Колин Макиннес - Абсолютные новички Страница 11

Итак, я уже добрался до места и в одну секунду взлетел по пролетам лестницы, которую никто никогда не подметал и не освещал (и дверь в подъезд всегда открыта), на свой чердак, состоящий из одной большой комнаты, занимавшей весь верхний этаж, плюс ванная комната на лестничной площадке, без ванны (я пользуюсь муниципальной), но зато с небольшим бассейном и удобствами. И я сам обставил все это в стиле, который я назвал антивысокомерный, т. е. древние обои тети Задницы, их я выбрал из бракованных остатков на Портобелло роуд. Еще у меня есть кровать, причем тройная, и обычные и стул, и стол; вместо остальных стульев множество пуфиков, расставленных по комнате, а на полу единственный предмет роскоши — ковер. Свою одежду я вешаю на веревке и покрываю ее полиэтиленом, предназначенным против копоти, все остальное я храню в железном сундуке. У меня нет занавесок, потому, что я люблю смотреть из окна, особенно ночью, а меня никто не увидит из-за высоты. Остальные предметы — это мой проигрыватель, карманный радиотранзистор, и груды книг и дисков, которые я собираю, сотни, я устраиваю среди них погром каждый новый год и выкидываю все, кроме нескольких избранных.

Я мылся в ванной, когда ко мне поднялся Хоплайт, нервно теребя свои волосы, принявшие другой вид из-за новой прически, как будто огромное животное прошлось языком по кудрям Хоплайта, а потом слизнуло одну прядь с его лба вертикально вверх, словно какаду со своим хохолком. На нем была пара обтягивающих, тонких, как резиновая перчатка, почти прозрачных хлопчатобумажных брюк, белые нейлоновые туфли с черной подошвой и акушерский, только так я могу назвать его, пиджак синего цвета. Он заглянул в зеркало поверх моего плеча, вороша свои волосы, не говоря ничего, но, так как я тоже ничего не говорил, он спросил меня через некоторое время:

— Ну?

— Классно, Хоплайт! — сказал я. Она придает тебе измученный, суровый вид, как у Берта Ланкастера.

— Я не уверен, — пробормотал Хоплайт, — это все-таки я.

— Конечно это ты, все нормально, мальчуган. Все что угодно, Великолепный. Ты единственный, кто может носить все, что угодно, даже купальный костюм или смокинг, и выглядеть в этом приятно.

— Я знаю, ты один из моих поклонников. — Хоплайт грустно улыбнулся мне в зеркало, — но не насмехайся.

— Никаких насмешек, мужик. У тебя есть чувство стиля.

Хоплайт сел на стульчак и вздохнул.

— Мне не нужно чувство стиля, — сказал он, — мне нужно чувство здравого смысла.

Я поднял брови и подождал.

— Хочешь — верь, а хочешь — нет, дорогуша, — грустно продолжил Хоплайт, — но твой старый друг Великолепный первый раз в своей жизни — самый первый раз за все мои девятнадцать лет (ладно, это ложь, на самом деле мне двадцать)— сильно, сильно, сильно влюбился.

— А-а, — ответил я.

Наступила пауза.

— Ты не хочешь спросить меня, в кого? — обиженно сказал он.

— Я уверен, что ты мне расскажешь сам, Хоп.

— Садист! И, пожалуйста, не называй меня Хоп!

— Ладно, ладно. Ну, кто это?

— Америкос.

— А-а.

— Что означает это «А-а»? — подозрительно спросил Хоплайт.

— Разное. Рассказывай дальше. Хотя я уже это предвижу. Ему наплевать.

— О, горе! Именно так!

— Плевать на эту ситуацию, Хоплайт, плевать на тебя лично или на то, и на другое?

— На ситуацию. Он ни капельки не склонен к этому, а надеялся, что, возможно, он хоть поверхностно заинтересован…. И он такой… такой понимающий, что делает всю ситуацию гораздо, гораздо хуже.

— Ах, ты бедный ублюдок, — сказал я Хоплайту, пока тот сидел на моем толчке, и чуть ли не плакал.

Он оторвал кусок бумаги и высморкался.

— Я надеюсь, — сказал он, — это не превратит меня в янки-ненавистника.

— Нет, Хоплайт. Только не тебя. Это будет означать полное поражение, если ты станешь анти-американцем.

— Но я думал, — сказал страдающий от безнадежной любви Хоплайт, поднявшись со своего сидения и прогуливаясь возле окна, окидывая взором железные дороги, — что ты не одобряешь все это американское влияние. То есть, я знаю, тебе плевать на Элвисаи тебе нравится Томми.

— Теперь слушай меня, шикарная киска, — сказал я, хлопая своим полотенцем по его заднице. — Если я хочу, чтобы английские ребята были англичанами, а не жалкой имитацией янки из Западного Кентукки, это не означает, что я против всего США. Наоборот, я начинаю анти-анти-американское движение, потому, что я просто презираю ненависть и зависть к американцем, которую вижу здесь, и думаю, что это верный знак поражения и слабости.

