Джон Апдайк - Деревни Страница 11

Женщин из Хаскеллз-Кроссинг любила Джулия. Она получала удовольствие от их компании за бриджем, во всевозможных комитетах, в ежеквартальных приемах гостей с одинаковым набором закусок от солидной семейной фирмы.

Джулия как нельзя лучше подходит к этому окружению, тогда как Оуэн чувствует себя некой запасной деталью к машине. Дома он словно призрак, которого вызывают, когда нужно договориться с водопроводчиком, плотником или садовником. «Они не любят иметь дело с женщинами, — объясняет Джулия, — поэтому ты скажешь им, что надо сделать. Не забудешь?» На ее женский взгляд, мужья — всего лишь приспособления, более того — растяпы и разини. Можно только посмеяться над мужской слепотой в отношении домашнего убранства. И прежде всего над неумением отличить лилии от флоксов или холодильник от шкафа для метлы и веников, над неспособностью выполнить простейшую работу по дому, над неловкостью и дурацким нетерпением в постели, даже когда вермут течет рекой. Так называемая общественная жизнь в Хаскеллз-Кроссинг строго делится по половому признаку, и Джулии это нравится. У замужних пар общий стол и общий счет в банке, но этот само собой разумеющийся факт ровным счетом ничего не значит. При малейших материальных затруднениях мужчины испытывают страх, так что женщины держат их в узде угрозой развода, точнее — его немыслимой стоимостью, поскольку все нажитое имущество пойдет при этом прахом. Нет, что ни говори, мужья — всего лишь придаток к деловой активности жен.

Оуэн не возражает против своей жалкой второстепенной роли. Она перешла к нему по наследству от отца.

Глава 4. Провинциальный секс-2

Не кто иной, как отец убедил его учиться какой-нибудь прикладной профессии. По опыту Великой депрессии Флойд Маккензи знал, что инженеров и техников увольняют в последнюю очередь. «Парню нужно быть поближе к практическому делу, — заявил он жене. — А то у него от этой сонной одури ум засохнет». Он доказывал, что способности сына, выразившиеся в самых высоких школьных оценках и умении в сельской глуши занять себя книжками и карандашом с бумагой, найдут наилучшее применение в машинах и механизмах, а то и в вязальных установках, длинных и тяжелых, как грузовой состав на железной дороге, где он сам вкалывал за ничтожную плату то на сборке динамомашин, то на строительстве мостов или дамб, незаменимость которых более очевидна, нежели строгий честный бухгалтерский учет. В материальном мире вещественность превыше всего. Как показало время, машины будущего должны были стать и стали более компактными и легкими — ракеты, преодолевающие силу земного притяжения, или компьютеры, работающие быстрее человеческого мозга. Плоды деятельности ума позволяют нам вырваться в безвоздушное пространство.

Престижный технологический институт в неблизком Массачусетсе предоставил Оуэну стипендию и освободил от платы за обучение. То, что он окончил провинциальную школу, серьезно повысило его шансы в глазах приемной комиссии и тех, кто ведал студенческими пособиями.

Раньше Оуэн не видел Массачусетского технологического института. Здания этого учебного заведения стоят в некотором удалении от реки Чарлз с ее искусственно расширенным руслом. На другом берегу начинается старинный Бостон с величественным куполообразным сооружением с потускневшей позолоченной крышей, воздвигнутый на месте срытого холма. Отсюда и управляется Массачусетс, один из первых штатов, составивших федерацию.

В начале 50-х и Бостон, и Кембридж, где расположен технологический институт, вид имели запущенный, довоенный, но и здесь, и там было полно студентов. Река пестрела от яхт и веселых лодок. Вода в Чарлзе была чище и свежее, чем в Пенсильвании, Скулкилле, впадающем в Делавэр. Там она просто чернела от угольной пыли. По сравнению с индустриальной Пенсильванией, где закопченные теперь города строились по топографическим картам, и дома рядами, как по лестнице, взбирались на холмы, Бостон казался красочной игрушкой. Говорят, что старые части города застраивались не по картам, а там, где проходили тропы буйволов, ставшие проселочными дорогами первых пуритан. Позже эти дороги замостили булыжником, и они сделались улицами.

По Бэк-Бэю, заливу, образовавшемуся на месте засыпанного болота, протянулся прогулочный мол, обсаженный вязами вперемежку с расставленными между ними бронзовыми скульптурами. Большим, продутым ветрами, мостом мол соединялся с технологическим институтом. Арочные фермы моста, ошибочно названного Гарвардским, напоминают, если смотреть из-за реки, летающие тарелки, с которых, должно быть, космические пришельцы с изумлением и бессильной озабоченностью взирали на первобытную планету и странных существ, готовых уничтожить себя атомными бомбами. Вокруг высокого величественного главного здания института располагается множество других корпусов, соединенных между собой переходами. Корпуса не имели названий, только номера. Парадный вход, который значится под номером 77 по Массачусетс-авеню, вел в здание номер 7, где шесть массивных колонн поддерживали известковый купол. Под ним по окружности шла надпись: «Индустрия искусства. Сельское хозяйство и коммерция». В знаменитом корпусе номер 20, «фанерном дворце» на Вассар-стрит, велись засекреченные радарные разработки; говорили, что благодаря им была выиграна Вторая мировая война.

