Марсель Байер - Минуя границы. Писатели из Восточной и Западной Германии вспоминают Страница 11

В конце дня записи сверялись. Так мы проходили школу наблюдения.

Объектом нашего внимания оказался мужчина, которому я дал на вид лет тридцать. Коренастый, жилистый, с этакой интеллигентной черепушкой. Настоящего имени его мы не знали и, послушавшись Ойле, стали кликать его Гарпуном. Откуда сие жуткое прозвище? Или мы ведем наблюдение за террористом, который с помощью этой штуковины вершил свое безобразное дело? Вот, значит, на какую участь обрекал себя юный барабанщик наших дней, принося на заклание свою серенькую жизнь? Пробуравленный гарпуном — не слишком ли? Не хочу казаться трусом, но мне становилось не по себе при мысли о том, как я болтаюсь на шампуре, проткнутый насквозь. Подобная перспектива несколько ослабила мой дух самопожертвования; моя беззаветная преданность, таким образом, представилась бы уже отнюдь не столь беззаветной. А может, Гарпун — обыкновенная метафора? Имелась ли тут какая-нибудь связь со все более обостряющейся классовой борьбой? Или с обострениями иного рода? А может, Гарпун — наконечник того самого копья, которое направлено супротив государственного и общественного порядка социалистического общества? Бельмо на глазу? Источник вечных мук? Я не спрашивал. Я знал свое место. Все прояснилось в один прекрасный день, когда мы получили задание «подчистить» почтовый ящик Гарпуна. Ойле не хотел разглашать взаправдашнее имя нашего клиента и только хихикал: поглядим, слабо ли вам самим его выяснить! К нашему юмору, хи-хи, нужно тоже еще попривыкнуть! Мы с Раймундом направились к ящикам и уткнулись во Фреда Армбрустера. Значит, это и есть Гарпун. Я стоял на стреме, Раймунд выуживал почту.

— Ну и что? — спросил Ойле, когда мы снова сидели в машине.

— Ничего. Пара рождественских открыток, одно письмо, — отчитался Раймунд.

— Письмо? А что в письме?

Ойле вскрыл конверт, закатил глаза и через полминуты протянул бумагу мне.

— Ты можешь это прочитать?

Я попытал счастья.

— Ну и? — нетерпеливо спросил Ойле. — Что-нибудь там есть?

— А что должно быть?

— Что-нибудь интересненькое. Иногда пишут, где можно достать билеты.

— Нет, ничего такого.

— Раз мне даже посчастливилось попасть на Петера Маффая и Мэри энд Горди, — гордо заявил Ойле.

— Про билеты ничего не сказано.

— Все равно сфотографировать. И открытки тоже, с обеих сторон. — Он вручил мне фотоаппарат. Я исполнил свой долг. — Вам следует проделать все хотя бы раз.

Ойле с трудом вложил письмо обратно в разорванный конверт и велел Раймунду отнести почту назад. Несколько дней спустя мы уже оценивали качество фотографий, обсуждали недостатки и вынимали очередную порцию из почтового ящика Фреда Армбрустера. Ойле засек время, его было в обрез, но фотографии получились удачные. Нам больше никогда не пришлось ходить за почтой, как выражался лейтенант.

Через две недели наблюдения Раймунд поинтересовался, почему, собственно, мы следим за Гарпуном.

Ойле вздохнул.

— Посмотрите направо, — сказал он. — Где мы стоим?

— На Вильгельма Пика.

— Верно. А что мы видим здесь, на углу.

— Детскую библиотеку.

— Верно. А если посмотреть прямо, примерно в ста метрах, на левой стороне улицы, что ты там видишь?

— Постоянное представительство ФРГ.

— Неверно. До него двести пятьдесят метров. Что ты видишь в ста метрах?

— Молодежный клуб.

— Так точно. А что по всей левой стороне?

— ???

— Так что же там?

— Дома?

— Ну, наконец-то! А как ты думаешь, сколько лет этим домам?

— Да это новостройки. Самое большее три-четыре года.

И пошло-поехало. Старший лейтенант Мартин Ойлерт: «Мы делаем все для наших людей, у них есть детская библиотека, молодежный клуб и новые квартиры, но тем не менее среди нас, так сказать, в нашей среде, к сожалению, все еще имеются отдельные элементы, настроенные против существующего порядка и нарушающие принципы человеческого общежития. О таких приходится проявлять заботу». В присутствии Раймунда люди почему-то говорили начистоту, и если Ойле такое нес, значит, и впрямь так думал. Высший пилотаж! Рассуждать подобным образом пристало дружинникам на образцово-показательных детских площадках; у нас такие замечательные качели и такая замечательная шведская стенка, и детки так замечательно играют, вот только Уве еще иногда не слушается и толкает других в песок. Ойле глядит на новые дома, отстроенные самое большее три-четыре года назад и продолжает: «И вообще, кому взбрело в голову поселить в таких классных хатах весь этот сброд. Они ведь и не подозревают, как хорошо им живется». От подобных дум у Ойле портилось настроение. Мир представал во всей своей скверне.

