Олег Рой - Украденное счастье Страница 11

И в то же время его каждый раз неудержимо тянуло назад, в Лугано. Когда он возвращался сюда, первым его желанием было пройти по знакомым улицам и переулкам, вдохнуть целебного воздуха озера, побывать в Музее изящных искусств, выпить на центральной Виа Нисса бокал терпкого сухого вина и, конечно, поскорее увидеться с Зигмундом.

— Ты знаешь, а я по тебе скучал! — признавался Анрэ при встрече. — Такая тоска вдруг нахлынула, что хоть сейчас же беги в Лугано. Но я дал зарок — сначала выполнить все намеченное и только тогда, готовым к новым подвигам, вернуться домой.

— Да я тоже переживал — как ты там, что привезешь из поездки? Ну, главное — жив, здоров, прекрасно выглядишь. Как Италия? Как «Милан» сыграл с «Интером»? Был ли ты на матче Италия — СССР? Говорят, русские разделали их вчистую: ноль — два в Москве и один — один в Риме. Хорошо еще, хоть Ривера от окончательного позора спас… Стыд и срам! Нет, ты скажи мне, зачем притворяться, что ты играешь в футбол, когда твое призвание — есть макароны?!

— Да ладно тебе! К черту футбол. Расскажи лучше о себе. Как мама? Как жена, дети? У них все нормально? Как дела в банке? Договорился ли о кредитах со строительной фирмой? Как идут переговоры с «Интуристом»?

— С «Интуристом» неважно. Эти люди с ног до головы завернуты в инструкции, не хотят идти на компромиссы. Но там есть один человек, ты знаешь, наверное, Макс Шапп… Говорят, он там у них всему голова. Вот бы с кем встретиться да поговорить.

— Ты думаешь, получится?

— Я знаю, что Шапп — скотина и кретин, но уверен, что он один решает дело. Ну и пусть. Мы его прижмем с другого бока.

— С какого?

— Шапп дружит на взаимовыгодных условиях с Феликсом Рамю. Этот Рамю — наш потенциальный клиент. Занимается перевозками туристов на автобусах и жаждет кредитов на расширение дела. Дадим Рамю кредит, он нажмет на Шаппа, тот станет сговорчивей и…

— Ну, Зигмунд!..

— Да-да, я вас внимательно слушаю…

— Нет слов, Зигмунд! Ты гений!

— Конечно. А ты до сих пор не знал этого? Анрэ хохотал и обнимал друга.

Была у них одна традиция. Раз в месяц они собирались у Орелли и расслаблялись — если не напивались, то бывали навеселе, и здорово навеселе. Происходило это обычно десятого числа каждого месяца, и за день-другой до их маленького праздника Анрэ уже начинал готовиться к нему, стараясь загодя переделать все важные дела.

В этот день он не выходил на работу, а шел с утра на рынок, не доверяя теткам даже закупку продуктов и стремясь все сделать сам. Да-да, именно так, в молодости он страстно увлекался кулинарией, это хобби возникло под влиянием очерков Степана Янко. На рынке Анрэ долго выбирал молодой чеснок, зеленые перышки лука, свежую петрушку, ароматную кинзу, кудрявый укроп, пахучую пряную мяту, луковицы фенхеля, черные цукини, блестящие лиловые баклажаны, кедровые орешки, красный перец, сочные лимоны, римские помидоры, морковь, пармезан, мидии, бараньи ребрышки, молоденький картофель и много, очень много итальянского красного и белого вина и, придя домой, начинал над всем принесенным священнодействовать. Он запекал мясо, сам подбирал приправы, изобретал оригинальные гарниры и восхитительные соусы. Но лучше всего удавались Анрэ жареные огурчики с укропом, покрытые хрустящей корочкой. Он сам придумал этот рецепт и очень им гордился. Эту горячую закуску Анрэ всегда подавал перед обедом, для аппетита, под бокал-другой хорошего вина.

Анрэ давно знал — по Зигмунду никогда не скажешь, что он пьян, даже когда он прилично и даже неприлично много выпьет. Орелли догадывался о том, что его друг нетрезв, только тогда, когда тот начинал читать стихи. Раз стихи — значит, Зигмунд Фляйшман пьян в стельку. Каких только стихов он не знал! Читал Гете и Гейне, вагантов и миннезингеров, Беранже и Франсуа Вийона, поэзию Микеланджело и отрывки из «Божественной комедии»… Когда дело доходило до сонетов Петрарки, друзья понимали — пора переходить в библиотеку и вновь, в который уже раз, погружаться в нескончаемый разговор о любимых книгах. Библиотека была любимым детищем и гордостью Орелли. Книги здесь содержались в удивительном порядке: стояли стройными рядами, блестели золотом тиснения на черных кожаных переплетах, на полках не было ни пылинки, а стекла шкафов сверкали чистотой. Несколько шкафов были посвящены английской литературе, которая нравилась Анрэ больше всего. Тут можно было найти и памфлеты Свифта, и «Опыты и наставления» Ф. Бэкона, и редкие издания «петраркистов» Т. Уайета и Г. Сарри, и сборники стихов Роберта Бернса. А произведения авторов из плеяды английских романистов — Чарлза Диккенса, Уильяма Теккерея, Шарлотты Бронте, Элизабет Гаксел — вообще занимали на полках библиотеки Анрэ самое видное место.

