Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2006) Страница 11

В самом деле, почему это великий Товстоногов потратил целый вечер на какого-то дилетанта, сующего ему какие-то неведомые пьесы? Самоутверждение? Широта души? Непонятно, зачем ему это надо было. Может быть, томление в одиночестве?.. Некому рассказать то, что было, то, что во всем мире известно только ему? И вот я подвернулся. И на меня излились золотые слова и мысли. Это сейчас я понимаю: подобные вещи делали или титаны, снизошедшие для рекламы до уровня своих рядовых, или действительно глубоко чувствующие свое одиночество идолы, которым остается жаждать общения в трудном положении своем — сами сойти с Олимпа они не могут, но случайному бродяге, вошедшему к ним, они готовы пойти навстречу с распростертыми. А тогда...

Это был один из лучших моих вечеров с Товстоноговым.

Итак, я передал пьесы главному режиссеру БДТ. Но получить их обратно опять-таки мне не удалось.

Уже в 1975 году во время постановки “Лошади”, когда я в который раз напомнил о Платонове, Дина Морисовна Шварц всплеснула руками:

— Как?! Разве вы, Марк, не получили эти пьесы?

И в ответ на мое недоумение она рассказала с подробностями, как в один прекрасный день, когда меня не было в театре, с улицы ей позвонил какой-то человек, который почему-то себя не назвал, но сказал, что он “от Марка Розовского”, и попросил срочно отдать ему пьесы Платонова.

— Что это был за человек? Какой он из себя?

— Я его не видела. Мы разговаривали только по телефону. Я должна была куда-то уходить, а потому договорилась, что он придет на проходную, скажет, что он от Марка Розовского, — тут она повторила этот важнейший мотив, — и пьесы ему будут отданы вахтером.

— И что же... они были отданы?

— Ну конечно. Я была в полной уверенности, что они давно у вас.

— Дина Морисовна!.. Как же вы могли... Это же не мои экземпляры... Я обязан вернуть их вдове... Я...

В ответ на мой лепет опять было повторено: если бы этот человек не сказался, что он “от Марка Розовского”, то, конечно, пьесы были бы переданы лично мне в руки, — разве я не знаю, в конце концов, как Дина Морисовна аккуратна со всеми пьесами?

— Ну а... Георгий Александрович-то пьесы-то хоть прочитал? — с надеждой спросил я про самое главное.

— Читал... читал, кажется... одну... Но вы с ним сами поговорите... Он мне ничего не сказал.

В переводе на понятный русский язык в устах Дины Морисовны это означало: если Георгий Александрович “ничего не сказал”, значит, автору следует отказать.

Это я уже знал. И потому только вздохнул:

— Ясно, все ясно.

Мне хотелось завопить на весь мир, что нельзя так, нельзя ни с кем, а с Платоновым уж особенно, потому что он гений, и поставь Гога хотя бы “Четырнадцать красных избушек” или “Шарманку” — это было бы великое театральное событие...

Но зачем вопить?.. Поздно. Пьесы были кому-то отданы, какому-то безымянному авантюристу, орудовавшему от моего имени, и мне оставалось терзаться в догадках, кому из друзей я мог случайно сболтнуть, что неопубликованные пьесы Платонова находятся сейчас в БДТ... Но главное — господи, что же я скажу, как оправдаюсь перед Марией Александровной?!

Как же нехорошо получилось!.. Ужасно!.. И поймет ли она меня?.. Ведь я обещал возвратить пьесы в целости-сохранности!.. Ведь они из архива великого писателя! Кляня себя таким примерно образом, я, приехав в Москву, рассказал “всю правду” Марии Александровне. Она выслушала меня молча. Было ясно — мой “эксперимент” не удался. Тест никто из великих не выдержал.

Однако эта история так примитивно не закончилась. И поворот ее имел для меня весьма дрянные последствия.

В 1973 году меня не приняли в Союз писателей. Забодали на приемной комиссии, хотя рецензии на мои работы были положительные. Возникла так называемая “конфликтная ситуация”. Благодаря апелляции творческого Бюро объединения драматургов под руководством А. Н. Арбузова “дело” мое было отложено на непонятный срок. В приемной комиссии я недобрал, кажется, три голоса — потому прежде всего, что те люди, которые могли проголосовать за меня, не явились, — и, по существующему правилу приема в СП, их голоса невольно были зачтены против . Такова была как бы официальная причина моего неприема!

Прошло два года. Я уже работал над “Холстомером”. Встретившись с Арбузовым, вдруг узнал от него истинную подоплеку моего дела.

— Марк, что у вас там с Ильиным?

