Антон Фридлянд - Запах шахмат Страница 11

– Я – Альбрехт, – говорю я, входя в комнату.

– Ладно, – похоже, в это она поверила. – Познакомьтесь. Это Альбрехт. А это Алиса, моя… – почти неуловимая пауза, – племянница.

– Очень приятно, – я чувствую себя пудингом.

Алиса смотрит на меня с недружелюбным интересом. Она плотнее запахивает халат, слегка распахнув его перед этим – мелькает полоска бледной кожи и темно-коричневый сосок. Алиса смотрит, попался ли я на ее провокацию – я попался – ехидно скривленные губы, «племянница» отворачивается.

Спальня совсем не изменилась с того момента, как я покинул ее вчера. Те же смятые простыни, та же никотиновая дымка, протянувшаяся от пепельницы на полу к высокому окну. Добавился столик на лилипутских ножках, на котором – две чашки и маленький керамический чайник.

– Будете чай? – вдруг предлагает Алиса.

Я соглашаюсь – из интереса.

– Ничего, если из моей чашки?

– Нет проблем.

Она протягивает мне чай, я делаю глоток. Жасминовый. Терпеть не могу жасминовый.

– Я слушал твой диск сегодня, – обращаюсь я к Яблонской.

– Тебе такая музыка не нравится, – предположила она.

– Да, не нравится. Но мне понравилось, как ты поешь.

– Мне она тоже не нравится. Я пишу сейчас другую.

– Пишешь музыку?

– Да, – кивает в сторону компьютера, который я раньше не заметил. – А Алиса рисует.

Звонит телефон – Яблонская уходит в другую комнату с трубкой, зажатой между плечом и ухом.

– Ты художница? – спрашиваю я Алису.

– Ага. А ты кто?

Возвращается Яблонская.

– Ты хотел сыграть в шахматы.

– Я хотел поговорить о шахматах, – уточняю я формулировку.

– Что же ты хотел мне сообщить?

Яблонская замечает, что я покосился на ее подружку, и успокаивает меня:

– Алису это все не интересует. Ты можешь спокойно говорить при ней.

– Откуда ты можешь знать, что меня интересует? – девочка берет мою чашку, собирается сделать глоток, не делает, ставит на стол.

– Алиса, моя девочка, ты ведь даже не знаешь, о чем мы говорим! – говорит Татьяна чуть громче, чем этого требует небольшая комната.

– Не называй меня так, как ее! – Алиса вскакивает с кровати, в два шага оказывается у двери и, прежде, чем выйти, передразнивает: «Моя де-воч-ка!»

«Раз, два, три, четыре…» – считаю я удары сердца, заполняя пустоту паузы пузатыми секундами.

– Не обращай внимания, – говорит Яблонская. – Она ревнует. В том числе, и к тебе. Что там насчет шахмат?

Я задумываюсь на секунду. Голова соображает не совсем четко. Что я собирался ей сказать? Что хотел от нее услышать? Мне приходится выбрать самую простую технологию – откровенность.

На белом пластике столика забытым Алисой угольком я воспроизвожу упоминания о шахматах, которые встретились мне за последние пару дней.

– Слишком много шахмат? – переспрашивает Яблонская, когда я заканчиваю свой рассказ – мне потребовалось минут десять.

– Что ты думаешь об этом?

– Знаешь, сейчас мне кажется, что ты действительно брат Дали. Он тоже любил изображать факты на бумаге.

– Не имеет значения, чей я брат. Два наших общих знакомых покончили с собой. Другие наши общие знакомые думают, что причина самоубийств – это ты. Я ищу подлинную причину, поэтому пришел к тебе.

– Как я могу быть причиной самоубийства? Самоубийство – это то, что человек совершает сам, без посторонней помощи.

– То есть, ты считаешь, что между смертью Дали и Пикассо нет никакой связи?

– Я этого не говорила. Но связующее звено – это понятие, а не человек.

– Кто же? – спросил я. – Или что?

– Тренинг, – ответила Яблонская.

На кухне Алиса разбила тарелку.

– Пикассо не посещал Тренинг, в отличие от Дали, – я достал из кармана сигареты, при этом выпала визитка Малевича, которую я поймал в воздухе и спрятал обратно.

– Откуда тебе это известно, Альбрехт? Ты знаком со списками участников Тренинга?

– Нет.

– Что ты вообще знаешь о Тренинге кроме того, что это слово из восьми букв?

– Из семи. Я знаю, когда проходил Тренинг. Знаю, как изменилось поведение Сальвадора Дали после того, как занятия закончились…

– «Занятия»? – ее спина выпрямилась, глаза смотрели с еще большей издевкой. – О каких занятиях ты говоришь? Тренинг – это не занятия, которые начинаются в какой-то момент, а потом в какой-то момент заканчиваются. Ты можешь ничего не знать о Тренинге, и тем не менее участвовать в нем. Как ты думаешь, Альбрехт, что происходит с тобой в последнее время? Как бы ты это назвал? Твой сводный брат назвал бы это «Тренинг».

