Наталья Рубанова - Сперматозоиды Страница 11

Стоит лишь отпустить себя, и прошлое, кажущееся теперь туманным, расплывчатым, будто не существующим (словно это не ты, а кто-то другой, чужой, носил бежевое пальто в крапинку, словно не тебя, а подкидыша — вот он, архетип двойной матери, пусть и не сразу уловимый — заставляли надевать ужасные темно-коричневые рейтузы с начесом), оживает — может, Сана всю жизнь только и делала, что верила отражениям кривых зеркал? Не потому ли пишет теперь пропало (на стекле, на стекле, на запотевшем стекле), не потому ли кажется ей, ни живой ни мертвой, что окружают ее покойники?.. «Все сорванные цветы — трупики»: где она это прочитала, где, почему ничего не помнит — почему все эти годы слились в одно пятно? Бегом, Сана, пока живехонька: прыг-скок, из камеры в камеру, всего-то четыре! — «Были с отцом в настоящей костюмерной. Она немного грязная, а костюмы какие то старые… Но вобщем интересно, только пока от Пушки дошли до театра, замерзла» — да-да, ежится Сана, костюмы старые, а холодно до сих пор: какой-то озноб внутри — вечность если не Кая, то чья? А листочки, листочки-то выпадают: приклеить бы… «Смотрела спектакль для взрослых, отец провел:«Новоселье в старом доме». Блокада — это страшно. Поеду ли я когда-нибудь в Ленинград? И с кем?.. А второе действие уже после войны, в 56-м…» — «Сегодня были на «Жестоких играх», тоже взрослый спектакль. Последний день каникул, вот это точно жестоко… ненавижу школу. Ненавижу учителей. Ненавижу дебилов, которым только и надо, что набить брюхо или сделать гадость: не важно, зачем — главное сделать. И почему я должна ходить туда, кто-нибудь скажет или нет? Почему нельзя дома учиться? Несправедливо, неправильно! Отец говорит, работать от звонка до звонка еще хуже — но зачем тогда взрослеть, если взрослые всё время на работе?!» — «Сегодня с мамой и Соньшей были на Цветном. «Большая фестивальная программа с участием звезд советского цирка». Ух. Сначала клоуны и жонглеры вышли. Особенно хороша танцовщица на шаре была: она делала упражнения с кольцами, вертелась, крутилась… Костюм у нее переливался, серебристый такой — мечтаю… А во втором отделении Эмиль Кио. Сверхъестесствено! Так пишется или нет? Я не была в цирке четыре года!» — а ведь не так давно они с П. забрели в тот самый цирк: нос приятно щекотнул запах опилок, смешанный с чем-то сладким. «Такое ощущение, что тебе шесть лет», — говорит Сана. «Тебе или мне?» — «Тебе. Мне. Какая разница. Пошли за мороженым» — ну и пошли-шли-шли, а потом, как водится, вдогонку уже, купили ситро да заторопились в зал. Сидели на самом верху, как дураки, по выражению Саны, глаза которой так и лучились (раскадровочка счастья!). О, ja-ja: она, конечно, про желание удовольствие-то повторить, — не понаслышке, и все же задачка не имеет решения, всё продается и все покупаются: массовка — пятьсот, групповка — семьсот, эпизоды — полторы штуки, а потому: травести, артисты оригинальных жанров, клоуны, двойники, пародисты, фокусники, кукловоды, дрессировщики, пиротехники, деды-морозы и снегурочки, «сработавшиеся пары и одиночные представители»… Вернуться — но куда? В какой именно цирк — тот, детский, с чудесами Кио, или недавний, «взрослый», ностальгично-понарошный, с чудом присутствия П.? Этого Сана не знала, зато знала наверняка, что именно стоит за улыбками цирковых да «па» выдрессированных собачек, и не только, не только, — потому и хотелось сначала плакать, а потом сразу бежать из балагана — со всех ног! (во все глаза?)… Вот тебе и раскадровочка, думала она, показали чудо — и отобрали тут же, слизнули, будто и не существовало его вовсе, «а счастье было так возможно, так близко», ам! — и нет: а ведь Плохиш в глубине души меня боится, догадалась Сана. Глупо, глупо все как! Он ведь только тень, копия… «Сегодня с мамой и Соньшей слушали оперетту Кальмана «Графиня Марица». Она повествует о любви…» — Сана усмехается: ну да, ну да, повествует о любви; если же чувство измеряется выглаженными рубашками… Помнится, Сана развела тогда руки, а П. спросил: «Что ж, если б мы жили вместе, ты никогда не гладила бы мои вещи? — Не гладила б, — покачала головой Сана. — Почему ты спрашиваешь? — Потому что моя ж.…», тчк.