— С Ильиным?.. У меня с Ильиным — ничего.

Алексей Николаевич положил в рот конфетку. Для самоуспокоения. Он это всегда делал, когда немножко волновался.

— Ну как же ничего?.. Он вами недоволен.

— Не понимаю, — сказал я совершенно искренне, — какие у Ильина могут быть ко мне претензии?

Арбузов наклонился к моему уху:

— Это вы передали “Котлован” Платонова на радиостанцию “Свобода”?.. Скажите хотя бы мне — вы? Вы?..

У меня волосы дыбом встали.

— Ничего я не передавал. Никакой “Котлован”.

— А вот Виктор Николаевич считает, что вы. Поэтому вас и не приняли в Союз. И мне еще за вас попало. За то, что я дал вам рекомендацию.

Вот оно что!.. Так вот — настоящая причина!..

— Тут какое-то недоразумение, — говорю я Арбузову.

— Недоразумение вы должны прояснить с вдовой Платонова, — шепнул мне Алексей Николаевич. — Но я вам этого не говорил.

Еще интересней стало. В тот же вечер звоню Марии Александровне.

— Мария Александровна, когда вы были у Ильина, что вы ему говорили?

— Я... только о том, что Андрея Платоновича не издают. Спрашивала: почему?

— И как он вам объяснил?

— Он сказал, что, пока Платонова читают по “Свободе”, есть основания считать его антисоветским писателем.

Имя Ильина — секретаря Московского отдела СП по вопросам идеологии, генерала КГБ, работающего с писателями, — знали все литераторы — и те, кто вступил в СП, и те, кто пытался вступить. Виктор Николаевич был всесилен. К нему-то на разговор о переизданиях и пришла бедная вдова.

— Ну-с... Кому вы давали рукописи Платонова?.. — первым делом поинтересовался писатель-генерал КГБ Ильин.

Мария Александровна, растерявшись, назвала мою фамилию. Хотя я брал у нее пьесы, и только пьесы, и, естественно, к передаче текста “Котлована” на “Свободу” не имел никакого отношения.

Однако этого было достаточно. Принцип “то ли он галоши украл, то ли у него галоши украли” в очередной раз сработал. Фамилия Розовского была произнесена — и привет! Таким “антисоветчикам” в Союзе писателей места нету, и товарищ Ильин, проявив присущую ему бдительность, тотчас поставил жирный крест на моей папке, не разбираясь в деталях. Что касается вдовы, то... Мария Александровна заботилась в первую очередь о памяти своего мужа. Ей было важно во что бы то ни стало вывести из-под удара себя и оставить Андрея Платонова в идеологической чистоте. Только в этом случае... Поэтому она говорила Ильину, что рукописи Платонова расходятся по Москве сами, что десятки людей приходят к ней домой, умоляют дать что-нибудь почитать... Потом ей очень трудно бывает — некоторые читатели рукописи не возвращают или держат у себя подолгу — может быть, и перепечатывают... Так что этот процесс невозможно контролировать. Не давать рукописи на чтение она не может — это было бы кощунством по отношению к памяти Платонова, да и профессиональным литераторам, критикам или ученым-литературоведам, которые сейчас пишут о Платонове диссертации, — как не дать?..

— Можете ли вы дать гарантию, Мария Александровна, что теперь эти рукописи не попадут на запад, в руки наших врагов, которые используют имя Платонова в борьбе с нами?

О, конечно, Мария Александровна такой гарантии дать не могла.

Вот почему Ильин заинтересовался вдруг неким Марком Розовским, занимавшимся несколько лет в арбузовской студии молодых драматургов. Теперь секретарь Союза писателей А. Н. Арбузов вынужден был участвовать в этом деле и что-то объяснять Ильину. Разговаривая с Арбузовым, я понял, что и он встревожен не на шутку: а вдруг действительно его студиец занимается черт знает чем... Я пытался убедить его, что никаких рукописей за рубеж не передавал. А самого гложет: неужели это какой-то смелый диссидент выкрал пьесы из БДТ моим именем, и теперь...

Еще и еще звоню Марии Александровне, выясняю все это — она явно смущена, что-то мекает в трубку... Но что с нее взять?.. У нее одна благородная задача в жизни, и она ее выполняет. Ей не важен я, моя судьба — лишь бы Платонова печатали. И ее можно понять. То есть, конечно, понять ее заявление с моей точки зрения, вообще с точки зрения человеческой не совсем возможно, однако, повторяю, у вдовы своя правда и своя благородная задача... Так что не будем осуждать Марию Александровну. Что поделаешь...