Камилл Бурникель - Темп Страница 11

Последняя весточка от нее дошла до них в 1933 году. Эрмина была слишком поглощена своим нескончаемым процессом, и ее эпистолярные послания обычно не превышали трех строчек. Уже пять лет она сражалась за свою груду золота, не чуя исходивших от той кубышки беды и трупного запаха. Она по-прежнему считала, что вот-вот победит, и не обращала внимания на коллективное исступление, которое вдруг охватило всех в ту пору. Вот-вот она должна была стать безумно богатой. Безумно могущественной. И ничто другое не имело значения. Взять такой реванш у этого Арама — ее супруга, — который устранил ее из своей жизни, а потом слишком рано умер, не дождавшись, пока к нему потечет золотая река. Поэтому у нее кружилась голова. Не было времени задаваться вопросом об этом огромном диком празднестве, об этих воплях, об этих шествиях, которые, случалось, пересекали ей дорогу, когда она шла к адвокату или во дворец правосудия, об этих песнопениях, штандартах, кострах из документов, книг, мебели, выброшенных из окон, словно в некоторых домах эти нацисты пытались уничтожить паразитов и защитить квартал от инфекции. У нее голова была слишком загружена ее собственными подсчетами и постоянными усилиями не пропустить ни одной процедуры, чтобы она могла еще останавливать взгляд на каких-то там афишах, на объявлениях, запрещавших кому-то входить в то или иное заведение: «Juden unverwunscht».[17] Во всяком случае, ее это не касалось. Можно, пожалуй, держать пари, что эти слова шокировали ее не больше, чем если бы она прочла, что с собаками нельзя входить в такую-то лавочку, в такое-то здание. Пришло ли к ней потом прозрение? Поняла ли она в конце концов, в какой ад забрела по собственной воле? Вряд ли. Даже в лагере она, вероятно, продолжала думать, что это ошибка, цепляясь за иллюзию, что скоро адвокаты ее оттуда вызволят. На расстоянии все это кажется почти забавным. Чертовы тевтонцы! Дьявольский способ похудения! Наверное, она растаяла не сразу. Все это можно было предвидеть от первой буквы алфавита до последней, объяснит ему позднее Арндт. Сам-то он в те годы сумел выйти сухим из воды, ускользнуть от доносов, от трудовой повинности. Для немца той эпохи было неслыханной роскошью продолжать шлифовать старые трюки иллюзиониста в старых жалких казино, в солдатских столовых и преуспеть настолько, чтобы закончить свои дни не в огне пожара или под бомбежкой, а — подобно какому-нибудь персонажу плутовского романа, без меры пристающего к субреткам, — добраться до Калабрии и там, в Реджо, дать себя зарезать в 1942 году.

Так или иначе, в здравом уме или без оного, прозрев или по-прежнему в ослеплении, но только толстуха Эрмина окончательно исчезла в лагере или в тюрьме где-то между 1935 и 1937 годами. Если бы это случилось позднее, то скорее всего можно было бы предположить, что она погибла в какой-нибудь газовой камере, в добела раскаленном желудке Молоха. А тогда эта колоссальная индустрия смерти находилась еще в подготовительной стадии. Независимо от того, умерла ли Эрмина в тюрьме или в лагере, от лишений ли или от тифа, но она оказалась в числе первых жертв, еще до великого планирования геноцида. Хотя тело ее и было сожжено, ее пепел не был развеян. Урну, содержащую этот пепел, отнюдь не следует считать порождением причудливого воображения Арндта.

Трудно увидеть в этом всего лишь предлог для появления в Гравьере, где его никогда раньше не видели, чтобы доставить туда эти мощи.

Если бы позднее, начав работать на полную мощность и уже ведя счет своих жертв на миллионы, нацистские лагеря продолжали бы функционировать по типу уменьшенных моделей, то Германии пришлось бы наряду со своей военной промышленностью предусмотреть для изготовления урн создание целой индустрии, а также целой распределительной сети по всей Европе для их доставки.

В случае с Эрминой подобная… забота со стороны тюремных или лагерных властей является актом, который трудно объяснить желанием тех, кто ее осудил, оставить от нее какой-то след. Скорее можно обнаружить здесь некую зловещую иронию и более того — желание запугать вероятных наследников, Арндта в первую очередь, чтобы они не впадали в то заблуждение, которое погубило Эрмину, и не помышляли вслед за ней и с тем же успехом отстаивать права, доставшиеся ей от покойного мужа.

