросив седока. Наездник, с ног до головы промокший, вскочил на ноги, на лице у него было выражение одновременно жалости к себе и того испуга, который проступает при нежданном несчастье, потом оно сменилось гневом, и он стал бить стеком по сырой темной морде тоже промокшую лошадь, уже стоявшую на коленях на дне речки. Наверху, над обрывом, следующая лошадь встала на дыбы и захрипела, а эта поднялась, и наездник вывел ее из реки под уздцы, горбясь от стыда и досады…

Мать тоже помогла отцу не упасть. Она сама поехала в университетский профком, и что уж она там объясняла – Бог весть. Отец ждал ее на даче, чертя на листах формулы, занимался . Бабушка из своей комнаты старалась не показываться, но когда ей нужно было поставить чайник,

– готовили мы на плитке на той же веранде, – то выходила молча, поджимая губы брезгливо. Этот кошмар длился несколько дней, и меня, чтобы удалить из эпицентра, отправляли прогуливать сестренку, запрягая в коляску. Однако я все прекрасно понимал. Я верил, что отец удержится в седле и все пойдет по-прежнему. Отец будет делать утреннюю зарядку в саду, а мать опять будет называть его Юрочка и звать к завтраку, уже накрытому на веранде. А меня перестанут отсылать гулять с коляской, как какого-нибудь маменькиного сынка, и моя сестрица выживет. Смерть же ей грозила потому, что, когда мы прогуливались по аллеям парка в соседнем санатории, я отпускал коляску по длинной лестнице вниз. Коляска прекрасно скакала по ступеням, сестрица в ней гугукала и смеялась, а я бежал рядом и ловил ее транспортное средство лишь в самый последний момент. Что было бы, если б я, скажем, споткнулся, одному Богу ведомо. А ведь я тогда был невеждой и еще не видел фильма Броненосец Потемкин. Но мне хватало ума не рассказывать об этих рискованных развлечениях дома, и бабушка так никогда обо всем этом и не узнала. До самой ее смерти.

КАК СОБРАТЬ СКЕЛЕТ ПО РОСТУ

Поздней осенью с перемещением на Грицевец я перестал быть провинциалом, мальчиком из предместья, но восьми лет вступил в столичную жизнь, как если бы нищий чудесно обернулся принцем. Я оказался помещен судьбою – что с того, что не надолго, – в прекрасную географию нутряной Москвы, в уголок мира между Арбатской площадью, Гоголевским бульваром, Большой Знаменкой и переулком по загадочному имени Сивцев Вражек. Двухэтажный красного кирпича увитый сухими плетями плюща дом кооператива РАНИТ таился будто за пазухой больших темных зданий, отгороженный от их гулких дворов-колодцев высоченной обглоданной временем стеной из того же кирпича, из какого был сложен сам. Это был дом-барин, всем своим видом показывающий, что он – из бывших , при этом у него под боком стояло еще буквой Г деревянное строение, похожее на людскую, с хлипкими крылечками, но в отличие от своего мрачного хозяина – в веселой желтой штукатурке.

Много позже я узнал, что именно в этом домишке, в кукольной двухэтажной пристройке с выходом прямо в скромный палисадник, жил некогда автор либретто Гусарской баллады , успех которой, кажется, не уберег его смешаться с лагерной пылью.

Из этого тесного и замкнутого двора во внешний мир вела единственная, не считая навсегда запертых железных ворот для автомобилей, деревянная калитка, возле которой вечно стоял солдат с автоматом. Часовой охранял, конечно, не быт и покой немногочисленных жильцов, но самого министра обороны, резиденцией которому служил стоявший здесь же особняк тоже бывшего Рябушинского. Оказавшись за калиткой и подмигнув серьезному солдату, можно было идти тремя путями. Если пойдешь прямо, то попадешь на маленький каток, который заливали уже в ноябре, – не могу сказать, зачем он был нужен, наверное, просто использовали летнюю площадку, где солдаты из охраны важных военных учреждений летом играли в волейбол. Если пойти направо, то окажешься на огромной площади Генерального штаба, в будние дни наполовину заставленную цвета жидкого кофе с молоком

Победами и черно-белыми служебными Волгами , а в выходные – совершенно пустую, на ней можно было прекрасно гонять в футбол.

Наконец, левый путь выводил на улицу Маркса и Энгельса, посреди которой стоял роскошной эклектики дореволюционный доходный дом с лепниной по фасаду, с богатыми эркерами, с тяжелым каменным крыльцом единственного подъезда. Здесь тоже были возможны варианты. Если направиться налево, то можно было выйти к угловому магазинчику

Соки-Воды , где на скромную мелочь продавщица в белом фартуке могла налить в граненый стакан из круглой перевернутой толстого стекла пирамиды с краником тягучего и густого бурого сливового сока, а спустившись вниз по улице Фрунзе, оказаться на многое сулящем распутье: прямо – Боровицкий мост, слева – Пашков дом и старые жилые дома напротив, направо Волхонка. Но на Волхонку можно было попасть и иначе, свернув перед важным домом на Маркса-Энгельса направо, миновав торец Пушкинского музея и выйдя прямо к огромной клубящейся паром воронке из-под храма Христа Спасителя, в которой тогда уже был устроен плавательный бассейн Москва .

В кооперативе РАНИТ оставались еще не добитые в тридцатые

работники науки и техники – так расшифровывалось это название; здесь соседи пугали один другого собственными инфарктами и вызовами

скорой , ходили друг к другу в гости, играли друг с другом в шахматы на время , сильно ударяя ладонями по штырькам на специальных часах, здесь увлекались филателией и выменивали друг у друга редчайшие треугольные марки независимой некогда республики

Тува, здесь держали породистых нервных болонок, ворчливых пикинезов и в одной из квартир – сонного дога, начищали старое, потемневшее от смутного времени столовое серебро, а со стен и с комодов с фотографий, выполненных в манере Свищева-Паола, со старорежимным достоинством смотрели из-под полей светлых шляп светлые, в дымке, дореволюционные лица.

Жившие в своем мирке и не желавшие выглядывать наружу оставшиеся обитатели этого первого в Москве жилищного кооператива были совсем не в себе, существуя будто в осаде. Но и сумасшедшими в нынешнем значении этого слова их было не назвать, они просто устали от времени и выпали из жизни. Их преувеличенная старомодная вежливость при встречах в подъезде и на лестничных площадках, а потом долгая и кропотливая возня с запорами, задвижками и цепочками на тяжелых, обитых для тепла дерматином на ватной подкладке, дверей заставляли ожидать, что внутри их жилищ творится нечто скрытое и чудесное, тем более что в этом доме не было коммунальных квартир, только отдельные .

Я где-то уже рассказывал, как попал сюда мой отец. После ареста своего отца и смерти матери он остался на попечении бездетной тетки, которая была замужем за бывшим коллегой своего погибшего свекра, русским немцем-инженером, обладателем квартиры в этом странном доме.