В библиотеке разговор друзей становился тихим, сдержанным, тек неторопливо. О книгах они никогда не спорили, несмотря на разницу в пристрастиях, — Зигмунд предпочитал немецких писателей, Анрэ, как уже было сказано, англичан. Друзья были едины во мнении, что литература этих стран схожа не более чем земля и небо, черное и белое или холод и жара. Если Диккенса можно читать в любое время суток (так считал Анрэ), то Томас Манн лучше всего воспринимается днем или утром (эта идея принадлежала Зигмунду). Но на настоящем, высоком уровне эти разные произведения, несомненно, все равно имели что-то общее, потому что назывались — Художественная Литература. И неудивительно, что, отдавая предпочтение немецким авторам, Фляйшман детально знал и литературу английскую.

Зигмунд шевелил пальцами, будто перелистывал книги, и в его речи то и дело всплывали эпитеты, более уместные в кулинарии: аппетитно, приправа, разносол, пережаренный текст, шампуры… Он словно говорил не о романах и повестях, а готовил еду — приперчивал, мариновал, тушил, доводил до кондиции. Он так вкусно рассказывал, что книгу хотелось съесть, во всяком случае, попробовать.

Фляйшман немного пренебрежительно сравнивал Джеймса Джойса и его роман «Улисс» со щепоткой корицы, а роман «Повелитель мух» Уильяма Голдинга — с недоваренным картофелем, который нужно было бы сдобрить укропом и добавить туда немного сливочного масла, а затем посыпать красным перцем.

Но, что самое интересное, никогда во время таких встреч друзья не разговаривали ни о работе, ни о личных делах, ни о женщинах. Для подобных бесед существовали каждодневные будни. А эти, почти праздничные дни было негласно решено посвятить возвышенному.

Искусство, в особенности живопись, тоже было излюбленной темой бесед на посиделках. Но тут, как не без гордости мог признаться себе Орелли, редко кто мог сравниться с ним в области знания изобразительного искусства, и если интересом к кулинарии Анрэ заразил Зигмунд, то с коллекционированием картин вышло наоборот — именно Орелли увлек друга своей давней страстью. Зигмунд и раньше неплохо разбирался в живописи, но под влиянием Анрэ его интерес разгорелся с новой силой, и он увлеченно принялся собирать работы современных художников. Результатом стала неплохая коллекция, которая несколько раз выставлялась в местном художественном музее. Но все-таки лидировал всегда именно Орелли. У него давно сформировались свои пристрастия, существовали любимые картины, сюжеты и направления. Например, ему очень нравились примитивисты, он просто с ума сходил от полотен Анри Руссо. Анрэ часто говорил, что муза, вдохновляющая поэта, в состоянии вдохновить и банкира. Именно по примеру Руссо, чьи работы он увидел еще в детстве, Анрэ и начал в свое время рисовать. Как и знаменитый французский художник, он делал это чересчур примитивно, упрощая формы, меняя пропорции, но всегда старался выписывать на рисунках каждую веточку, листочек, лепесток цветка, камешки или кирпичики, из которых построены дома. Позднее, под влиянием матери и учителей, он овладел и другими стилями, но тяга к письму Руссо сохранилась в нем навсегда. Анрэ был твердо убежден, что примитивизм, как никакое другое направление, способен выразить дух времени, и никто из оппонентов в искусствоведческих спорах ни разу не смог переубедить его.

Возможно, именно поэтому второй, после Руссо, любовью швейцарского банкира стали современные советские художники. Почти случайно познакомившись с их творчеством, он сделался горячим поклонником русской школы примитивизма. Правда, это случилось значительно позже.

В начале восьмидесятых годов Анрэ Орелли попал по делам в Россию, точнее, тогда еще Советский Союз. Один из клиентов банка, польский эмигрант Михель Гавликовский, сделал ему рисковое, но довольно заманчивое предложение. С точки зрения бизнеса план был чистой воды авантюрой и, вероятнее всего, абсолютно пустой затеей. Однако, если бы задуманное удалось, это могло бы быть чрезвычайно полезно для «Лугано-Прайвит-банка». Решив, что даже один шанс из ста не стоит упускать, Орелли согласился на поездку. И, разумеется, мотивом принятия такого решения были не только возможные успехи в бизнесе. В душе Анрэ все еще жила тайная надежда встретиться с Наташей, хотя в то время были и жена, и обожаемая дочь. У Орелли был ее ленинградский адрес — проспект Обуховской Обороны. И ничто, как казалось, не мешало ему разыскать свою бывшую возлюбленную. Конечно, прошло двадцать с лишком лет, она изменилась и наверняка уже мало была похожа на тоненькую темноглазую девушку в сиреневом свитере, с летящими по ветру волосами… Но даже подобные мысли ничуть не умаляли его желания вновь ее увидеть.