Олег Хафизов - Дом боли Страница 11

– Сомлели? – откуда-то сверху спросил его Спазман.

Вероятно, некоторое время Алеша находился вне сознания.

Вызывая в воображении предел счастья, так называемый рай, Алеша представлял себе не роскошный тропический берег или волшебный дворец, не блистательный автомобиль или шикарный апартамент, не стопы банкнот, а девичьи ноги. Эти воображаемые ножки, тонковатые в сужениях, но достаточно массивные при обозрении анфас и в 3/4, в сидячем и подобранном положении, спорные в острых коленях и младенчески-нежном верхнем зазоре, гладкие и мраморно-белые до свечения (возможен не менее желательный бронзовый вариант), вели собственную вольную жизнь, то закидывались одна на другую, то слегка разъезжались, прихватывая между собой ручки хозяйки, как правило, не менее хорошенькие, то обвивались и потирались друг о друга, как две влюбленные змеи. Собственно, эти видения ничем не отличались от обычных вуайеристических грез, и можно себе легко представить, чем они кончались во время одинокого сна.

Но это не все. Мир только начинался с видения ножек, а затем продолжался (с одной стороны) напряженными крутыми холмиками, по одному на каждую ладонь, руслом позвоночника, переходящим в эластичное плато спинных мышц, разделенное коротким хребтом вышедших на поверхность позвонков, хорошо развитые плечи и пушистую шейку, я имею в виду шею, а с другой стороны… но и это еще не все. Ведь есть еще волосы, которые, как известно, могут быть трех видов: черные, желтые и рыжие плюс стилистические варианты, мордочки: лобики, глазки, носики, губки, заслуживающие колоссального внимания зубы и, друзья мои, голоса.

Голос может быть мелодичный, как воркование ребенка, и хрипловатый, порочный и низкий, как у ведьмы, но это неважно, то есть это крайне важно для грезы, из которой мы постепенно удалились, но практически неважно для реальности, в которую мы, к сожалению, перенеслись. Поскольку своими голосами женщины любят говорить разные свои вещи.

Форма ног (губ, носа, плеч, запястий) никоим образом не связана с силой ума и глубиной души. От многочисленных скотоподобных родителей могут появляться редкие ангелоподобные существа при неизменном

(низменном) умственном и/или душевном содержании. Это кошмарное открытие Алеша сделал и несколько раз повторил на нескольких своих добрачных любовных связях. Хитренькая аферистка, полупрофессиональная шлюшка, жестокая сентиментальная истеричка и, ужаснее всех, хладнокровная мещаночка с цепкими коготками. Как он мечтал с каждой из них, чтобы эротическое помешательство кончалось возвратом по мысленному вызову или, хотя бы, чтобы этот предмет был немым.

В результате Алеша создал себе не слишком оригинальную теорию о том, что внешность находится в обратно пропорциональной зависимости от ума, который, в свою очередь, находится в отношении геометрической прогрессии к душевным качествам. То есть, если ваша возлюбленная хороша, как Афродита, то она, скорее всего, тупа, как курица, и уж, вне всякого сомнения, бесчувственна, как стадо свиней, при всевозможных вариантах: чуть менее глупости при большей грубости или чуть больше самоотверженности за счет толщины бедер и т. д.

Иными словами, если вам повезло найти девушку, у коленей которой (и между которыми) вы бы согласились провести всю свою жизнь, то она глуповата, а если она вопреки этому еще и умна – тем хуже для вас, мой бедный друг. Это значит, что она хитра и безжалостна, как сорок тысяч голодных крыс. Отсюда вел всего один шаг к утешительной, но лживой теории, согласно которой более достойны любви и выбора некрасивые, но умненькие и душевно развитые девушки.

Пребывая в такой уверенности, он женился на Елене 1-й, такой красивой и юной девушке, какую только хватало сил вообразить, и вслед за этим, почти с такой же силой влюбился и одновременно женился на ее менее юной, но, пожалуй, еще более красивой подруге,

Елене 2-й.

Не имеет смысла подробно описывать обеих Елен. Они располагались на полюсах эротических чаяний Алеши: темно-каштановая Елена 1-я, медленно млеющая в ваших объятиях, и лукавая, непредсказуемая, солнечная Елена 2-я, бьющаяся в ваших объятиях как пойманная русалка. Как только у него возникала необходимость неподвижного полета, тягучего таяния и сладкого застывания, он проводил ночь на половине Елены 1-й – имеется в виду левая половина их трехместного ложа, напоминающего плющевую (плюшевую) райскую поляну. Когда же возникала фантазия побарахтаться в бездне ручек, ножек, конвульсий и вскриков, чтобы всплыть исчерпанным и полумертвым от счастья, он предпочитал "свою правую половину". Порой случались совместные вечера (утра, дни), и этот непрерывный легальный адюльтер с крайностями собственной фантазии был все, что он мог одновременно вообразить и поиметь. Ему и в голову не приходило заподозрить в своем браке что-то ненормальное.

