Виктория Morana - ПОКОЛЕНИЕ «NET» Страница 11

— Нет, ну, правда? Или она слишком занята на общественных работах? — не унималась Юленька. — Конечно, детский труд у нас законодательно запрещен, но ради будущего любимого мужа ведь можно?

— Какого мужа? — Дима оглянулся, будто на кухне еще кто-то был, кроме них двоих. — Это ты замуж собираешься, а не я, у меня всего лишь ремонт кухни, очень даже неплохо получилось.

— Хорошо получилось, — кивну Юля, не педалируя тему с замужеством, так как это было его делом. — Приятно приходить сюда раз в полгода, может, в следующий раз вернусь в пентхаус?

— Сомневаюсь. Кухню мы отбили без проблем, но звать сюда таджиков для капитального ремонта, это значит надо еще звать нациков, чтобы сначала таджики убрали квартиру, потом нацики убрали таджиков… — загибал пальцы Дима, передавая ей свободной рукой чайную кружку.

Дима имел тот склад характера и жизненную позицию, которую в лучше случае назвали бы асоциальной, а в худшем — экстремистской. Впрочем, в 21-м веке, когда границы понятия экстремизма окончательно размылись, а обществом правила толерантность, таких людей как только не именовали, от гопников до un enfant de revolusion, в зависимости от количества образования и числа имевшихся административных правонарушений.

Периодически, Диме, как и большинству человеческих особей, страстно хотелось «убить всех людей», однако в отличие от простого обывателя, у него были достаточно четкие представления о том, как именно это можно сделать. Обыкновенных представителей общества присутствие таких, как Дима, обычно очень напрягало: за словом в карман не лезет, на все имеет свое мнение, причем переубедить его практически невозможно, даже с белой льняной рубашкой одевает кожаные перчатки с металлическими вставками, на случай, если придется драться. Да и рубашки-то от него не дождешься, в любое время года лучшей одеждой у него считается темный свитер, «косуха» или камуфляжные штаны. Одним словом, не прекрасный принц, причем он сам это понимает и очень собой гордится.

Юля с Димой общалась уже 3 года, давно забросив попытки его переделать. Для этого, в свое время, ей пришлось засунуть свои православно-интеллигентские корни подальше, Диме не было интересно в ней ни то, ни другое. Зато он с удовольствием говорил о книгах, холодном оружии и зачем-то знал французский. В какой-то момент их общение стало для Юли невыносимым, потому что все её мнения и попытки донести некую «светлую и великую» идею разбивались об нездоровую долю упрямства и инфантильности.

Через пару лет после знакомства инфантильность улетучилась, упрямства поубавилось, зато пришел цинизм, причем не только у Димы, но и у самой Юли. С того дня общаться им стало проще некуда. Лучше всего это получалось на трезвую голову, тогда как у большинства людей было с точностью до наоборот.

— Самое странное то, что раньше меня очень напрягали вот эти твои заявления, — призналась Юля, рассматривая лежащую на столе коробку с плавленым сыром со вкусом шоколада. — А теперь ничего.

— Это потому что ты все меньше ездишь по Европе, — спокойно ответил Дима, проследив её взгляд и открывая крышку коробки. — И толерантности в тебе все меньше, это нормально. Мозг как бы сам начинает работать, когда перестаешь купаться в этом бреду про то, что все люди — братья. В твоей Англии это на каждом шагу.

Юля, молча, кивнула. Буквально за несколько дней до приезда она лично билась в истерике из-за одного случая, произошедшего на их выпускном курсе и затронувшего её саму, как старосту. Университет славился своей юридической библиотекой, в которой было достаточно копий академической литературы для написания курсовых студентам с потока в 100 человек. Поток, само собой, состоял не только из англичан и её самой, на курс поступило более 40 % студентов из Африки и Китая. И если китайцы казались ей биороботами, направленными на самосовершенствование во имя величия Поднебесной, то африканцев Юля периодически не понимала совсем.

В разгар сезона сдачи курсовых работ, когда те, кто начал «творить» вовремя уже перешли от вступлений к основной теме, а те, кто поленился раньше, решили, что пора срочно начинать писать, из библиотеки начали пропадать книги. Совершенно случайно выяснилось, что ценные тома в своем шкафчике прячет африканская девушка 24-х лет, которую на курсе никто, кроме её соплеменников, не замечал, такая она была тихая и спокойная.

— Чем дело-то кончилось? — вернулся к теме Дима, когда они заговорили о случае с учебниками.