Негласные финансовые вливания со стороны правительства и крупных корпораций продолжали заманивать сюда наилучшую интеллигенцию для участия в холодной войне. В аналитическом центре и лаборатории цифровых вычислительных машин, помещениях, опутанных проводами и вакуумными трубками, обеспечивалась, как утверждали всезнайки-выпускники, связь между радарными установками по всей территории Соединенных Штатов, а электронные устройства с молниеносной быстротой рассчитывали траектории реактивных снарядов. Ста ученым потребовалось бы сто лет, чтобы произвести такие расчеты.

Технологический институт был преимущественно мужским миром. Администраторы и преподаватели состояли почти исключительно из мужчин, частью военных. Хотя послевоенный наплыв участников войны постепенно убывал, на территории института и в его коридорах мелькали люди в военной форме. Из шести тысяч студентов сто двадцать пять человек были женщины, причем половина их — выпускницы. Тем не менее их видели всюду — на верандах, где молодые люди загорали, в нескончаемых коридорах на каждом этаже, в кабинетах за дверьми с матовыми стеклами и строго пронумерованными черными цифрами (даже на женской уборной висела табличка: «3-101-женщины»). Среди ничтожного меньшинства — как-никак на пятьдесят парней приходилась одна девушка — выделялась Филлис Гудхью. Она была особенно заметна, когда по весеннему солнцу они все высыпали погреться на Главный двор, большую огороженную лужайку между третьим и четвертым корпусами, откуда был виден новый участок Мемориал-драйв, обсаженного по обе стороны платанами, в промежутках между которыми синел Чарлз, а чуть подальше — Бэк-Бэй.

Среди студенток преобладали особы невзрачные, серенькие, малопривлекательные, замотанные учебой зубрилы, не обращающие внимания на свои фигуры, цвет лица и одежду. Они вечно куда-то спешили, суетились, стараясь ни в чем не отстать от мальчиков. Оуэну пришлось дважды вглядеться в Филлис, чтобы убедиться, что она действительно хороша.

Но верно ли это? Нужно ли ему было вглядываться в Филлис дважды? Нет, такой необходимости не было.

Первый год обучения был долгий, тяжелый. С реки Чарлз тянуло ледяным холодом. Оуэн, не разгибаясь, нередко ночи напролет засиживался за книгами (теория электрических цепей, правила Кирхгоффа, теоремы Тевенина и Нортона, электрические колебательные системы, резонанс напряжений и резонанс токов и т.д. и т.п.). Но с самого начала занятий, проходя мимо Филлис в переполненном корпусе, Оуэн чувствовал: в его собственном электромагнитном поле происходят изменения, едва ощутимые, но коренные — так различаются интегральное насыщение и дифференциальное. На него находило непонятное отупение. Ее появление преображало улицы и дома, остановки метро на Кендалл-сквер, где все они любили потрепаться и покурить. Как и Джинджер Биттинг, Филлис редко бывала одна. Вокруг нее вилась стайка девушек, но чаще ее окружали ребята. Оуэну казалось, что Филлис — в центре компании, хотя в действительности верховодить она не старалась. Напротив, стояла даже как бы застенчиво, с краю шутовской гурьбы. Смеялась негромко, но заразительно. Он слышал ее чистый звучный голос задолго до того, как она появлялась в поле его видимости. Оуэна трогали и придавали ему храбрости ее замедленные жесты и нежелание навязываться. Он замечал ее издалека, ее лицо с чуть выдвинутым вперед подбородком было для него чем-то сродни маяку.

Голову на тонкой длинной шее она носила высоко, прямые волосы цвета влажного песка собирала на затылке в схваченный резинкой «конский хвост», челка на лбу спускалась до бровей, таких же бесцветных и едва различимых, как и ресницы. Косметики она не признавала, даже губы не красила. Сигарету держала, вытянув губы. При затяжке щеки у нее западали, а дым из уголка рта она выпускала резко и кверху, словно избавлялась от него. Уравновешенная, небрежно одетая (суконное пальто и теннисные туфли даже зимой), Филлис представлялась Оуэну визитной карточкой Кембриджа, отчужденного от остального мира, замкнувшегося на самом себе, занятого своими мыслями и делами. Он скоро узнал, что отец Филлис профессор. Юстас Гудхью был биографом священника-поэта Джорджа Герберта, редактором некоторых изданий по метафизике и преподавал английский язык и англоязычную литературу в Бостонском университете, где преобладали философия и филология, продолжающие богословские штудии ранних пуритан. Заниматься прикладными науками там предоставляли рабочим пчелам в ульях материального мира.