Михаил Сергеев - Последняя женщина Страница 11

Никогда до этого в истории человечества обруч так не пульсировал, не раскалялся и не извергал такое количество огня.

Лере стало страшно. Ей было знакомо это чувство, но такой страх, такой ужас нельзя было сравнить ни с чем.

— Господи, что за чудовище стоит за всем этим? Кто за этим стоит?

В огромном концертном зале шел юбилей примадонны. Сотни ненавидящих взглядов были устремлены на сцену. Взгляды ее коллег по цеху.

"Скорая" рванула с места.

— Опять приступ сердечной недостаточности! — громко прокричал кому-то в телефон мужчина в белом халате. — Жить будет.

На другом конце с раздражением бросили трубку.

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА

Он давно задумал это. Так давно, что даже память начала ему изменять. Иногда ему казалось, что не он, а кто-то, постоянно находившийся рядом с ним, заставлял его думать о ней. Последние годы все настойчивей. Неужели время, отпущенное на замысел, уходит? Неприятная мысль стала приходить ему в голову все чаще. Или оно просто наступило? Несколько раз он вообще решал отказаться от задуманного. "Для чего? — спрашивал он себя. Кому это будет нужно? Да и не шаг ли это за предел, положенный ему, человеку? Но неведомый заказчик снова и снова напоминал о себе. Тягостная тревога начинала мучить его. Он давно отвык от этого чувства, да и не хотел испытывать его вновь, не понимая, что же не дает ему покоя.

Неожиданно под гулкими сводами собора Святой Анны раздались шаги. Никто не смел нарушить его одиночество во время работы. Седовласый старик отложил кисть, вытер руки и медленно повернул голову. В соборе никого не было. Он сделал несколько шагов. Шаркающий скрип туфель заставил его вновь вспомнить о своем возрасте. Он не любил таких мыслей. Уже с раздражением старик огляделся. Он был один.

Первый раз мысль о ней пришла ему в голову, когда он заканчивал Цецилию. Оставалось всего лишь закончить руку. Всего каких-то несколько дней. У него ничего не выходило. Совершенства не получалось. "Уж не тронулся ли я умом, — с усмешкой подумал он. — Ведь это всего лишь рука. Может, ее несовершенство — только плод моего воображения? Может, так и есть на самом деле и мне лишь кажется?" Спросить? Но кого? И что подумают о нем? Нет, он решит это самостоятельно. Легкий стук в дверь прервал его мысли.

— Да.

Дверь бесшумно отворилась, и темноволосый юноша, его подмастерье, неслышно появившийся в проеме, тихо произнес:

— Ужин накрыт, синьор.

Юноша не стал самым талантливым из его учеников. Но его способность быть незаметным была бесценной. А потом — он был так красив! Тихий подмастерье состоял у него на службе единственным помощником.

— Скажи, Франческо, — старик кивнул головой на холст, — есть ли тут какая-то дисгармония?

Тихо сделав несколько шагов, юноша подошел к картине.

— Простите, синьор, я вижу только, что портрет полностью готов, — почтительно произнес он. И немного помедлив, добавил: — Он так же прекрасен, как и все, что вы делаете.

С этими словами юноша сделал шаг в сторону, уступая дорогу, и слегка наклонил голову.

Уже через несколько лет, вновь увидев свое творение, художник испытал такое потрясение от портрета, что, не выдержав, вздрогнул, и это не прошло незамеченным.

— Да, маэстро, каждый раз, глядя на нее, поражаюсь волшебству вашей кисти, но неужели и вы? Ведь столько времени прошло и столько написано после этого. — Голос герцога слегка дрожал.

— Да, да. Вы правы. — И, бормоча что-то невразумительное, художник быстро перешел в другую залу.

Как же он не увидел этого тогда! Рука была не ее. Чужая рука! Кто стоял рядом с ней? Как он позволил себе не заметить этого?! Или кто-то не дал ему заметить. Для чего и кому это было нужно?

Он вспомнил об этом сейчас в соборе и понял, что мучило его, вернее, кто. Тот самый заказчик, что убеждал его работать каждый день. Он приходит к нему без стука бессонными ночами и уже много лет лишает его уединения, которое он так ценит. А приходя, говорит ему одно и то же: "Она — твой замысел, главное, что ты должен сделать в своей жизни. И до тех пор ничто не будет тебе удаваться до конца. Пока ты не напишешь ее, удовлетворения от совершенного не наступит". Кто он? Зачем она нужна ему?

"Ты все-таки сходишь с ума, — подумал старик. — Рядом с тобой никого нет. Ты сам давно задумал эту картину и желаешь ее написать".

На следующий день он приступил к работе.