Алиса снова вошла в комнату и неслышно села на кровать возле Яблонской. Расстояние вытянутой руки плюс несколько сантиметров – Алиса еще сердится.

– Тренинг уже идет, – голос Яблонской звучал монотонно и достаточно равнодушно, как если бы она рассказывала о том, что ела на обед. – Участников Тренинга в твоем теперешнем окружении гораздо больше, чем ты думаешь. Ван Гог, Миро, Роден, Шагал, Гойя… Теперь еще и ты, Альбрехт. Все стали тренерами и тренируемыми, что, по сути, одно и то же. Тренинг находится всюду, и это равносильно тому, что его нет вовсе.

Она диктовала в меня слова, словно в диктофон – я и не пытался анализировать сейчас то, что она говорила.

– Кто звонил? – спрашивает Алиса Яблонскую.

– Когда?

– Десять минут назад. Когда ты уходила в другую комнату.

– Шишкин. По работе, – Яблонская меняет позу, в результате чего приближается к Алисе на десять сантиметров белой ткани.

– Я хочу узнать о Тренинге больше, – их флирт не давал мне сосредоточиться.

– Узнаешь, – пообещала Татьяна. – Если останешься здесь.

Я так и не понял, что она называла словом «здесь» – эту комнату, этот город или вообще «здесь».

– Послушай, Альбрехт, кто ты такой? – спросила вдруг Яблонская, и Алиса вздрогнула. – На детектива ты не похож, на брата Дали – еще меньше. Зачем тебе вся эта ситуация? Что ты здесь делаешь?

Она не давала мне ответить.

– Хочешь совет? – это звучало достаточно искренне. – Уезжай отсюда, Альбрехт. Ты сейчас на первой ступени Тренинга, но, судя по всему, скоро перейдешь на вторую. И тогда тебе придется доигрывать до конца. Ты понимаешь, о чем я?

– Что ты имеешь в виду, говоря «судя по всему»? – спросил я.

– Шахматы. Тебя окружили шахматы.

Алиса едва удержалась, чтобы не рассмеяться. Ее перепачканные углем пальцы уже встретились на поверхности кровати с рукой Татьяны.

– В этой истории действительно много шахмат, – сказал я. – Но ведь это касается не только меня.

– Это – только тебя, – ответила Яблонская. – То, что ты называешь «этой историей» – просто твоя жизнь, здесь и сейчас. Понятие, которое систематически вторгается в твою жизнь – это то, что участники Тренинга называют сигналом. Первая ступень Тренинга учит распознавать сигнал, вторая – его интерпретировать. Именно поэтому я рекомендую тебе прервать Тренинг сейчас, до второй ступени.

– Схожу в душ, – сказала Алиса.

– Опять? – удивилась Яблонская, но Алиса уже вышла.

– Чем угрожает вторая ступень Тренинга? – вернемся к нашим баранам.

– Твоя интерпретация сигнала не зависит от тебя. Она зависит от самого сигнала, – Яблонская запнулась. – Дело в том, что сигнал – это и есть ты… Вернее, ты – это и есть сигнал. Ты не поймешь. Пока не поймешь.

Головная боль, витавшая до этого момента где-то поблизости, теперь уверенно проникла в мой череп. То, за что я не люблю кокаин.

– Знаешь, есть вещь, которая волнует меня сейчас больше, чем все эти сигналы, – произнес я. – Меня по-настоящему волнует, почему покончил с собой Сальвадор Дали.

Купание Алисы, судя по звукам, прекратилось – стих шум душа, резиновые шлепанцы крякнули на мокром кафеле. Яблонская словно заспешила куда-то.

– Я – не твой тренер, – сказала она. – Не знаю, кто твой тренер, но это не я. Я и так с тобой слишком долго болтаю. Уже поздно.

Шах.

– Я тебе тоже могу рассказать о том, чего ты не знаешь, – предложил я.

– О чем именно?

– Предсмертная записка Пикассо в обмен на информацию о Дали.

– Дай мне ее.

– Сначала расскажи о самоубийстве Дали.

– Довольно! Я говорю сегодня слишком много. Твой ход, Альбрехт. Покажи записку.

Я даю ей кусок туалетной бумаги, на который переписал слова Пикассо: «Огюст Роден».

– Я переписал текст, – объясняю я. – Оригинальный документ пришлось уничтожить. Это была надпись фломастером на крышке коробки для бумаги. Я ее стер.

– Стер надпись? – Яблонскую что-то сильно удивило в моем поступке. – Значит, этот текст больше никто не видел?

– Только ты.

– Альбрехт, – голос Яблонской становится предельно серьезным. – Ты должен обязательно показать этот текст всем остальным. Не спрашивай, почему. Просто сделай это, иначе…

Раскрасневшаяся Алиса снова плюхается на кровать, прямо возле Татьяны.