Джеймс Риз - Книга духов Страница 11

– Это все ее родственница натворила, раз жена умерла, умерла, умерла!

Бросив на мисс Макензи испепеляющий взгляд, я дала ей понять, что терпение мое исчерпано и для нее будет лучше, если она выразится яснее.

Розали придвинулась ко мне вплотную (слишком близко, подумалось мне). Заговорила так, будто доверяла мне большую тайну. По ее словам, гостиная, когда она впервые ее увидела, была обита великолепным оранжево-розовым дамастом – драпировки были того же цвета; мебель утонченной работы была из темного дерева.

– А потом явилась эта жуткая тетка и все переделала в угоду вдовцу. – Я решила, что она имеет в виду кресла из красного дерева с прямыми спинками, подушечки на которых, набитые конским волосом, были обтянуты простой полушерстяной тканью каштанового оттенка. – А ребенком я бренчала на пианино, которое стояло вон там, – она показала на стену, где виднелось выцветшее пятно, – и вон на той штуке тоже играла. – Эти слова относились к арфе, укутанной в черную ткань и безмолвной, как канарейка в клетке, на которую на ночь набросили платок. – Конечно, госпожи тогда на свете уже не было, но та, другая – ее сестра, – в город еще не явилась и не устроила здесь это убожество!

– Выходит, ни та дама, ни другая – живы они или нет – не миссис Мэннинг?

– Что? Кто?.. О нет, нет, нет. Живой госпожи я не знаю, она больше сюда не приходит. А умерла миссис Ван Эйн, дурья башка. – Тут Розали повела глазами в сторону камина, задрапированного черным крепом так же, как и висевший над ним овальный портрет женщины в годах с тонкими чертами лица.

– Ну да, конечно, – отозвалась я. – Кто же, если не дурья башка?

Резко развернувшись, я уже вознамерилась покинуть дом и Розали, но ее слова меня остановили:

– Это дом старого Джейкоба Ван Эйна, но он сюда тоже не приходит. С тех пор как…

– С каких пор?

Но Розали меня не слушала, а продолжала бубнить о Ван Эйне. Кое-что связное из ее болтовни мне удалось извлечь.

Я находилась в доме голландца, который унаследовал состояние, накопленное поколениями торговцев и плантаторов – его предшественниками в Новом Свете. Этот Ван Эйн потерял жену и после ее смерти удалился в крохотную хижину на берегах Чесапика, где жил в полной изоляции от общества. А теперь и его свояченица, склонная к переустройству жилья, здесь не появляется, поскольку, заявила Розали, считает, что в доме водятся привидения. Однако согласно условию старого Ван Эйна, продаже дом не подлежит. Более того, по его указанию на содержание дома должны выделяться средства до тех пор, пока жив его последний обитатель.

– И кто же он, скажи-ка мне скорее?

Задав вопрос, я услышала отдаленный перезвон карильона, отбившего три часа. Это напомнило мне о том, что я все еще лишена своего несессера и все еще не избавилась от Розали. Хуже – торчу в полутемной и опасной гостиной дома, предположительно населенного привидениями. И потому, поскольку Розали пропустила мимо ушей мой прямой вопрос: в чьи владения мы вторглись? – я решила любезно преподнести ей все, что узнала недавно о призраках. С улыбкой вообразила, как у нее задрожат руки, запрыгают бескровные губы, а выкаченные глаза окончательно вылезут из орбит, когда я пущусь в свои рассказы… Но нет.

Вместо того меня потянуло вслед за девчонкой к узкой дверце, замаскированной деревянной панелью и обоями, которая таилась в тени огромного завитка лестницы. Розали толчком открыла дверцу, петли которой со скрипом пропели тягучую мелодию.

Тьма. Я с минуту поколебалась, а потом шагнула куда-то вниз вслед за Розали, не выказавшей ни малейших признаков страха.

В подвал вело десять ступенек; каждый скрип и шорох, сопровождавшие наш спуск, прочно засели у меня в памяти. У основания лестницы горел фонарь. Розали взяла его в руки. Стены подвала были побелены, и в мерцании фонаря казалось, будто они светятся изнутри. Потолочные балки нависали низко над головой, и, прокрадываясь за Розали, я то и дело нагибалась.

Окна в стенах подвала были прорублены высоко, и на каждом до самого подоконника свисала темная штора, сквозь которую слабо просачивался дневной свет. Мы переходили из комнаты в комнату, по стылым и душным клеткам. Кое-где стояла неказистая мебель, пустые кровати и тому подобное.

Я задела плечом неровную стену, послышались скрежет и лязг, и я боязливо отпрянула: моему живому воображению почудился звон цепей. Розали, обернувшись, направила свет фонаря на сотни лежавших на боку винных бутылок. Это был настоящий винный погреб.