— А что Гарпун натворил? — спросил Раймунд. — Или хотел натворить?

— Не знаю, — ответил Ойле. — Почем мне знать? Да и не все ли равно! Речь не о нем, а о вас! Вам нужно учиться, учиться отчитываться о своих наблюдениях в письменной форме, причем, так сказать, на новом языке. И пока не научимся, будем тут торчать.

— Значит, все дело только в языке? — растерялся я.

— А в чем же еще! — отчеканил Ойле.

В самый первый день наблюдения, через десять минут после того, как Ойле сказал: «А теперь наблюдайте», — случилось так, что из дома вышла женщина. У меня вспотели ладони. Что же теперь? Как писать? Некая дама? Женская особа? Лицо женского пола? Или рода? Женское создание? Существо? Просто она? А вдруг все-таки госпожа? Как пишут «Из дома вышла женщина», если работают на «штази»? Вышла из дома? Или из пятиэтажного здания? Или покинула объект наблюдения? Вступила на улицу Вильгельма Пика? А время, насколько важно время? Какие допустимы отклонения? Достаточно ли «около половины девятого» или надобно с точностью до минуты? А может, нечто среднее? Или вообще обойтись без времени? Давать ли словесный портрет? Как она выглядит? Во что одета? Производит ли впечатление отдохнувшего человека? А как быть с подозрениями на яйцемолочное вегетарианство? Или опустить этот пункт вовсе?

В конце концов я записал: «жен. л. вышло на ул. хнс. 8:34».

Когда микрофиши попадут в мои сети, весь мир станет красным, а я знаменитым, эта запись найдет достойное место в выставочном зале Дома традиций (или Музея немецкой истории, а то и — как знать — в Музее Клауса Ультцшта), и экскурсоводы всякий раз будут бросать шутливое замечание: мол, каждый когда-то начинал. Вы разве не находите, что «жен. л. вышло на ул. хнс. 8:34» щедро приправлено честолюбием?

Когда очередной день обучения подходил к концу, мы сравнивали записи.

— Ну-ка, Раймунд, прочти! — говорил Ойле.

— Семь часов пятнадцать минут, занятие позиции на улице Вильгельма Пика в районе дома номер двести четыре.

— Клаус?

— Семь часов пятнадцать минут: дежурство с целью наблюдения за Гарпуном. Расположение: автостоянка на улице Вильгельма Пика перед домом номер двести четыре.

— Очень хорошо! Точная формулировка: дежурство с целью наблюдения за Гарпуном. Раймунд, в твоих писюльках нет смысла! Что значит «занятие позиции»? За чем ты наблюдаешь? За закатом солнца?

— За Гарпуном.

— Мотай на ус, Раймунд, мотай! Дальше.

— Десять часов сорок минут: Гарпун выходит из дома в сопровождении женщины, около тридцати пяти, плоскогрудая, ха-ха-ха…

И это первая запись после трех с половиной часов наблюдения. Да он целый день ждал, чтобы отпустить эту шуточку. И откуда такая дилетантская формулировка. Агенту «штази» ее не припишешь, во всяком случае, настоящему.

— Раймунд, не смейся так гадко! Дальше!

— …плоскогрудая, синие джинсы…

— Плоскогрудая! Сдалось тебе эта плоскогрудая! У нас тут не конкурс красоты! Если тебе так важно сообщить товарищам, что особа плоскогрудая, назови ее условно: Плоскодонка, или Доска. Раймунд, в последний раз предупреждаю, кончай так гадко смеяться! Мы здесь не в театре сатиры! Или захотелось провести опись гарпуньего мусорного ведра? Поглядим, кто тогда похихикает! Ты не первый счастливчик, кому придется выделывать кругаля на помойке!

Раймунд перевел дух.

— Значит, женщина, лет тридцати пяти, блю джинс, пальто цвета умбра…

— Ох уж мне эти цвета! У тебя с цветами сущая катастрофа! И что за «плютжинс», тут тебе, понимаешь, не Америка. Это называется брюки из синего тика. И пальто не цвета умбра, а цвета охры.

— Нет, умбра.

— Мы здесь не в Доме моды! Для служебного пользования в наше распоряжение предоставлен каталог из тридцати девяти стандартных цветов. Всего вы, разумеется, еще не можете знать. Умбры не существует! Этот цвет называется охра! Каким вы будете пользоваться ради своего личного удовольствия — ваше дело. — Ойле прикурил. — Если вы намерены, так сказать, стравливать товарищей на почве совершенно утопических цветов, у нас воцарится безнадежная неразбериха. Поясню на примере, всегда нужно пояснять на примере, так нас учили на курсах психологической беседы. Итак, представим, что вам поручено составить психологический портрет футбольной команды, допустим, «Баварии», поскольку им придется играть на еврокубок с парнями из ГДР. Понятное дело — потребуется тренировочные штаны противника, но заполучить его возможно только при условии, если цвет указан точно по каталогу. А ежели каждый будет рядить по-своему, то посеет среди товарищей настоящую смуту.