Когда много лет назад он наконец открыл собственную мастерскую и впервые в жизни был счастлив, ему казалось, что все еще впереди. О, Флоренция! Как разгадать, что связывает человека с прошлым, какая невидимая нить? Для чего она связывает тебя с ним и почему рвется, когда ты возвращаешься туда? Темно-синие виноградники Тосканы, желтые поля и лазурное небо, где настоящее и прошлое сливаются в мирной гармонии. Прекрасные воспоминания! Они манят куда-то вдаль — и вновь возвращают тебя в обыденность, не давая сбежать от нее.

Люди рождаются и умирают. Создают прекрасные образы и разочаровываются в своих творениях. Обнажив шпагу, идут друг на друга, а рядом с величественными соборами, роскошными дворцами, расцветая другими красками, живут нищета и мерзость. Что движет этой круговертью событий? Неужели собственная природа человека? Нет, то, что его окружает, просто существует, и изменить ничего он не в силах. Человек может только познавать действительность и жить в ней. Когда он впервые подумал так, ему стало легче. К чему страдать? Прочь ненужные переживания. Ты столько можешь свершить. От этих мыслей, от осознания своей молодости и силы захватывало дух. О да! Он давно уже заметил: то, что увлекает его, не интересует никого из тех, кто рядом. Не было травинки в этом мире, которую бы он не хотел потрогать, которая не удивляла бы его. Не было уголка, куда он не хотел бы заглянуть. Не было события, которое бы не пытался понять или объяснить. И в этом люди ему были не нужны. Все, что свершается, свершилось бы. Он начал удивляться эмоциям. Падшее и возвышенное, безобразное и вызывающее восхищение, трагическое и радостное едины. Две стороны одного и того же бытия, а потому равнозначные в этом мире. Нет достоинств красоты и недостатков уродства, а есть гармония, которая исчезнет, если убрать любую из этих половин.

Изумленные горожане нередко видели его стоящим возле виселицы с листом бумаги в руке, куда он с невозмутимым видом зарисовывал несчастного, не упуская ни малейшей детали. А его привычка бродить по улицам в поиске некрасивых лиц и, увлекая их в свой дом, делать с них наброски?

"Да у него и впрямь нет сердца", — шептались в местных кабачках.

Ему было все равно. Он давно решил для себя все.

Никто не мог связать его имя с женщиной. Отношения с церковью были сложные. Атмосфера накалялась. Он уехал в Милан.

Ни относительная свобода, ни пять тысяч дукатов годового жалованья, положенных ему герцогом, не принесли счастья. Наверное, оно ему было и не нужно. Он вообще не хотел тратить время на обретение недостижимого.

Фрески собора внезапно вспыхнули и тут же погасли. Через секунду оглушительный раскат грома наполнил своды.

Все, на сегодня хватит. Старик положил кисть и накрыл холстом краски. Сняв фартук, перепачканный алебастром, он медленно двинулся к выходу. Новый раскат грома, наполняя каким-то ужасом пространство вокруг, вопреки всему не затихая, а ударяясь о стены и усиливаясь, заставлял своим чудовищным грохотом содрогаться весь собор. Казалось, огромный купол, венчающий сооружение, сейчас развалится на части и рухнет вниз. Ему стало не по себе. Ускорив шаг, он споткнулся, охваченный неприятным чувством: казалось, кто-то мешает ему побыстрее покинуть это место.

Неожиданно сполох молнии вновь осветил незаконченные фрески. Ослепительная вспышка выхватила из кромешной тьмы круглую кафедру, висящую над залом. И тут он увидел его.

Он стоял прямо под кафедрой. Длинная сутана и капюшон скрывали все, что могло выдать в нем человека. Старик замер, не в силах пошевельнуться. Раскаты стихли, наступила тишина. Все погрузилось во мрак.

— Я оставляю тебе эту кисть. Только ею ты можешь закончить то, ради чего пришел в этот мир. Но смотри, у тебя мало времени. Все, что я дал тебе, имело целью только одно — создание этой картины.

— Кто вы?

— Неважно. По отношению к тому, для чего ты живешь, это неважно.

Старик понял все.

Ливень был такой силы, что превратил опустевшие улицы в реки. Страшный ветер заставлял его удерживать шляпу двумя руками. Ни одного прохожего на пути, будто гроза застала в городе только его. Мокрая и грязная собака, жалобно скуля от страха, который завладел всеми живыми существами в эти минуты, отчаянно жалась к его ногам.

Движимые страхом, в каком-то сумасшедшем порыве укрыться и спастись каждый от своего ужаса, они оба, слившись в единое целое, бежали, сами не зная куда.