— Ну, что же, слава Богу! — сказал Великолепный немножко саркастично. Поэтому, чтобы задеть его, я сделал вид, что снова хочу провернуть трюк с полотенцем.

— Нужно, — сказал я, — поддерживать свой собственный продукт. Америка начала движение тинэйджеров, это бесспорно, и Френки С., в конце концов, самый первый тинэйджер. Но нам нужно создать собственную разновидность, а не имитировать американцев или русских, или кого бы там ни было.

— А, русские, — сказал Хоплайт с мечтательным видом на своей красивой физиономии. — Ты думаешь, у них там тоже есть тинэйджеры?

— Конечно, есть, — ответил я. — Разве ты не говорил со всякими парнями, ездившими туда на конгрессы? У них такие же тинэйджеры, как и у нас. Но русские поступают неверно, они шлют нам пропаганду, а не кого-нибудь в плоти, на кого можно посмотреть и с кем можно поговорить.

Хоплайт немного заскучал, как всегда, когда сплетни уступают место идеям.

— Ты такой умный парень, — сказал он, похлопывая меня по плечу. — И такой строгий судья всех нас, простых смертных…. И глубоко внутри, по-моему, ты патриот.

— Конечно, я патриот, — провозгласил я. — Именно потому, что я патриот, я терпеть не могу свою страну.

Хоплайт был у двери.

— В общем, если тебе интересно, — сказал он, — сегодня вечеринка, хозяйка — Мисс Лэмент.

— Я не думаю, что меня волнует эта смехотворная девочка, — сказал я. — Что это за вечеринка — для специально приглашенных?

Дидо Лэмент, я должен объяснить, журналистка, и Лэмент, это ее настоящая, то есть скорее, ее девичья фамилия. Лэмент известна среди нас детишек тем, что вкладывала большие деньги в кофейные бары, в те дни, когда Рок начал пробивать себе дорогу к слушателям. Все ее клиенты признали, что ей место в Высшем Обществе. Скорее всего, это были массы, читающие ее колонку про Общество на автобусных остановках.

— Да нет, обычный сброд с SW3, — сказал Хоплайт, пренебрежительно махая рукой, хотя я знал, что он просто не может дождаться начала вечеринки. — Рекламные агенты, телевизионщики, дизайнеры одежды, люди из шоу-бизнеса — все паразиты, одним словом. Хенли, я знаю, тоже будет там, и у меня есть причины, что он возьмет с собой Сюз.

— Правда? — сказал я, не показывая ни капли своего горя этому куску чистейшей женственности по имени Хоплайт.

— И Уизард тоже должен там быть, — продолжал он, — не сомневаюсь, ни к чему хорошему это не приведет, бедный парень…

— ВЫ, ЖЕРЕБЦЫ, ТАМ НАВЕРХУ! — донесся оглушительный крик с лестницы. — Спускайтесь и навестите свою мамочку.

Это Большая Джилл кричала из своего подвала.

— Ох! — заныл Хоплайт. — Я действительно хочу, чтобы эта искательница талантов не орала так громко! Иди к ней, дитя, если хочешь, а я — я мог бы заняться гораздо более важными вещами. — И, отпустив мне воздушный поцелуй, он спустился вниз по лестнице, напевая какую-то грустную мелодию.

— Пять минут, Джилл! — проорал я.

Потому что, прежде всего, я хотел взглянуть на снимок Сюз, сделанный однажды случайным парнем, которому я дал свой Роллейфлекс, чтобы он щелкнул нас обоих на вершине Монумента в Сити. На снимке она стоит впереди, а я за ней, держу ее за руки и смотрю в камеру поверх головы Сюз прямо после того, как поцеловал ее в шею. И пока я шлялся по квартире, отыскивая то там, то сям предметы одежды, я смотрел на это фото, а когда мне приходилось пользоваться обеими руками, я его пришпиливал куда-нибудь, и пялился на эту чертову штуку, и думал: "О Боже, это было лишь прошлым летом, стоит ли быть молодым, если тебя не любят? Ну ладно — стоит ли быть молодым вообще? В чем дело? Или это слишком очевидно — я имею в виду свой вопрос? "

На этом все закончилось, и пошел я вниз посмотреть на Большую Джилл.

Но на первом этаже, где жил М-р Клевый, я заметил, что дверь в его комнату была открыта — знак того, я знаю, что Клевый хотел мне что-то сказать, но был слишком гордым, чтобы попросить меня войти самому. Если бы это был кто-нибудь другой, я бы не стал заботиться, но с цветными парнями нужно быть очень аккуратными, иначе они сочтут это за предрассудок. Так что я просунул голову в дверь и, елки-палки, чуть было не схватил инфаркт, потому что хотите — верьте, хотите — нет, но внутри было два Мистера Клевых, один цветной, а другой — белый, или так мне показалось.

— О, привет, — сказал М-р Клевый, — это мой брат Уилф.