И материально, и юридически, то есть как с точки зрения состояния физического, так и с точки зрения состояния гражданского, вручение Арндту вышеупомянутого ларца — ничто не гарантировало, что его содержимое в действительности имело какое-либо отношение к тому, что являлось материальным телом Эрмины, — свидетельствовало также, что в глазах немецких властей дело Лютти было окончательно закрыто и что та, которая начала борьбу, ушла в небытие. Достаточное основание для Эрмины больше не появляться в Гравьере, куда, правда, это вещественное доказательство шло по крайней мере два года. Доставил его Арндт, полагая, что, может быть, удастся чем-нибудь поживиться. Однако он остался с носом: Гравьер Эрмина отдала за пожизненную ренту Тобиасу, который собирался разместить на ее территории некоторые пристройки к отелю и, в частности, оборудовать там теннисные корты. Кстати, как раз эта рента вот уже многие годы была основным источником доходов Эрмины.

Возвращение останков Эрмины совпало с самой большой драмой его жизни. С его ссорой. С его разрывом с Гретой. Даже теперь он старается не думать об этом: событие все еще травмирует его и он избегает воспоминаний о нем. Настоящая драма, несомненно. Нечто такое, к чему он не был готов: поразительное открытие, что Грета, помимо того, чем она была в его глазах, могла иметь еще и другую жизнь, которую от него скрывала. Ему тогда исполнилось одиннадцать лет. Как мог он воспринять новость, что она тоже женщина? Такая же, как и все остальные.

Чем пережить такое крушение, он предпочел последовать за Арндтом в ту самую Германию, которая превратила Эрмину в несколько щепоток праха, содержавшихся в ящике, который ее брат, появившись в Гравьере, поставил на стол на самом видном месте. И это стало для Арама началом путешествия, школой иллюзий, большой прогулкой в объятую безумием страну, где вечера магии и фокусы, как это ни удивительно при том, что творилось вокруг, по-прежнему пользовались спросом. Арам стал помощником иллюзиониста, хранителем его секретов. Феерия весьма разочаровывающая. Однако он посмотрел страну. А уж посмотреть-то в той Германии — по крайней мере, там, где проходили ее главные, магистральные артерии, — было что. Как раз во время этих гастролей в Баден-Бадене и состоялась знаменитая партия с Тобиасом. В год Мюнхена. Что касается Арндта, то успеху его выступлений могла повредить конкуренция событий. Постоянно висящая в воздухе альтернатива: либо мир, либо война. Им удалось перейти границу. Вероятно, это было не слишком легко. И вот таким образом в самые последние месяцы перед нападением на Польшу они оказались в Спа. В Спа, где находился один из отелей Ласнер-Эггера, которому пережить конфликт было не суждено.

Этот мир не походил ни на Швейцарию, сдержанную и несколько дремотную, ни на Германию, огромную, клокочущую, открыто вступающую в связь со своими богами. Все здешние курортники оказались решительно забавными экземплярами, даже в сравнении с некоторыми из тех, что ему удавалось наблюдать в других городах, имеющих минеральные воды. Холл, обычно пустующий, в определенные часы заполнялся, и тогда на эту просторную приемную оранжерею с пальмами, апельсиновыми деревьями, большими голубыми гортензиями обрушивалось нечто похожее на облако перелетных птиц, которые тотчас превращали данное пространство в беснующуюся, кричащую вольеру. Все эти курортники, которым на какое-то время был гарантирован их статус курортников, приходили туда прочистить горло и пожестикулировать между двумя водоструйными массажами, грязевыми ваннами и ритуальными воплощениями железосодержащей воды. Для тех, кто, как он, прибывал с другой стороны Рейна, где царили сплошь сапоги, нарукавные повязки, бритые затылки, приказной лай замыкающих, движущиеся леса знамен да военные песни на восходе солнца, этот общий фронт печеночников и желудочников, не имеющих отношения ни к стадионным богам, ни к литургиям в честь солнцестояния, производил странное впечатление разнобоя. То, что подобная эйфория выбрала себе в обрамление этот курорт и так уже отмеченный знаком прошлого, еще больше усугубляло этот сдвиг фаз. Историей здесь не пахло. Разве что все эти люди дали друг другу слово поддерживать иллюзию и забыть, что в случае извержения вулкана этот мирный уголок неизбежно окажется в непосредственной от него близости. Кроме бельгийцев там находились голландцы, англичане и французы, и самым разительным было то, что все они старательно следовали программе лечения, дружно отвергая все остальное.

По крайней мере, так показалось Араму, который смотрел на вещи как ребенок, наделенный гением, но таким гением, который никто, за исключением Тобиаса Ласнер-Эггера, в нем пока еще не распознал.