Роберт Стоун - Дамасские ворота Страница 11

— Януш, — скучно повторил Бэзил Томас, — Януш, Януш. Между нами, — доверительно сказал он Лукасу, — порой я думаю, что Януш шарлатан. Януш вызывает у меня большие сомнения.

— Век кончился, — помолчав, сказал Лукас. Он уже опьянел, но не по своей вине, а в попытке угнаться за собеседником, и был намеренно невежлив. — Людям, скорее всего, плевать на все это.

— Как вы можете говорить такое?! — Казалось, Томас искренне поражен. — Это же история! — Он опасливо оглянулся через плечо, хотя все в баре — пожилой бармен, венгр-официант и две американки средних лет — прекрасно слышали каждое слово. — История, — благоговейно повторил он. — Что значит — наплевать?

— Ну, вы понимаете. Читатели — народ непостоянный. Со временем они теряют интерес.

— Теряют интерес? — Возможный бывший агент спецслужб уставился на него, словно решая, стоит ли его переубеждать. — Вы это серьезно?

— Люди переоценивают значение эпохи, в которую живут, — привел Лукас свой довод. — Все на свете меняется.

— Послушайте, мистер, — сказал Бэзил Томас, — знание — сила.

— Неужто?

— Вы никогда не слыхали это выражение? Если я владею прошлым, то владею землей, по которой вы ходите. Контролирую, чему учат ваших детей в школе.

Лукас, хотя и не имел детей, тем не менее впечатлился. Однако не был уверен, говорит подобное глубокомыслие о том, что Бэзилу Томасу можно доверять или, напротив, что нельзя.

— Думаю, вы правы.

— Верно думаете. Это я вам и предлагаю.

— Думаю, это не для меня, — сказал Лукас.

— Вы согласны терять прошлое?

— Я теряю настоящее, — сообщил свой секрет Лукас. — Вот что меня беспокоит.

— Настоящее? — фыркнул Бэзил Томас. — Настоящее — сплошное расстройство. — Он повернулся на стуле и вздохнул. — Что ж, могу толкнуть кому другому, — сказал он, украдкой выглядывая «кого другого».

— В любом случае, — сказал Лукас, — не уверен, что готов пойти на такие траты.

Бэзил Томас откровенно рассчитывал на хороший куш.

— А как насчет того, что в действительности стоит за отставкой Аврама Линда? — предложил он, просветлев. — Как и почему Йоси Жидов заменил его в кабинете министров? И что он предпринял, чтобы вернуться? По этому делу у меня есть особая информация.

Лукас пожал плечами. Он не особо следил за израильской политикой.

— Боюсь за ваше место в истории, — сказал Бэзил Томас. — У вас есть возможности сделать себе имя, но вы не желаете ими воспользоваться. Хорошо, — проговорил здоровила, когда Лукас устал изображать заинтересованность, — у меня есть кое-что еще. Слышали когда-нибудь о Пинхасе Обермане?

Да, Лукас слышал о нем, но не помнил, в связи с чем.

— Врач. Врач, лечивший иностранца, который пытался поджечь мечети. Он специалист по иерусалимскому синдрому.

— Чему-чему?

— Это такой психоз, который проявляется у тех, кто прибывает сюда, воображая себя воплощением героя, на которого Бог возложил миссию по спасению мира. У добрых христиан вроде вас, только сумасшедших.

На что Лукас сказал:

— Я не считаю себя христианином.

— Ну, не важно. Оберман думает, что собрал массу таких ударных историй. Он хочет написать книгу и ищет соавтора. Только его английский не ахти, и он предпочел бы американца. Для тамошнего рынка.

Томас объяснил, что у доктора Обермана есть кабинет на северной окраине, но вечера он по большей части проводит в бикс-баре[51] в городе и готов встретиться там с потенциальным соавтором.

— Он связан с Шабаком? — поинтересовался Лукас.

«Шабак» было общепринятым уменьшительным названием ШБ, Шин-Бет, службы внутренней безопасности и контрразведки.

Томас пожал плечами и улыбнулся.

— Это я могу для вас выяснить, — сказал он, хотя нетрудно было понять, что он это уже знает.

— М-да, — сказал Лукас, — миллениум приближается. Город полон меджнунов. Схожу поищу его в биксе.

— Только не забывайте, куда идете, — предупредил Томас и мгновение спустя растворился в сумерках конца столетия за окном.

