Димфна Кьюсак - Солнце – это еще не все Страница 11

– Напечатали! – возбужденно воскликнул он. Лиз, вытянув шею, заглянула через его плечо.

– Ого! Полстраницы. Блеск! – Она прочла вслух: – «Правда о Вьетнаме».

Какой-то моложавый мужчина остановился и заглянул в развернутую страницу.

– Прямо в глаз! – сказал он, подмигнув, и пошел дальше.

– Клюет! – заметил Младший Мак. – А твой отец видел?

Лиз невесело засмеялась.

– Не говори глупостей, Мак. Он не читает «Острелиен», да если бы и читал, то уж такой заголовок его не привлек бы.

– Взгляд из Уголка, так?

– Да. И это вполне его устраивает.

– А ты говорила ему, что среди членов нашего юридического комитета есть судья?

– Конечно, нет!

Ее горячность заставила Младшего Мака удивленно поднять брови. Он поглядел на Дональда.

– А твой отец?

– Да, он прочел. Папа гордится своей либеральностью.

– И как? Подействовало?

– Он очень расстроился.

– И только?

– Он полчаса кричал, что мы губим свое будущее, занимаясь политикой.

– А ты спросила его, какое будущее вас ждет, если начнется война?

– Лайша спросила. Он не стал отвечать.

Вокзальные часы пробили девять, и Младший Мак, сложив газету, сунул ее в папку.

– Надо бежать!

Он втолкнул Лиз в автобус и впрыгнул сам.

– Да, кстати, Лиз, – сказал Дональд, когда они прошли вперед и уцепились за поручень, – твоему отцу не следует так бегать по вокзальной лестнице, как он бежал сегодня.

Лиз испуганно поглядела на него.

– Но ведь ты не думаешь, что он действительно болен?

– Не знаю. Утром после тенниса у него был очень нехороший цвет лица.

– Доктор Мелдрем сказал…

– Мелдрем! У него довоенные комплексы.

– Ты же сама говорила, – вмешался Младший Мак, – что он полгода не открывал ни одного медицинского журнала.

– Не полгода, а год! – возразила Лиз.

– Так почему ваши родные лечатся у него?

Лиз наморщила нос.

– Опять-таки взгляд из Уголка. Вот ты бы сам попробовал там пожить. В давнюю старину золотоволосых принцесс, томившихся в подобном заточении, спасали рыцари на белых конях.

И она жалобно посмотрела на его худое лицо с торчащим подбородком и спутанной гривой каштановых волос. Он потерся носом о ее нос.

– Беда в том, что волосы у тебя не золотые, а у меня нет белого коня.

Ей стало хорошо от его взгляда.

Он достал из грудного кармана два конверта.

– Ну, сантименты в сторону. Перейдем к делу. Я писал тебе вот из-за чего, Лиз. Тебе надо будет заняться этим до первой лекции. Откладывать никак нельзя.

– А что такое?

– Старый Мак узнал вчера на собрании, что намечено тайное совещание между премьером и американским сенатором Риверсом, который сегодня вечером прилетает из Гонолулу. Мы знаем, что из этого воспоследует, а поэтому вы с Лайшей должны сегодня же поговорить со своим курсом и собрать как можно больше народу на демонстрацию протеста к восьми часам. Все подробности найдешь в этих листовках.

– Но, Мак, мы ведь… – Лиз оборвала фразу, взглянув на Дональда, и спрятала конверты в папку.

Вслед за ними она сошла с автобуса.

– Увидимся в пять в «Фойе»! – крикнул Дональд, взбегая по лестнице.

Младший Мак повернулся к Лиз.

– Что ты хотела сказать?

– Ничего особенного. Только у Розмари сегодня день рождения, и старички сделают двойное сальто-мортале, если мы не придем.

– Старый Мак отвезет вас домой. Успеете вовремя.

– Если мы опоздаем, разразится дикая буря.

– А тебя это трогает?

Лиз перестала размахивать папкой и поглядела на него, сморщив нос.

– Нисколько, и даже того меньше.

Они начали подниматься по лестнице, и он взял ее под руку.

– У меня есть десять свободных минут. Давай постоим. Мне нравится твоя стрижка.

– Что бы со мной было без твоей моральной поддержки! – улыбнулась Лиз, и ее глаза заблестели. – Тетя Элис говорит, что я выгляжу, как Рыжий Меггс.

– Немножко женственней.

Младший Мак оперся на балюстраду рядом с Лиз, и они принялись молча смотреть на машины, несущиеся по Парраматта-роуд.

– Когда я с тобой, я ощущаю себя такой цельной, – вздохнула Лиз. – Беда в том, что мы бываем вместе не столько, сколько надо бы.

– Ничего, это временно! – Младший Мак успокаивающе сжал ее локоть.

– А ты не женился бы на мне, чтобы дать мне возможность выбраться из заплесневелого буржуазного особняка, в котором я прозябаю?

– Не женился бы.

– Жаль! Когда я с тобой, я чувствую себя… я чувствую, что могу ничего не опасаться.

– Например?

– Ну, привидений, вурдалаков и всяких ночных мыслей. – О чем?

– О том, что меня сожрет заживо Уголок, покусают собаки, бросит любовник, разнесут на атомы, провалят на экзамене и так далее и тому подобное. Но все это меня не тревожит, когда я с тобой.

– Возможно, в этом-то и беда.

