Юрий Покальчук - На южном берегу Страница 11

— Мне Роберто очень нравится. Хоть я его и не знаю хорошо, мы не так давно и познакомились, но все равно. Я думаю, это очень хороший парень, хотя у него, как и у каждого, есть свои недостатки. И немало. Но это все, я думаю, не главное в нем. Одним словом, Роберто мне нравится.

— Я так и думала. Он всем нравится. А это и хорошо, и плохо. Потому что привыкает, что всем нравится, и уже о себе думает: ах, я испанец, я такой красивый, такой умный...

— Леся, но он же совсем не такой!

— Конечно, не такой. Но это есть где-то внутри. У него, наверное, родственники на какой-то высокой должности или что-то в этом роде. Откуда-то она идет все-таки, эта самоуверенность, которой немного слишком. Но я придираюсь. В конце концов через несколько дней мы разъедемся — и все.

— Так-таки и все. Львов не заграница. Думаю, еще сто раз можно увидеться, было бы желание. Надо записать все адреса и при случае писать, а может, и приехать...

— Мне кажется, Роберто там, в Киеве, кружит головы девчатам. Если по нему — скоро все забудется. Впрочем...

— Ого, ты уже секреты выспрашиваешь! Правду скажу: насколько я знаю — нет. Но я ведь знаком с ним совсем недавно, вот только на съемках. А ты лучше сама признайся, кому кружишь голову в своем Львове?

— Я, знаешь, размениваться не хочу. А так, лишь бы время убивать — не стоит. Ну, давай, уже наша очередь, сколько брать порций? На ребят тоже?..

Вот такой был разговор. Потом мне было и очень приятно, и как-то немного грустно. Мы с Лесей вроде и сблизились после всяческих выяснений, но, с другой стороны, я еще раз убедился, что все ее мысли заняты Роберто, даже слишком заняты, и для меня там совсем нет места. Разве что вот так, для разговора о Роберто.

Леня! Как видишь, все прекрасно и все вверх ногами. Я убежден, что и мой разговор с Лесей был не менее удачный, чем это: «Здравствуй, кума!» — «На базаре была?» — «Ты что, глухая?» — «Купила петуха я», и т. д.

Потому что каждый из нас добивался своего. Она хотела узнать больше о Роберто, а я — о ее отношении ко мне; мне хотелось, чтоб она увидела меня, она же искала источник дополнительных сведений о человеке, в которого влюблена. А она таки в него влюблена.

Ну, вот и все. Прости за эту мешанину. Если не найдешь времени, не отвечай. Лучше поболтаем, когда приеду. Уже немного осталось.

Всем нашим приветы.

Целую сердечно!

Сашко».

IX

— Камера! Мотор! — сегодня режиссер подавал команду, как будто выстреливал слова.

Песня звучала приподнято и взволновала всех. Даже сам исполнитель, смуглый кубинец Аурелио, казалось, на самом деле клялся бороться за свободу и независимость Испанской республики.

Перед кинокамерой, к которой приник оператор, — рядом с ним застыл режиссер — полукругом стояли интербригадовцы, окружив Аурелио. Тот сидел с гитарой в руках и, аккомпанируя себе, пел песню независимости — одну из самых любимых песен республиканской Испании.

За матерей, что плачут о нас, ушедших из дома,За отцов, ожидающих наших сыновних объятий,За сыновей, растущих без нашей ласки,Будем бороться, будем бороться!

За наше небо, лазурь которого пересохла,За наш воздух, от обиды и боли дрожащий,За нашу землю, не успевшую дать плоды нам,Будем бороться, будем бороться!

«Стоп!» — и прекратилось потрескивание кинокамеры, замерла на магнитофонах песня, зашевелились актеры-интербригадовцы.

— Аурелио, я же тебя просил, следи за музыкой и, когда ритм начинает убыстряться, сразу же переходи! Но только точно! А ты то отстаешь, то спешишь. Это же ты пел! Вот и подстраивайся теперь под самого себя. Пой так, как тогда. Я тебя просто прошу.

Каминский сегодня был как демон. Носился с одного конца площадки на другой, расставлял актеров, дирижировал каждым движением. Этот эпизод он снимал сам и хотел придать ему особый смысл.

Песню повторяли с начала несколько раз. Но каждый раз, когда она звучала, Роберто снова и снова охватывало ощущение подъема, желание слиться с этой песней, иметь право петь ее самому. Сейчас он чувствовал себя настоящим испанцем. Где-то в глубинах его памяти всплывали отцовские рассказы и рассказы дяди Андрия, прочитанное, увиденное в кино и еще что-то подсознательное, не поддающееся объяснению, роднящее его с этой песней, со всем, что стояло за ней, настоящей Испанией, землей его отца.

Голос Аурелио задрожал в торжественной тишине, приобретая более высокую тональность, и Роберто почувствовал, как в его сознании вспыхивает связь с прошлым. Он уже мог сказать себе: пусть его вправду расстреляли бы и он умер бы за свободу и независимость, за братство людей, за волю...

— Перерыв, — объявил режиссер. — В вашем распоряжении полчаса, а потом еще один план, и на сегодня достаточно.

