Леонид Габышев - Жорка Блаженный Страница 11

Она ушла, крепко полюбив меня в последний раз, и я загрустил.

Лидия ходила ко мне в основном днем, на ночь редко оставалась и наконец повела вечером к подруге. Оксана — молодая, разведенная, ничем не привлекательная с виду женщина — жила неподалеку. Мы сели за стол, женщины подняли тост за знакомство.

Немного посидев, Лида ушла, и мы остались в полуосвещенной комнате вдвоем с хозяйкой. Пить она больше не стала, а разобрала диван, и мы перешли к более тесному знакомству. Оно продолжалось до поздней ночи. И что интересно: новая женщина дарит новый способ любви.

Господи Боже мой, вот уж никогда не думал, что и на мужском начале от непрестанной работы могут появиться мозоли.

Посмотрев как-то, наклонив голову, на свою кукурузину, ужаснулся: под нежным ободком, в углублении, рассыпано несколько мелких чужеродных дробин. Сосредоточенно их рассматривал, удивленно-испуганно хлопая глазами.

Полжизни дрочил кукурузину, струей теплой, ласковой воды, и ничего на ней не появилось, а как повысил квалификацию, перейдя на женщин, так и высыпали мозолята.

Упорно тренируя в женской долине не привыкшую, видно, к новой работе кукурузину, вскоре заметил еще две маленькие мозольки.

В детстве слыхал: кто усиленно занимается дунькой кулаковой, у того на ладонях появляются мозоли. А у меня от женщин — на кукурузине! Вероятно, это высшее достижение современного мужчины, тем более в столице никогда не набивал мозолей на руках, а теперь, как награда за совершенную работу, они будут балдеть на кукурузине, перевернутой навечно вниз головой.

Вспомнил райцентр. Подрастая, помогал родственникам по хозяйству и набил от черенка первые мозоли. Дядька тогда, глянул на них, сказал:

— Гордись, Жорка, мужиком становишься.

И я гордился, показывая их сверстникам. А как быть теперь? Внутренне восторгаться могу, но не показывать же кукурузину, как в детстве ладони?

Шел как-то по скверу и на скамейке увидел Андрея. Благодаря ему познакомился с незабвенной Оленькой, моей первой женщиной. Андрей сидел с двумя бородатыми мужчинами и, глядя на седоватого — его звали Вольдемаром, — говорил:

— Шахматы, вообще-то, не совсем искусство — нельзя перехаживать…

Вольдемар, чуть подняв голову, с жаром возразил:

— А музыканты, поэты, кто импровизирует или пишет экспромтом?..

Слушая их, подумал: «А шахматы — спорт? Если шахматы — спорт, то онанизм — тяжелая атлетика».

Андрей, увидев меня, улыбнулся и, ухмыльнувшись в рыжие усы, весело сказал:

— А, Жора, привет! Садись, как дела?

— Отлично! — радостно ответил я.

— А как с женщинами?

Улыбаясь, выпалил:

— Превосходно! — И восторженно добавил: — У меня, как у настоящего мужчины, от неустанной работы появились мозоли…

Воцарилось молчание. Андрей нарушил:

— Мозоли, говоришь? Расскажи, где они находятся?

Поведал до тонкостей. Худощавый, с русой бородой мужчина воскликнул:

— Так это же сифилис!

— Точно, он! — поддержал второй.

— Все, Жорка, собирай вещи и дуй в кожно-венерологический диспансер. Тебя положат в больницу, — поставил точку Андрей.

Мужики отодвинулись от меня, а потом, встав, попрощались и на рысях разбежались в разные стороны.

В моей башке на разные голоса закричали мужчины и женщины: «Сифилис! Сифилис! Сифилис!»

Бросило в жар, и я, скрючившись, в страшном раздумье тупо смотрел в землю. Кто же меня заразил: Ольга? Ирина? Лидия? Оксана?

Домой шел медленно, иногда поднимая взгляд. Казалось, люди сейчас на меня как-то особенно смотрят, будто знают, что я подцепил отвратительную заразу.

А может, это не сифилис, а какая-то другая, мало кому известная болезнь? Но ведь Андрей поставил точку, сказав: «сифилис», а он большой специалист по венерическим заболеваниям.

Несколько дней не решался идти в диспансер, лелея надежду: а вдруг не сифилис?

На рынке купил меду, — слыхал, от многих болезней помогает, — и мазал кукурузину, иногда надолго погружая в банку, и мед вылазил через верх.