После исчезновения Бэзила Томаса у «Финка» установился обычный покой. Бармен, старик-меланхолик, которого нависающие брови и англофильская одежда делали похожим на С. Дж. Перлмана[52], смотрел прямо перед собой и протирал стаканы. Официант стоял с салфеткой на согнутой руке и лукаво ухмылялся. Лукас допил свой скотч, расплатился за себя и Бэзила и вышел из бара. На улице Георга V веяло весенним ароматом жасмина, на углу улицы Бен-Иегуда стояла группа уличных музыкантов-хасидов.

Он думал, что такого человека, как Оберман, найдет в тихом врачебном кабинете. Бикс же был притоном мытарей и грешников близ ворот Мандельбаума[53] за Русскими подворьями. С одной стороны к нему подступал окутанный тайной Меа-Шеарим, с другой — напряженные, молчаливые палестинские кварталы. Дорога туда несколько протрезвила его.

В баре в разгаре ночь регги: накурено — не продохнуть, густой запах пота и пива. На маленькой эстраде растафарский квинтет наяривал Джимми Клиффа[54]. Народу битком: псевдовалькирии, эфиопы в шляпах, Малькольм Икс[55], румыны-карманники и стажирующиеся за рубежом американские студенты в шляпах кибуцников. Каждый отрывался во что горазд, в соответствии со своими заповедями. Доска сообщений пестрела визитными карточками проповедников секты Муна, объявлениями музыкальных групп, приглашающих музыкантов, и посланиями проезжих австралийцев друг другу. Над стойкой переливалась огнями огромная эмблема «Хайнекена».

Лукас был немного знаком с местным управляющим, обходительным американским хипстером, известным просто как Майкл.

— Я ищу доктора Пинхаса Обермана, — обратился Лукас к Майклу, стараясь перекричать шум. — Знаешь такого?

— Конечно. Нужно чинить мозги? Не похож на его клиентов.

— А он этим занимается?

— Посмотри туда, — показал Майкл на столик в глубине бара, за которым сидел рыжебородый человек, оживленно беседующий с молодой блондинкой; с ними сидел Януш Циммер, всезнающий поляк.

Лукас подошел к столику и представился Оберману.

— Мистер Лукас?

Оберман протянул толстую ладонь. Он был примерно одного возраста с Лукасом, в облике что-то медвежье и одновременно что-то мальчишеское, над бледно-голубыми глазами потешно густящиеся брови. Подобные фигуры можно встретить среди хасидов; его легко было представить в обычном для них виде: цицит, строгая черная пиджачная пара, Лукас даже несколько удивился, не увидев кипы на его макушке. Но Оберман был в армейской рубашке, свитере с кожаными вставками на локтях и в дешевых очках. Женщину, бывшую с ним, он представил как Линду Эриксен. Выяснилось, что Оберман знал приятельницу Лукаса Цилиллу Штурм по организации «Мир сейчас»[56], что сделало обстановку еще дружественнее.

— Линда, — сказал Оберман Лукасу, — осуждает «Гуш Шалом»[57]. Обнимается с ревизионистами. Стала последовательницей Жаботинского[58].

— Пинхас выдумывает, — сказала Линда. — Я даже не еврейка. Но я изучала движение поселенцев Западного берега и Газы, вот он и развлекается, поддразнивая меня.

Больше того, она сказала им, что недавно работала волонтеркой в Израильской коалиции по правам человека[59].

— Так вас Томас послал? — спросил Лукаса Януш и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Умный парень. Надеется войти в долю. Пинхаса и Линду тоже он свел. Он кормится связями.

Циммер всегда казался слегка пьяным, однако, приглядываясь к нему, Лукас заметил, что на самом деле тот пьет совсем мало. Когда же напивается, то ведет себя очень осторожно. Хотя Лукас сдержался и промолчал, сам Циммер тоже кормился связями.

— Томас предложил мне на выбор, — сказал Лукас Циммеру, — интриги в кабинете министров, «изнанку КГБ» или доктор Оберман и религиозная мания. Думаю, тема религиозной мании подходит мне больше. — Обратясь к Линде, он спросил: — Интересно провели время с поселенцами? Обычно они с недоверием относятся к журналистам.

— И к американцам, — сказала Линда. — Может, потому, что многие из них сами бывшие американцы. Но, думаю, мне удалось завоевать их доверие.

— Они знают, что вы работаете на Коалицию по правам человека? — поинтересовался Лукас.

— Поселенцы любят Линду, потому что она жена протестантского священника со Среднего Запада, — ответил за Линду доктор Оберман. — Они надеются найти в ней друга. И возможно, находят.

Линда нежно стукнула Обермана по руке. Они или любовники, подумал Лукас, или миссис Эриксен старается произвести такое впечатление.

— Пинхасу нравится демонизировать поселенцев. Многие израильтяне это делают. Но, по-моему, те вполне нормальные люди.