Герман Садулаев - Одна ласточка еще не делает весны Страница 11

Потом психотерапевт говорит с мамой. Успокаивает, все в пределах акцентуации, патологий нет. Насколько я понял, деменция отсутствует. Возможно, родовая асфиксия повлекла к частичному поражению головного мозга, есть склонность к шизофрении, но, будем надеяться, что с окончанием пубертатного периода все нормализуется. Если мама просит, психолог поясняет термины. Конфабуляция? Конфабуляция — это мнимая память, больной принимает свои фантазии за воспоминания.

И, если у мальчика такая склонность к военному делу, может, отдать его в Суворовское училище?

Под конец, доверительно: в последнее время много странных случаев. Ко мне привозили мужчину, умного, спокойного, рассудительного. Отказался переезжать из села в Грозный, где ему давали квартиру. Родственникам сказал, что Грозный — мертвый город, что он будет разрушен до основания...

Мама договорилась привезти меня еще раз, через месяц. Но через месяц доктора уже не было в Грозном. Нам сказали, что он спешно поменял квартиру и уехал куда-то на север.

42

Дунг-дунг! Лязгают колеса товарного вагона. Железные колеса, без обода и спиц, литые диски с прорезями.

“Красное колесо, без обода и спиц, убежало на вольную волю, покатилось по синему полю”. (ецнлоС).

А вот еще загадка:

“железное колесо с двенадцатью спицами, вращением своим убивающее все живое”. (ямерВ).

В товарном вагоне люди, мрачные мужчины, подавленные женщины, голосящие дети. В углах горки замерзших фекалий и обледеневшая моча. Холодно. Нет воды. Нет еды. Есть уже несколько мертвых тел: их вынесут на ближайшей остановке. Если вынесут. Если не вынесут, то мертвые поедут дальше, с живыми, в новые земли, в Великую Степь.

1944 год. Спецоперация по выселению. Село окружили плотным кольцом части НКВД. Окопались, поставили пулеметы. Только после — зашли. Всех мужчин от 14 лет собрали в школе, чтобы избежать сопротивления. В это время выселяли женщин, стариков, детей. Потом погрузили мужчин. Отвезли на железнодорожную станцию и запломбировали в товарных вагонах. Навесили замки, залепили сургучом. Прими посылку, Великая Степь!

Тогда зашли в наш двор. Увидели русскую женщину, ее грудных детей. Решили оставить. Забрали мужа-чеченца.

Русской женщиной была моя бабушка, а одним из ее грудных детей — мой отец.

Так они оставили нас на нашей земле, с нашей матерью. И так они оторвали нас от груди нашей матери-родины, которая в товарных вагонах выселилась в Великую Степь. Приехали русские, заняли пустые дома, поделили пожитки и скотину. Среди них и вырос отец, не зная чеченского языка, откликаясь на русское имя Борис, вместо того, которым его нарекли при рождении. Была ли в том наша вина?

В 1957 году чеченцы вернулись. Борис увидел своего отца, который вернулся с другой женой и его новыми единокровными братьями. Бросился к нему, хотел обнять, поцеловать. Отец грубо оттолкнул. У чеченцев не принято проявлять нежность к жене и детям при посторонних людях. Откуда об этом было знать Борису, он вырос среди русских. Была ли в том наша вина?

Так мы стали жить, разделенные сами в себе, чужие для тех, чужие для этих. Смешавшие в себе кровь двух племен, когда небо решило, что эти племена должны свою кровь не смешивать, но проливать. И в этом была наша вина.

Большой кирпичный дом строит Салауди. У Салауди сыновья, сами с лопатами, мешают раствор. Нанятый за высокую цену пожилой каменщик курит “Приму” и руководит стройкой. Заходят соседи, смотрят. Втайне завидуют, им не построить такого дома, вслух смеются: “Э, Салауди, что такой подвал под домом выкопал? Никак собственным бомбоубежищем решил обзавестись на случай третьей мировой войны? Если прилетят американцы и сбросят атомную бомбу, не поможет тебе твой подвал, Салауди!”.

Молчит Салауди. Пусть зубоскалят, у самих дома без подвала, саманные. Такие от одной взрывной волны развалятся. Салауди знал, что такое взрывная волна, успел повоевать в Великую Отечественную. И сыновья знали. Один из них прошел службу в Ограниченном контингенте. От атомной бомбы, может, и не поможет. А от обычной спасет. От взрывной волны и от осколков. Если только не прямое попадание, конечно.

О вакуумных бомбах Салауди тогда еще не знал.

И как было не начать падать бомбам, когда в мягкой земле было вырыто столько бомбоубежищ, сумеречными магнитами притягивающих злобных железных ангелов?