Мрака и сырости слегка поубавилось от близости очага. Мы направились в ту сторону. Потрескивание огня я услышала еще до того, как увидела отбрасываемые им золотистые тени.

В освещенной очагом комнате передо мной лежал мой несессер. Лежал подобно выпотрошенной рыбе – он был раскрыт, а его содержимое раскидано вокруг. Вещи не разграбили, но тщательно перебрали.

Я резко крутнулась на каблуках к Розали, которую теперешнее состояние моего сундука явно не удивляло. Не она ли сама произвела обыск? Я непременно задала бы ей этот вопрос, если бы она не застыла на месте как вкопанная, уставившись в темный угол. Туда. Туда, где тени выглядели по-особому – невесомей и темнее.

В мигающем свете фонаря я вгляделась в то, что там было. Вернее – в нее. Там, в углу. Когда она заговорила, выдохнутый вместе с приветствием воздух заставил темную вуаль всколыхнуться.

6

Мать Венера

Судя по тембру и тону этого надорванного голоса, принадлежал он женщине – и, похоже, немолодой. Говорила она до странности скованно, словно рот у нее не мог достаточно раскрываться, – так хромому не позволяет прыгнуть больная нога.

Пока я растерянно стояла посреди затемненного сырого подвала, где воздух пропитался запахом гнили, эта особа в черном облачении поднялась мне навстречу. Кое-что прояснилось. При всей дородности ростом особа не отличалась и была гораздо ниже не только меня, но и Розали, а ее шаркающая походка, когда она, сгорбившись, направилась к огню, недвусмысленно свидетельствовала о преклонном возрасте. Возле очага ее вуаль – подобие мантильи – скользнула с головы, неотличимая по цвету от черного шелкового одеяния, напоминавшего темный саван.

Когда она наклонилась пошевелить угли, за многослойными кружевами вуали я разглядела смутные очертания самого неотчетливого профиля. Из бочонка возле очага она взяла в горсть что-то непонятное, но по сухому погромыхиванию я предположила, что это мелкие камушки или, чему трудно поверить, игральные кости. Их она опустила в плошку, изготовленную из средней величины черепахового панциря и покрытую слоем меди, с длинной ручкой из кованого железа, которая была обернута темной или потемневшей от нагрева тканью.

Да, это были кости, но крошечные – птичьи или же от человеческой кисти. Армомантия, догадалась я. По трещинкам в нагретом панцире и костях она прочитает будущее. Сам способ гадания был мне тогда незнаком, но об искусстве предсказания я кое-что знала.

Подержав над огнем птичьи лопатки (они для данной цели предпочтительней), старуха обратилась к Розали:

– А ну, девочка, отодвинь-ка занавеску.

Розали, потянув за шнур, высоко подняла темную штору. Стало светлее, и я снова увидела разбросанное на полу содержимое моего несессера.

Тут валялись и высушенные травы, с таким старанием мной собранные, стебли которых я перевязала черными ленточками: чемерица, белладонна, вербена, зубчики чеснока, отвердевшие и приобретшие горечь, тимьян и другие, добытые без лишних усилий. Прочие колдовские атрибуты достались мне не так просто: свиной жир, яйца малиновки (проколотые булавкой и высосанные), кошачья моча. Однако я вычитала в книгах, насколько они необходимы. Здесь же, на утоптанном земляном полу, были беспорядочно раскиданы мои пузырьки и тигели, сетки и фильтры, ступка и эбеновый пестик, найденные мной в Монтелимаре. С их помощью я изготовила ту чудовищную глазную мазь (моя первая и плачевная попытка ворожбы). Да, сон мне удалось вызвать – но лишенный всякого смысла; хуже – мазь мучительно жгла глаза, ослепляла.

Старуха подвесила плошку с медным дном над языками пламени и снова зашаркала к себе в темный угол.

– Геркулина, познакомься с Мамой Венерой, – проговорила Розали.

– Откуда ты знаешь мое имя?

– Увидела, – ответила мне не Розали, а старуха. – Увидела на костях, угу. – Медленно, еле-еле, она приблизилась ко мне, протянула руку. – Мать Венера – мое полное имя. Моя Роза и еще много кто зовут меня Мамой Венерой. Или похуже, как когда.

Пепельная кожа ее руки на ощупь казалась безжизненней траурного крепа в гостиной, но сама рука была плотной и тяжелой, как пропитавшийся водой обломок дерева. Пальцы были короткими, слишком короткими… Я инстинктивно отдернула руку, разглядев, что эти темные пальцы (кроме больших), соединенные кожистой перепонкой, обрублены на кончиках. Ногти отсутствовали начисто. Вместо них бугорками выступали коричневатые кости.