Алешина ненормальность проявилась, когда брак с Еленами успел превратиться в механическое усовершенствование все еще пронзительного, но, увы, притупившегося восторга. Олимпиада приостановила родственную вражду с невестками и зачастила с продуктовыми дарами и разговорами. Целыми вечерами она просиживала на кухне (я не буду разуваться, только протру ноги), угощалась гастрономическими произведениями Елены 2-й, очень неплохой хозяйки, и как будто что-то улучшала. Сокровенная цель визита, замаскированная обычными потребительскими толками, была как бы припрятана у нее в ридикюле.

Болтливая Елена 2-я с удовольствием поддерживала диалог, пугливая

Елена 1-я сидела на краешке табурета, прилежно упокоив ладошки на округлых коленях и не смея шелохнуться, а сам Алеша маялся. Женское примирение, о котором он мечтал со времени предсвадебных столкновений, наконец пришло, но, странное дело, оно не принесло покоя. Подозрения полезли сами собой из пустот, занятых раньше неурядицами. Для чего они объединились? Очевидно, три ярые антагонистки могут объединиться только для совместной борьбы, и, как ни верти, объектом такой борьбы мог быть только один человек, общий для всех троих, – он сам.

При его появлении на кухне женщины отрывисто смолкали или принимали нарочитый тон бодрости, не вяжущийся с косыми приловленными взглядами. Иногда он ловил хвосты фраз: "Как не надо?

Как не надо? Вы его не знаете… Да никогда он не… Да просто он сам… Будет поздно". Что подкрепляло подозрения.

Наконец он с отвращением поинтересовался: а в чем, собственно, дело, о чем они, собственно, шушукаются?

Кто шушукается? Мы шушукаемся? Олимпиада бодро попыталась все отрицать. Елена 1-я сжалась, как подловленный начинающий вор, и только мужественная Елена 2-я встретила неизбежное объяснение прямо.

"Как ты себя чувствуешь, Алешенька? – спросила она. – Нам кажется, ты должен себя очень плохо чувствовать". "Но почему?" – "Не смей на нас кричать!" Вечер закончился общей ссорой и слезами с последующим очень трогательным примирением. Впервые за целый месяц

Алеша спал с обеими женами одновременно, как в первые недели брака.

Одна гладенькая ножка, другая, третья, четвертая… Казалось, его эротический мираж вернулся в виде сплетения прохладных ножек, пронырливых ручек и любопытных грудок. Утром он выразил слабое желание пойти на все, что ему будет предложено для его пользы, а к вечеру, когда сила обещания стала ослабевать (а чувствовал он себя ничуть не хуже обычного), снова пришла Олимпиада, и давешняя сценка повторилась. Даже его неспособность понять происходящее с ним они относили за счет некоей летальной ненормальности.

В результате Алеша и впрямь начал как будто что-то в себе замечать. Вспоминался обрывок одного из кухонных повествований:

"Сидел себе здоровехонький мужчина в кресле перед телевизором, охнул тихонько и скончался. Не стало молодого, в общем-то, мужчины".

О ком тогда шла речь? Это, во всяком случае, настолько напоминало правду, что Алеше представилось немедленное, беспричинное прекращение его жизни, как рутинный факт наподобие зевка. Ох, бац, аут. А почему бы и нет? Постепенно страх гипотетической кончины преодолел боязнь действий. Он собрал одну за другой необходимые бумаги, печати и подписи, не более одной в день, и в сопровождении супруг направился к днищевскому электропоезду.

Все трое молчали и думали о чем-то своем, безотносительно друг к другу. Алешу знобило. В вагоне он вспомнил, что забыл взять зубную щетку, и постучал женам в окно, но они о чем-то энергично переговаривались и не заметили его стука и жестикуляции в металлической темноте окна. Платформа с двумя красивыми женщинами, другими, гораздо худшими и совсем никакими ожидателями, черной гвардией галок, теннисными мячиками воробьев, урнами, столбами, самоходными телегами и неторопливыми постовыми немо сплыла назад, подобно слайду, переставленному незримой рукой. Прошлого как не бывало.

За этот период, который Алеша угадал как бессознательный, он успел переместиться (быть перемещенным?) в новое место. Ничего из того последнего, что он мог вспомнить без усилия: ненормальных товарищей, тумбочек, коек, мертвеца на полу. Он стоял против трех сдвинутых столов, за которыми сидели, как на военной (лечебной, судебной) комиссии, слева направо: Голодова, Облавина, д-р Спазман, по возрастанию значения, а также старый старший санитар, похожий на подсмотренного ночью раздельщика, и младший санитарчик Вениамин, по убыванию. Пятеро против одного. "Началось", – отчетливо подумал