Борис Екимов - Частное расследование Страница 11

Но он все же шел к школе. К ступеням крыльца, к желтому свету окна, которое завораживало его, точно ночную бабочку.

Свет потух, когда он был рядом с крыльцом. Через минуту Алешка выбежал из двери и, не заметив отца, помчался через двор. Лаптев поспешил за ним и позвал его свистящим шепотом:

- Алешка-а...

Сын остановился и, не дождавшись, пока отец подойдет, сказал издали, тоже вроде шепотом, но таким, что его на всю округу слышно было.

- Порядок... Все в порядке...

Они пошли той же дорогой, мимо аптеки.

- Почему у директора свет горел? - спросил Лаптев. - Она здесь?

- Нет, - ответил Алешка. - Это Валерка зажигал.

- Дур-рак! - с досадой произнес Лаптев. - Соображения, что ли, нет? Лезут в кабинет директора, как домой. Свет зажигают. Кто-нибудь увидит и скажет, лазили, мол. Что тогда?

- Па-апа, - проговорил удивленный Алешка. - Да ты чего? У Валерки свой ключ. Она ему дала. Он там магнитофоны ставит и другую аппаратуру, чтоб не сперли, в железный ящик. Валерка свободно в кабинет заходит.

Лаптев вздохнул с облегчением, расслабился, замедлил шаг.

- А я уже подумал черт-те чего, - признался он. А подходя к автобусной остановке, предупредил сына: - Матери молчок. Гуляли. Головы у нас заболели, вот и проветривались.

Но матери врать не пришлось. Она встретила их на пороге и сказала:

- Алешка, я сейчас в магазине слыхала, Машину маму увезли в больницу. Ей плохо. Наверное, тебе к Маше надо сходить.

Алешка молча повернулся, но мать остановила его: "Подожди", - и сунула в руки флакончик, сказав:

- Пусть Маша выпьет и брат ее тоже. По столовой ложке. Худа не будет.

Сын убежал, а Лаптев спросил у жены:

- Пустырник, что ли, дала?

- Конечно. Думаешь, девочке легко? Пусть успокоится. Худа не будет.

Лаптев усмехнулся. Жена и свою семью, и всех знакомых настойкой пустырника потчевала. И всегда со словами: "Худа не будет".

- А что случилось-то? - спросил он жену.

- Откуда я знаю? За котлетами в магазине стояли, женщина подошла, рассказывает, она с Балашовой в одном доме живет. Говорит, "скорая" приехала и забрали. Вроде сердечный приступ... А там кто ее знает. Ей не докладывали. Чего ты стоишь? Раздевайся.

- Да, - согласился Лаптев и, снимая пальто, спросил :- Она сердечница, что ли?

- Не знаю, она не моя. Да господи, сейчас все сердечники.

Жена пошла на кухню. Там у нее котлеты жарились. А Лаптев переоделся, телевизор включил.

- Семен! - окликнула его с кухни жена. - Семен! Иди сюда.

Лаптев пришел на кухню, сел у стола, вслух подумал:

- Чего бы поесть? Котлеты - это хорошо, да тяжело на ночь и брюхо растет, - горестно вздохнул он.

- Ты чего же молчишь? - повернулась от плиты жена. - Ничего не рассказываешь? Почему я от чужих людей все должна узнавать?

- Чего тебе рассказывать?

- Как чего, все, - уклончиво ответила жена. - Чем занимаешься, что делаешь?

Лаптев удивленно брови поднял и губы поджал.

- Да, да, да... Нечего брови-то топырить... Чего ты там дурью маешься? Людей смешишь. Тоже мне нашелся туз козырный.

Лаптев начинал понимать, в чем дело, но виду не показывал.

- Ты чего плетешь от села, от города?- спросил он. - Толком говори.

- Не притворяйся, - осадила его жена. - Знаешь, про что я речь веду, про Балашову. Я, Семен, тоже ее жалею, тоже сердце есть. Без мужика осталась, с двумя детьми, несладко, конечно...

- А чего ж ты тогда... восстаешь?

- То, что бабочка замазалась. Тут уже никуда не денешься. Сама влезла, сама и выхлебывай. Тебе туда соваться нечего.

- Да-а, - покачал головой Лаптев. - Ты и вправду все знаешь. Откуда?

- У нас, Сема, не редакция, - усмехнулась жена и, подойдя к столу, уселась против мужа. - Нам не надо телефоны обрывать. И так все новости соберутся. Все знаем и про всех. Потому я тебе и говорю: брось дурью маяться. Балашову не зря уволили, и нечего неприятности себе и нам наживать. Алешка - ребенок, ничего в жизни не понимает. А тебе надо бы поумней быть. Алешку пожурят, тем и кончится. А тебе может хуже быть.

- Ясно, - сказал Лаптев. - Учтем.

- Вот и хорошо, - улыбнулась жена. - Ты, Сема, добрый, это я знаю. Но лопухом тоже не надо быть. Мало ли чего тебе в уши пональют? Тебя обмануть-то в два счета, - поднялась жена и к плите шагнула.

У Лаптева миролюбие кончилось, и он сказал:

- Так... Давай выкладывай, чего тебе про Балашову известно. Какие-такие грехи ты у нее нашла? Что-то я про них раньше не слыхал. Давай выкладывай.