– Какая беда?

– Ты слишком уж во мне уверена.

– Не понимаю, что значит «слишком».

– Я для тебя что-то само собой разумеющееся.

– А разве тебе не нравится, что с тех самых пор, как Старый Мак начал брать тебя с собой в «Лавры», я всегда считала само собой разумеющимся, что ты всегда будешь там, где ты мне нужен?

– Мне это нравится отчасти. Но это означает, что я тебя не волную.

– Я волнуюсь от одного того, что вижу тебя.

– Это не то волнение. Ты сплошной рассудок. И все-таки я очень хочу, чтобы ты была моей женой.

Она положила руку на его ладонь, которая касалась ее локтя, и он ответил ей крепким пожатием.

– Но не раньше, чем я кончу. А как только станут известны результаты последнего экзамена, я сразу же потащу тебя в регистрационное бюро. Если ты захочешь.

– Почему ты это сказал?

– Ты знаешь не хуже меня. Стоит мне поцеловать тебя не вполне братским поцелуем, и ты закрываешься, как актиния.

– Это мои железы внутренней секреции.

– В таком случае они действуют шиворот-навыворот.

– Может быть, я фригидна. Наверное, унаследовала от папы.

– Нет, скорее ты позднецвет, говоря на языке Старого Мака. Я уже столько раз анализировал твое подсознание, что на этот раз обойдемся. Пожалуй, так даже лучше – я могу сублимировать свое либидо. Мне предстоят два года тяжелой работы и еще год практики, и я буду рад обойтись без эротических переживаний, особенно после того, как увидел, во что они превратили Дональда и его занятия.

– Розмари – шлюха.

– У нее это патология, так что она не виновата. Просто будем радоваться, что она запустила когти в кого-то другого.

– Младший Мак, неужели ты хочешь сказать, что мечтал переспать с Розмари Рейнбоу?

– Может быть, и мечтал. Но и только. Не беспокойся. Я твой на всю жизнь. Тебя даже замороженную я предпочту Розмари, включенной на полную мощность.

– Нет, я тебя обожаю!

Глаза Лиз сияли, губы были полураскрыты.

– Ты мне тоже, пожалуй, нравишься.

Младший Мак легонько дернул ее за ухо и кинулся вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки.

Лиз глядела ему вслед затуманенными глазами. Утреннее напряжение рассеялось. Пожалуй, следует подождать Лайшу, Судя по словам Дональда, у Манделей тоже был скандал, а у Лайши нет Младшего Мака, чтобы все предстало в правильной перспективе.

Как хорошо, что у нее есть Лайша, а у Лайши есть она! Лайша была старше ее на три месяца, но на пять лет превосходила ее мудростью, почерпнутой из той культуры, которую Мандели сохранили и в изгнании. Впрочем. Мандели никогда не говорили о себе как об изгнанниках, а для Дональда и Лайши страна, в которой они родились, была их страной.

Мысли Лиз обратились к тем дням, когда они втроем – она, Лайша и Розмари Рейнбоу – ходили в частный детский сад за углом, вместе возвращались домой, вместе играли. Когда пришло время поступать в школу, Лайшу вслед за Дональдом отдали в государственную начальную школу.

Лиз, как и Розмари, была предназначена для школы Св. Этельбурги. Она взбунтовалась. Ее бабушка приписала этот бунт влиянию людей, которых считала и продолжала считать иностранцами и парвеню. Для нее не имели ни малейшего значения ни принятие австралийского гражданства, ни полная ассимиляция.

Мартин встал на сторону матери главным образом потому, что школа Св. Этельбурги сохраняла старомодную славу учебного заведения, делающего из своих учениц настоящих леди.

Вот так в семь лет Лиз против воли надела форму, которая лишь незначительно изменилась со времен королевы Виктории, и по утрам полная злости уезжала с Розмари, чтобы днем вернуться в сопровождении Элис, а Лайша семенила рядом с Дональдом за угол в начальную школу, которая не требовала ни формы, ни платы, а взамен давала так много, что вскоре Лайша уже могла восполнять пробелы в образовании Лиз из собственных запасов знаний.

Если бы миссис Белфорд нарочно хотела укрепить дружбу, возникшую только потому, что две маленькие девочки жили рядом и играли вместе, она не могла бы найти лучшего способа. Получи Лиз разрешение ходить в начальную школу, она, несомненно, обзавелась бы там новыми подругами, но кипевшее в ней возмущение помешало ей почувствовать себя своей в школе Св. Этельбурги, где, кроме того, к ней относились с некоторым недоверием, как к девочке, которая, как ни прискорбно, интересуется учением. И Лиз изо дня в день возвращалась домой, послушно целовала бабушку, послушно сообщала ей цензурованную сводку последних школьных событий, пила свое молоко и съедала свой кекс, потом уходила снять форму и полчаса упражнялась в игре на рояле. У нее не было ни музыкального дарования, ни вкуса к этому занятию, но школа Св. Этельбурги поддерживала веру миссис Белфорд в мистическую роль игры на рояле в сотворении настоящих леди. Кончив упражнения, Лиз официально уходила к себе в комнату, громко хлопала дверью и тихонько убегала по черной лестнице, через сад и дыру в изгороди в соседний сад, где они с Лайшей приветствовали друг друга радостными воплями двух задушевных подруг, которые не виделись целые сутки.