Дальше совсем уж тошно, а потому: страничка-страничка, унеси меня в дальние земли — за глубокие реки, за дремучие леса, за высокие горы, преврати в птицу — вознеси в небо, преврати в рыбу — в море выпусти! Упс: «В моей жизни произошло очень важное событие. В 1985 году, с 26 июля по 3 августа, прошел 12-й Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Это все я пишу после закрытия. На разных площадках выступали люди, говорили… Столько всего! И цирк. И балет. И танцы, и песни, и спортивные упражнения, а в конце салют! Навсегда запомню…». Навсегда?.. Сана удивленно поднимает брови: эк распекло девчушку! Чем дышала она в прошлом веке, что чувствовала? Знала ли, что, прожив полжизни, не из праздного любопытства начнет интересоваться способами самовольной отлучки? — «Умер артист В. Везде в программках обвела его черной рамкой. Отец сказал, что он пришел на репетицию, упал и всё. Еще сказал, что В. был замечательный человек и таллантливый актер, что, если вместе, большая редкость» — …дальше, дальше! — «Жуткая стужа. Купили билеты на «Парафраз». Они все теперь будут и за границей гастролировать. Интересно, поеду ли я когда-нибудь за границу? Особенно восхищалась мама. А мне больше всего понравилась вторая часть «Болгарской симфонии». На концерте много училок из нашей музыкалки было, Ленка с Иркой, даже нянечка из раздевалки…» — «Нас с Соньшей отправили на спектакль-мюзикл «День рождения кота Леопольда»: не отвертелась. Но ничего, мыши смешные…» — «Музыка на самом деле возвышает. Мне кажется, будто я нахожусь в волшебном мире. Что я где-то на пороге, но никак не могу пройти в само чудо. Я не могу без нее. Только вот заниматься не хочу: хочу просто слушать: если б родители понимали!» — «Балеты «Барышня и хулиган» Шостаковича и «Кармен-сюита» Бизе-Щедрина. Второй создан по сценарию Маяковского, он закончился трагически — хулиган умирает, девушка плачет. Мне очень понравилось…» — не то, не то, все не то, нервничает Сана, но что, что именно она хочет найти, какие такие ответы на вопросы? — «Были на «Веселой вдове». Весь зал смеялся. Маме особенно понравился Виконт де Каскада. Эта опереттка подняла мне настроение на 90 %!» — «Вчера ходили на симфоркестр — собралась почти вся музыкалка. Мне казалось, играли нормально, а мама сказала гадость» — «1987-й. Вечер, посвященный трагической гибели Пушкина. Грустно» — «Верди, «Трубадур»: очень интересная и страшная трагедия, никогда не забуду» — «Римский-Корсаков, «Царская невеста». В исконно русском стиле. Почему все оперы — трагедии?!» — «А. Петров. Современный балет «Сотворение мира». Восхищение превосходит всё. Черт, Адам, Ева, Чертовка, Бог!» — «Даргомыжский, «Русалка». Очень захватывающая вещь. А маленькую Русалочку исполняла девчушка лет 9–10 — будущая балерина» — «Пуньи, балет «Собор парижской богоматери»: страшный, чудовищный, грандиозный и прекрасный. Гудула, Эсмеральда, Квазимодо… Клод Флорро — «смерть»»! — «Квартет имени Чюрлёниса. Отл.!» — «Концерт ЦМШ при нашей консе. Как хорошо, что я там не учусь — никогда не смогла бы заниматься по шесть часов в день. Трудолюбие — залог всего (?), но нужно ли мне это всё?..» — «Слушали с папой «Рапсодию в голубых тонах». У меня теперь любимый композитор — Гершвин…».

Записи обрываются. Сана не замечает, что ворот ее свитера давно намок — неужто синонимом словечка счастье является одно лишь прошлое — то, чего нет, то, что никогда уж не повторится? И почему почти никогда не чувствуешь счастья «здесь и сейчас», а если даже и чувствуешь, отчего оно так стремительно ускользает, куда спешит, в какие города-веси? Или ее счастье — всего лишь тщета повторить удовольствие, банальность?.. А как же с прошедшим продолженным — Ее Прошедшим Продолженным: есть ли такое время?.. Ведь если нет, ну то есть если на самом деле нет (Сана закусывает губу), тогда и не важно все — это так же верно, как и то, что Бибигон свалился с Луны, Ундина превратилась в ручей, Черная курица подарила Алеше волшебное зернышко, а Нильс, с виду мальчик как мальчик, путешествовал с диким гусями.

[Jesus в ассортименте]

Сана переходит из зала в зал и думает, будто окончательно потеряла то, что называют чувствительностью к искусству: ничего-то ее не трогает, ничто не задевает — ни княжна Т., ни брак неравный. И вот она — скорей по привычке, нежели по велению сердца (анахронизм) — шлепает к Иванову. Народ, как и в прошлом веке, оккупирует «Явление…» (амбре богословско-интеллектуальных испражнений усиливает пафос), а вот перед крыжовничными диапроекторами Саны всплывают иные, вполне отчетливые, картинки.