Мануэла Гретковска - Метафизическое кабаре Страница 11

— За тобой. За нами.

Они заглянули в художественную мастерскую. Ансельм покрывал лаком, наверное, уже сотого ангела для магазина при монастыре. Наклеивал репродукции на доски, разглаживал мазками лака.

— Видите? — Ансельм вынул распиленный ствол можжевельника. — В самой сердцевине есть точка, зернышко, из которого волнами разошлось эхо жизни, — он погладил порезанным пальцем слои смолистого дерева.

— Видите, — передразнил Жюльен, когда они вышли из мастерской. — У каждого своя правда. Ты сегодня провозгласила свою — о любви и дружбе. Ансельм еще повторяет, что первая клетка, от которой произошла жизнь, разделилась пополам, потому что лопнула от радости.

— Ты всегда восторгался умничаньем.

— Мышлением. А не бьющими на эффект афоризмами, распугивающими мысли.

Он не хотел разговаривать. Охотнее всего молча водил бы ее по монастырю, отворяя разные двери. Показывал бы людей, склоняющихся над квашней с хлебной опарой, сажающих цветы в саду, натирающих пол в часовне. Сам он работал на ремонте стены. Латал камнями дыры. По одну сторону от ветхой стены находился монастырский сад, по другую — поросший пожелтевшей травой и цветами крутой холм.

Дьякон подошел к одиноко сидящей в саду Мари. Принес ей стакан воды.

— Меня зовут Филипп.

— Мари.

— Рад с тобой познакомиться. Жюльен рассказывал о тебе.

— Я думала, он уехал, чтобы меня забыть, — она с вызовом смотрела ему в глаза.

— Любовь не забывают. Я кое-что об этом знаю.

— Любовь к Богу или к людям? — Мари не совсем понимала, о чем идет речь. Дьякон говорил с мягкостью, лишающей обычные слова их земной тяжести.

— Одно другому не мешает. Мир создан Богом, зачем разделять единое? В нашей общине есть женщины, мужчины, семьи. Мы молимся по-еврейски и по-французски. В пятницу — служба Крестного пути и Шабат. Не нужно разделять того, что может быть вместе.

— А Жюльен сказал, что я протестантка?

— Тем сердечнее мы примем тебя в нашу общину.

— Католическое милосердие вместо протестантских заслуг? — она понимающе улыбнулась.

Филипп сорвал персик.

— Не думай, я не искушаю тебя сладким плодом, — подхватил он шутливый тон, — но отведай сладости из сада экуменизма, Мари.

— Филипп, я подозреваю, что под экуменизмом вы подразумеваете обращение в католичество, — густой сок потек у нее по пальцам.

— Вкусно?

— Очень.

— Видишь, по плодам их познаете их. Мари, я тебя ни к чему не призываю. Ты наш гость. Трудись вместе с нами, если хочешь, а если тебе понадобится духовный наставник, сестра Даниэль тебе поможет.

Даниэль оказалась святыней, облеченной в жесткую рясу. Бледная девушка лет двадцати с небольшим. Она была из пиренейской деревушки. В монастырь ушла в шестнадцать лет. Она немногое знала о жизни за стеной и не желала знать. Она перечисляла на бусинах четок, обвитых вокруг кисти, мелкие провинности, огрехи. Перебирала четки то быстрее, то медленнее, в зависимости от напряжения, с которым слушала Мари. Складки белой рясы тяжело колыхались от ее неспешных жестов. Жестко накрахмаленной серьезностью она напоминала лилию, украшающую алтарь.

Зато Мари понравилась Агнес. Они встретились во дворе. Агнес подставляла солнцу веснушчатую курносую мордашку.

— Обожаю солнце. Меня ждет тонна неглаженого белья, — она беззаботно болтала ногами.

— Я тебе помогу.

— В такую погоду? — Агнес недоверчиво сощурила кошачьи глаза.

Они отправились в гладильню.

— Тебя мне Бог послал, — Агнес показала на копны мятой белизны. — Cara mia, — в возбуждении она путала французский с родным итальянским, — когда ты соскучишься, я тебе спою, — она поставила Мари к столу и наделила дымящимся утюгом.

Они развешивали еще влажное, горячее белье на террасе. Оно белело от солнца, трещало, когда его складывали в бездонный шкаф. Агнес выпытывала Мари о Париже, модах, любви. Любит ли она Жюльена? Поселятся ли они вместе? Болтовню прервал звонок. «Полшестого, заканчиваем! — скомандовала Агнес. — Пошли в часовню».

Они катались, скользя по вощеному полу. Хихикали украдкой, чтобы кто-нибудь их не услышал. Агнес забралась на алтарь, как на любимый забор. «О sole mio! — затянула она. — Это самая веселая песня, поэтому я пою ее Иисусу», — она зажгла свечи. Они отправились в ризницу приготовить сосуды и вино для вечерней мессы.

Утром Мари разбудил стук. Она вскочила с кровати. За дверью не было Жюльена. Привратник будил всех, стуча в колотушку.