Вот и в нашем совхозе. Рядом с усадьбой было поле, его то засевали кукурузой, то распахивали под пар, а то и просто так оставляли, на растерзание жесткому чертополоху с малиновыми гроздьями колючек. Потом прямо посереди поля выкопали длинное бомбоубежище, заложили сверху бетонными плитами и присыпали холмиком земли. Хотя в совхозе уже было одно бомбоубежище, совсем недалеко от нового, я помню, то, старое бомбоубежище однажды спасло нас.

Главная игра для всех мальчишек, конечно, война. Но не всегда удавалось собрать достаточно большую ватагу, чтобы, разделившись на два лагеря, начать шумные боевые действия. Часто мы были втроем: я, Тимур и Рамзан. Тогда противником в войне назначался совхоз, со всей его живой силой и техникой. Это тоже очень интересно, играть в партизан. Мы совершали диверсии на железной дороге, однажды весьма удачно спустили с рельс вагон минеральных удобрений. Натыкав в жгут гвоздей, подрывали шины грузовикам. Совершали налеты на склады гражданской обороны: вынесли целый мешок противогазов. А однажды сожгли немецкий штаб.

Немецким штабом в нашей игре была совхозная баня. Впритык к бане стоял бак с соляркой, ее-то мы и подожгли с помощью чадящей покрышки, и огонь быстро перекинулся на крышу строения. Тогда мы испугались и стали, в растерянности, чуть не в ладошках носить воду от ближайшей колонки, пытаясь потушить бушующее пламя.

А увидев бегущего на нас и матерящегося на двух языках одновременно совхозного сторожа, бросились наутек. Но куда было бежать? Можно было врассыпную, но кто поручится, что даже один из пойманных партизан под пытками не выдаст товарищей? Да и пыток не нужно. Если привести к родителям одного из нас и сказать, что мальчишек было трое, сразу станет ясно, кто остальные. Если поймают меня, значит, Тимур и Рамзан. Если поймают Тимура, значит, Рамзан и я. Если поймают Рамзана, значит, я и Тимур.

Решение пришло неожиданно. Завернув за угол ремонтного цеха, мы юркнули в щель полузасыпанного бомбоубежища. Для сторожа это, наверное, выглядело так, как будто мы провалились под землю.

А мы сидели, дрожа от страха, на сыром бетонном полу, в полумраке, и слушали, как прыгают лягушки в гулком эхе подвала.

Жители усадьбы не прятались в совхозных бомбоубежищах. Лучше их было ПП-2, засекреченный пункт связи под землей, с тройным накатом бетона, сверху целая гора земли. ПП-2 никогда не бомбили — пункт значился как федеральный объект. Но это совсем другая история.

А длинное совхозное бомбоубежище посреди ничейного поля использовали как место утилизации невзорвавшихся зарядов. В нашей округе этим добровольно занимался Бислан Сабиров. Я хорошо помню Сабирова.

Пусть из смешанной семьи, но я был потомком известного и почетного клана, тейпа Эрсной. В Шали старики знали 12 поколений моих отцов. Сабировы были пришлыми, какими-то кабардинцами, осевшими в Шали сравнительно недавно. Все низкие, коренастые, с неандертальской формы черепами. Статус чеченца надо было подтверждать. Бислан подтверждал свой статус, вступая в схватки со мной, аристократическим маргиналом. Он был на три года старше меня, что в мальчишеском возрасте немаловажно. Но драться так драться. На шалинской улице никто не будет смеяться над тобой, если ты проиграл. Но будут презирать, если отказался от схватки.

Я в основном проигрывал более крепкому и взрослому Бислану. Но при каждой встрече, конечно, снова вступал в поединок. По традиции, если ты не можешь одолеть соперника, за тебя вступается твой старший брат, у меня старшего брата не было. Потом Бислана победил мой закадычный летний друг, Димка, но это опять совсем другая история.

Еще помню, как приехал домой после первой войны. Бродил по двору, вспоминал детство, пинал случайные предметы под ногами. Потом зашел домой и спросил мать: почему во дворе вверх дном, тут и там, лежат тазики, из которых кормили птичье население. И мама ответила. Под этими тазиками неразорвавшиеся шариковые фугасы.

После бомбардировок некоторые фугасы не разрываются. Чтобы они не детонировали случайно, сестра накрывает их тазиками. Потом по дворам ходит Сабиров, собирает их (Сабиров — собирающий бомбы) и взрывает в длинном бомбоубежище на поле. Мама говорит спокойно, буднично. Я холодею. Мама, ты раньше не могла сказать? Я ведь пинал там все ногами...

Сабиров будет собирать бомбы и во вторую войну. Это выглядело так: он приносил смертельный мячик к двери бомбоубежища, размахивался, кидал далеко вовнутрь и сразу захлопывал тяжелую металлическую дверь. Бомба взрывалась внутри, не причиняя вреда.