- И выложу, чего мне бояться, - в тон ему ответила жена. - Проворовалась твоя Балашова, и тут уж никуда не денешься, - сурово сказала она.

- Как проворовалась?

- А так, документы подделывала, счета. Ученикам одежду покупала. Пальто берет за пятьдесят рублей, пишет восемьдесят. Тридцать рублей в карман.

- Ты ее за руку поймала? Когда она тридцать рублей прятала? - перебил Лаптев.

- Не примудряйся...

- Я не примудряюсь. А вот ты сплетни собираешь. Это точно. Ничего ты не знаешь, а плетешь. И никто пока толком не знает. А вот я узнаю точно, и тогда все будет ясно.

- А кто ты такой? Ты кто - следователь? Прокурор? Чего ты ее защищаешь? Что, повиляла перед тобой и ты растаял? Бес в ребро, да? А то я не понимаю. Перед людьми стыдно.

Лаптев поглядел на жену укоризненно, головой покачал, спросил:

- А передо мной не стыдно? Дожились... Не стыдно такое говорить? Или свой, перетерпит, да?

Жена, кажется, поняла эту горечь и обиду в голосе Лаптева. Она выключила плиту, села за стол, сказала уже спокойнее:

- Все так говорят. Прямо в глаза.

- Ты прежде не людям, а себе верь. Что же выходит, люди меня лучше знают, чем ты? Дожились, слава богу.

Жена молчала, и Лаптев продолжал:

- Да я ее в глаза не видел, эту Балашову. Понимаешь?

- Как не видел? Здравствуй.

- Вот и до свидания. Может, и видел когда. В школе или где. А вот не помню, хоть убей. Вспоминал, вспоминал, не помню. Какая она из себя?

- Так как же... Она что, тебе не жаловалась? Не приходила к тебе? Откуда же ты узнал?

- К тебе-то она тоже не приходила. А ты знаешь. Вот и я...

Жена поверила.

- Ты ешь, ешь, пока горячие... Я тоже съем...

Нарезала хлеб, зеленый горошек достала, банку с помидорами.

А Лаптев следил за ней взглядом.

- Ты чего не ешь? - спросила жена.

- Неохота. Так слушай, видел я когда Балашову или нет? Какая она из себя?

- Да конечно видел.

- А чего же я ее не помню?

- Склероз... - усмехнулась жена и добавила: - Маша в нее, только ростом повыше. Она, по-моему, башкирка. Симпатичная. Да ты видел ее, просто внимания не обращал. И ты, Семен, не злись. У меня о тебе душа болит. Мне уж все доложили. Твоего редактора жену я видела, она меня напугала. Ты доиграешься, что тебя могут с работы снять и по партийной линии тебе влетит. Она мне прямо так и сказала. Она баба неплохая. Мы с ней всегда хорошо разговариваем. Она-то, правда, другое говорила, мол, гляди, Балашова опутала, окрутила, вот он с ума и сошел. Ну, черт с ней, пусть так думает, - махнула жена рукой. - Но мне-то ты скажи. Я должна знать, чего ты на рожон лезешь? Чего хочешь кому доказать? Ты что, первый день на свете живешь?

- На рожон я не лезу, - спокойно объяснил Лаптев.- А разобраться с этим делом должен. Я все

выясню: виновата, не виновата, а потом уже пусть решают. Мне надо правду узнать, больше ничего не надо. А то льют, льют: и воровка, и чуть ли не проститутка. Чего же они раньше молчали, при муже-то? А теперь некому заступиться, давай топтать...

- При муже, может, ничего не было. А потом прищемило, деньжонок не стало хватать, вот и клюнула. И я тебе скажу, про мужиков тоже, наверное, не зря грешат. Из их дома бабы говорили, и называли даже, кто ходил, по фамилиям. Люди все видят.

- Люди... люди... - снова начал раздражаться Лаптев, но сдержал себя. - В общем, на колу мочало, начинай сначала. Я тебе все объяснил, и ты ко мне больше не приставай, без тебя тошно.

- Ах, тебе тошно,- передразнила жена. - А мне не тошно?! - обозлилась она. - Мне будет не тошно, если тебя таскать начнут, грязью поливать! Нас всех! Ты об этом подумал?! Или тебе Балашова дороже?!

- Ну что и кто мне может сделать? Подумай ты, взрослый человек... Ну что, меня посадят? Убьют, что ли? Из дома нас выгонят?

- С работы тебя выгонят.

- Никто меня не выгонит, пока я сам не уйду.

- Вот-вот! Доведут, что сам уйдешь! А куда потом деваться? Десять лет еще до пенсии. А специальности нет. Да черт с ней, в конце концов, с работой. Ты о здоровье подумай. У тебя нога, у тебя контузия, у тебя давление.

- Так что же,- поднялся Лаптев,- если у меня давление и контузия, так мне, может, в зыбку лечь, а ты меня баюкать будешь и мух отгонять? Так теперь жить? Нет, ты перестань,- постучал он пальцем по столу. - Ты прекрати этот разговор, не надо. Ты знаешь, что я не упрямый баран. Но уж если нужно, то никуда не денешься... Давай не будем ругаться.