Все участники съемок разбрелись над морем кто куда, но в пределах зоны, недоступной для других пляжников. Зона кино. Сотни любопытных взглядов останавливались па них и во время съемок, и просто так, даже на улице. «A-а, это те, киношники!» Сначала это волновало ребят, придавало нм вес в собственных глазах, заставляло напрягаться. Но как-то Виталий сказал: «Еще немного, и мы начнем считать себя артистами кино. А на самом деле? Только те двое артисты, что исполняют главные роли. И все. А мы, остальные, просто случайные дополнительные элементы. Если эту роль может исполнять кто угодно, то ты только статист, а не актер...»

У Роберто все-таки была роль. Хоть и второстепенная, но больше, чем у Сашка или Виталия. Даже больше, чем у Юрка. Но он сразу же понял, что Виталий, как всегда, прав.

И вот сейчас ему хотелось сбежать от любопытных взглядов, от бесцеремонных чужих глаз, хотелось побыть наедине со своими мыслями.

Приподнятое настроение охватило и остальных участников этой сцены. Никто не поднимал шума, все как-то спокойно ушли в тень и неторопливо разговаривали или просто лежали.

— Ну что, завтра в Судак? — к Роберто подошел Юрко.

— Выходит, так. А тебе уже здесь надоело?

— Я с удовольствием поеду. Правда, Зоряна обижается, что из-за этого кино уделяю ей мало внимания. Но понимает...

— Что это их не видно на пляже?

— Да они все время были, ты же видел! Сейчас, наверное, обедают, а потом лягут отдыхать в палатке. Это у них своего рода правило. Да что я тебе рассказываю! Мне кажется, ты тамошние правила знаешь не хуже меня.

Юрко широко, улыбнулся, обняв Роберто за плечи.

— Вечером идем к девчатам, я думаю. Перед отъездом надо же попрощаться.

Роберто тоже улыбнулся. Ему было приятно неназойливое дружелюбие.

Они подошли к скале, отбрасывавшей небольшую тень. Виталий и Сашко сидели, прислонившись спинами к скале, и разговаривали,

...И потому фашисты победили в Испании. Ну, было много причин. Я и сам всех подробностей не знаю. А так — читал, интересовался. Убежден, что все не так просто, как может показаться на первый взгляд...

Виталий замолчал я посмотрел на Роберто и Юрка.

— Что, и вы сюда же? Но плацкартные места заняты. Так что устраивайтесь как хотите.

— А о чем это вы тут? — спросил Роберто.

— Да вот, — Виталий посмотрел куда-то в сторону. — Мы с Сашком говорили об Испанской республике и о ее поражении. А интересно, что на самом деле произошло с теми ребятами из роты Тараса Шевченко, я имею в виду этих, из КПЗУ. Все-таки наш фильм — это вымысел, ну, наверное, какие-то факты были положены в основу, но просто исключительный случай, что герой прошёл такой сложный путь, а после поражения едва ли не вокруг света добрался домой, на Украину...

— Не такой и вымысел, — вдруг сказал Юрко. — Я знаю одного человека из-под Луцка, это приятель отца моего товарища, так этот человек был в Испании. Как раз один из старых членов КПЗУ, совсем юношей поехал в Испанию, воевал в роте имени Тараса Шевченко, в бригаде Сверчевского, а потом, после поражения, очень долго добирался домой. Воевал во Франции, в партизанах. Несколько лет скитался по чужим краям, а потом вернулся домой, уже после победы над гитлеровцами. Мой приятель рассказал мне про него, когда он уже ушел. Я был в Луцке у своего товарища, Евгена, в гостях, ну, и пришел этот Школа к его отцу по делам — что-то там говорили, а когда он ушел, Евген мне все и рассказал. Так я просто не мог поверить сразу. А потом забыл. Только сейчас вспомнил. Кажется, его зовут Андрий Школа.

— Что ты говоришь? — Роберто с удивлением посмотрел на Юрка. — Это же мой родной дядя, брат моей матери, названый брат моего отца, с которым они вместе приехали на Украину... Я много знаю об Испании, об интербригадовцах из рассказов отца и дяди, Андрия Школы, он был командиром диверсионной партизанской группы в Мадриде, его прозвали за храбрость «Омбре» — это значит по-испански «мужчина», в смысле «настоящий мужчина». Но жизнь — это не кино…

Виталий промолчал, только бровями повел удивленно. А потом глаза его открылись как-то шире, у губ возникли жесткие складки.

Смотрю вот, как все, кто участвует в съемках, восторгаются — Испания, революция, борьба, родина или смерть. Венсеремос. Но я вдруг посмотрел на все трезво и подумал: а много ли из тех, кто играет сейчас республиканцев или принимает участие в этом фильме, поехали бы в настоящую Испанию отдавать за нее жизнь? Понимаете — легко петь и восторгаться, когда вокруг милый пляж в Алуште, а мы изображаем из себя героев перед кинокамерой. И эти песни. И все... А на самом деле? Кто из нас мог бы быть там на самом деле? Этого не знает никто. Но такой вопрос может возникнуть. И я убежден, что далеко не каждый нашел бы в себе мужество добровольно подставить себя под пули за идею свободы и братства...