— Ну, видимо, повинуясь той самой ужасной толерантности, о которой ты так много говоришь, — усмехнулась Юля. — Наши студенты решили не «сдавать» её в деканат. Одна девочка подошла к ней после лекций где-то на автомобильной парковке и спросила, зачем она прячет книги, мол, они же всем нужны для занятий.

— Она, конечно, расплакалась, извинилась и отдала Уголовный кодекс? — деловито поинтересовался парень, прикончив к тому моменту полутора литровую кружку кофе со сгущенкой.

— Будешь смеяться, но нет, — поежилась Юленька. — Она накинулась на подошедшую сокурсницу там же, на парковке, чуть ли не с кулаками, обвинив её в расизме, преследовании «black people» и прочей ерунде. Ни девочка, ни я так и не поняли, почему белым нельзя воровать книги из библиотеки, а черным можно.

— Потому что толерантность, — скривился Дима. — А вот дать бы пару раз по…

— Спокойствие, — подняла руку Юля. — Бить женщин по лицу не является отвержением толерантности, это обыкновенное хамство.

— Можно дать по заднице, но трогать черные задницы — это расово неверно, — пожал плечами парень и ушел курить.

Юля посидела пару минут на кухне в одиночестве, размышляя, почему двое молодых людей вообще говорят на такие темы. И все же Дима оставался одним из немногих, кому вообще было, что сказать по поводу толерантности — понятия, которое обсуждать было не принято, чтобы не было повода уличить самих обсуждающих в её отсутствии. Зачем вообще говорить об очевидном? Все люди — братья, превосходство одной расы над другой — международное преступление после Великой Отечественной войны. И все верно, но почему тогда жителям России иногда так трудно любить приезжих господ из дружественных Федерации стран? Когда-то давно Дима ответил ей на этот вопрос по-научному сухо. «Возможно потому, что 58 % преступлений в России за последние годы было совершено приезжими?».

Из размышлений Юлю вырвал звук открывающейся входной двери в коридоре. Из темноты, шаркая ногами, показался светловолосый, широкоплечий парень. Юля редко видела брата Димы одетым, приходящим с улицы. В те редкие разы, когда девушка все-таки приходила в гости в эту квартиру, его брат либо еще спал, либо только проснулся, либо уже уходил неизвестно куда. А еще он был совершенно не похож на своего старшего брата, не имея ни то что природного магнетизма Димы, но и хоть какой-либо классической харизмы.

— Привет, уродец, — радостно поприветствовал родственника Дима. — Ты уже заметила моего брата — дебила, Юленька?

— Опять она здесь? — поднял брови тот. — А если я все Ляле расскажу?

— Не надо, у неё и так нервы ни к черту, — пробормотал Дима.

— Не так уж часто я тут и бываю, — справедливо заметила Юля.

— Так редко, что не знаешь, что ЭТО стало антифашистом и теперь тайно хочет убить меня во сне, — пожаловался Дима, собирая чашки со стола и убирая плавленый сыр в холодильник. — А еще он мясо не ест больше, питается детской кашей на воде, но это и хорошо, мне теперь пельменей больше достается.

— Ну и семейка у вас, — прикусила губу Юля, наблюдая, как братья шутливо выясняют отношения у плиты.

Для уничтожения очередной сигареты Диме снова пришлось переместиться из квартиры на лестничную площадку. Облокотившись на перила, они с Юлей стояли в подъезде, слушая, как в шахте движется вверх и вниз лифт.

— Я, кстати, уезжаю сегодня, — словно невзначай вспомнил Дима.

— Куда? — удивилась девушка, до которой обычно всегда заблаговременно доходили слухи обо всех его передвижениях, в основном от общих знакомых.

— В Москву, — закурив второй раз подряд, ответил он. — Дня на 2, не больше. На халяву смотаюсь, проведу время с лучшими умами нашего поколения.

— С каких это пор на халяву? — по-прежнему ничего не понимала девушка, которой на лестнице было неуютно. — «На собаках»[7] что ли?

— Нет, на автобусе, — продолжал издеваться Дима, с таинственным видом.

— Объяснишь уже или нет? — возмутилась Юля. — Я сейчас вообще домой пойду.

— Стоп, стоп, стоп, — он преградил ей дорогу привычным жестом, так он заставлял её остаться подольше чуть ли не с первой их встречи. — Вместе поедем. Ты домой, я — на автовокзал. Кстати, неплохо бы уже собраться, а то Ляля трезвонить начнет.

— Так вы с Лялей едите? — дошло до Юли. Моментально девушке стало смешно. — Романтическое путешествие на автобусе?