После завтрака она гладила с Агнес. В перерыве навестила Жюльена. Он отдыхал по другую сторону стены. Лицо прикрыл соломенной шляпой. Снял рубашку. «Эй, эй! — Мари толкнула его ногой. — Не спи, работник!»

Он поймал ее за ногу. Опрокинул на траву. Щекотал стебельком под блузкой. Она громко рассмеялась. Он прикрыл ей рот: «Тссс, тебя вышвырнут из монастыря».

Он играл ее волосами. Она закрыла глаза, все снова было хорошо. Ей захотелось прижаться к нему. Острая трава коснулась ее шеи. «Я привязал тебя волосами к траве, — его рассмешило удивление Мари. — Сейчас ты ответишь на мои вопросы, — он задумался. — Собственно, у меня нет никаких вопросов. Не пытайся встать, ты вырвешь траву на всей лужайке, все срослось корнями», — он лежал грызя веточку.

Мари расплела косички. Притворилась обиженной. Жюльен встал.

— Прости, что ты порезалась, — он не казался расстроенным. Отвернулся от нее, замешивая раствор. Ей следовало уйти. Она беспомощно оглянулась.

— Ты куришь? — она заметила окурки, разбросанные у стены.

— Это швейцарские семинаристы, приехали на уик-энд. Дымят здесь, в монастыре нельзя.

— Ты не любишь откровенничать, а все-таки рассказал обо мне дьякону.

— Я рассказывал ему о себе. Может, ты — часть меня.

— Приятно это наконец слышать.

Он подошел к ней:

— Хочешь поругаться?

— А ты хочешь любить? — она запустила руку ему в брюки.

— Я хочу быть один.

Она вернулась в гладильню и расплакалась. Агнес плюнула на утюг, опустила его на подставку.

— Что случилось? — обняла она рыдающую Мари.

— Я не могу так больше. Мы собирались пожениться. Разве можно человека бросить после пяти лет, без причины, потому что что-то в голову взбрело? Может, у него кто-то есть? Я знаю, я истеричка, это стыдно, — она закрыла лицо.

— Не стесняйся. Я тоже такая, всегда слишком сильно переживаю. Жюльен тебя любит, но… ты не подумала, что не выиграешь у Христа?

— Что? — Мари перестала плакать.

— Может, у него действительно призвание, — Агнес подала Мари свежевыглаженную скатерть, чтобы утереть слезы.

— Он не ханжа! — крикнула Мари. — Прости, я хотела сказать, что он не религиозный. Нет, это абсурд!

— Мари, для Бога нет ничего невозможного. Со мной получилось похоже. Я навестила брата в семинарии. Жалела его, ведь он лишился стольких радостей. Мы попрощались, и вдруг я поняла, что мне некуда возвращаться. К своему парню? В семью, в школу?

— Ты решила все за один день?

— Не я решила. Кто-то более мудрый. Теперь я это вижу. Тогда я не задумывалась, выбрать кларистский или норбертанский. В Риме столько орденов. Я попала в Льва Иуды. Я могла бы создать семью и все равно остаться здесь: устав позволяет. Но я одна и жду пострига. Насколько я понимаю в людях, Жюльен выбрал духовный путь. Я с ним не говорила, но догадываюсь, что он чувствует. Он торгуется с Богом, но Бог его не отпустит. Мало призванных к святости.

— К святости? — Мари послышалась в голосе Агнес экзальтация.

— Я тебе кое-что скажу. Это о Жюльене, значит, я должна тебе сказать. Я молилась в часовне. На коленях, головой в пол. Ко мне пришел Иисус. Точно, он. Я не посмела открыть глаза. Согрешила стыдом и ложной кротостью. А может, и сомнением, что, если взгляну, он исчезнет? Неважно, трудно объяснить это тому, кто сам такого не пережил. Во время молитвы я поняла, почему Жюльен приехал в нашу общину. В нем есть святость, превосходящая грех. Мы все набожны, и в этом нет нашей заслуги. Но мы всего лишь призванные. А он — избран. В нем есть сила и покой. Он станет гордостью нашего ордена. Мари, люби его так, как любит Бог. Вот настоящая любовь. Дай ему свободу. Бог вознаградит тебя. Если суждено тебе мирское счастье, ты встретишь его.

Трапезная светилась в сиянии семисвечников. Огоньки субботних свеч плясали вместе с хороводом празднующих. Они склонялись влево, подчиняясь внезапному дуновению, подпрыгнув, поворачивали вправо, подавались вперед. Агнес втянула Мари в круг танцующих монахинь. Мужчины танцевали в другом хороводе, с дьяконом. Под звуки фортепьяно они распевали хасидские мелодии. Жюльен поклонился ей. Это могла быть фигура танца. Мари остановилась у дверей. Выскользнула в коридор, ведущий в часовню. Она ни о чем не думала. Ничего не чувствовала. Время растворилось в темноте. Раздался треск фитиля зажигаемой свечи. Привратник освещал себе дорогу в ризницу. Заметил съежившуюся на скамейке Мари.