Самолечение не помогало, пошел в диспансер.

В регистратуре заполнили карточку, спросив, что у меня, и направили к дерматологу.

К врачу — небольшая очередь.

И вот переступаю порог кабинета. За двумя столами, стоящими впритык, две женщины в белых халатах. Посмотрев на них, остановил взгляд на молодой, лет около тридцати, за правым столом. У нее блестящие, серые, манящие глаза и высокий, притягательный бюст. С Оксаной не был неделю и почувствовал, как кукурузина, заскользив по правой ноге, взметнулась вдоль живота.

Перевел взгляд на женщину за левым столом. Ей лет тридцать пять. Окинув меня живыми, светлыми глазами, сказала:

— Давайте карточку. Что у вас?

«Значит, это врач, та — сестра», — отметил про себя.

— Подойдите ближе. Показывайте.

Шагнул к столу и стал расстегивать… Господи, ну как мне сейчас… ведь он, Боже, он… Даванул косяка на сестру — она натренированно опустила взгляд. Нижняя фрамуга окна открыта, — со смущением поглядел на пеструю столичную толпу. Медленно, нехотя достал кукурузину и опустил вдоль стола, у корня придерживая, а то она неистово стремилась к животу, и, оттянув крайнюю плоть, бесстыдно обнажил набирающих мощь стаю мозолят. Голова кукурузины почти касалась отрывного календаря. Светлые, живые глаза врача округлились, из груди вырвался вздох, похожий на гортанный вскрик — резкий, до боли знакомый, но короткий, — и лицо ее сделалось пунцовым. Симпатяга сестра подняла взгляд и, не краснея, стала разглядывать.

У окна раздалось жужжание, и на голову моей кукурузины спикировала дармоедка-оса, привлеченная запахом меда, — забыл помыть, собираясь в диспансер. Оса лакомилась медом, медработники с трепетом и любопытством хлопали глазами, а я боялся шевельнуться: вдруг оса осерчает и ужалит! В напряжении потерял бдительность и опустил крайнюю плоть. Она медленно поползла, а оса в этот момент, перевалив тонкую талию через красивый ободок, стала собирать мед с мозолят. Господи Боже мой! Мгновение, другое — и плоть накрыла обнаглевшую осу, она оказалась в силках головы моей кукурузины! Изнутри, атакуя что есть мочи, оса старалась вырваться из ловушки, но не могла и, рассвирепев, больно ужалила меня в самое сердце! Поперхнулся болью и потому не закричал, а, отступив от стола, отвернулся и раскрыл обмякшую ловушку. Контуженная оса, взлетев, медленно потянула к окну между смеющихся женщин и вылетела в открытую фрамугу.

Смущенный, испуганный, стоял посреди кабинета с расстегнутыми штанами, а атакованная жестокой осой кукурузина, свернувшись, чуть не рыдала от боли, прячась между моих ног.

Врач сквозь смех все же выдавила:

— Не уходите, продолжим осмотр…

Заметив шевелящееся жало, вытащила пинцетом и прошептала:

— Поднимите рубашку.

Осмотрела незагорелый живот.

— Сейчас сдайте кровь в кабинете напротив и приходите послезавтра в это же время.

Зачембаривая рубашку, усмехнулся:

— Почти как в анекдоте…

Женщины посмотрели вопросительно.

— Ну, укусила оса или пчела одного туда же, его жена с ним к врачу, говорит: «Боль уберите, опухоль оставьте!»

Медработники засмеялись…

К вечеру кукурузину так разнесло, что, когда хотел погрузить в мед — может, полегчает, — не пролезла в банку. — Тогда стал лить на нее холодную воду, помня закон физики: при охлаждении тела сжимаются.

Через день вновь переступил порог кабинета дерматолога. Врач и сестра заулыбались. Фрамуга на окне — закрыта.

— Так, — сказала врач, — покажите еще раз… — И, осмотрев, продолжала: — Я выписываю вам оксолиновую мазь. Сначала смазывайте вазелином, потом мазью, и все пройдет.

— Что у меня за болезнь, не заразная?

— Нет, — она заулыбалась. — Это остроконечные кандиломмы. Их можно подхватить даже от ветра…

Радостный вышел на улицу — ура, не сифилис! — и потопал в аптеку.

Усердно мазал оксолиновой мазью два раза в день, как и сказал врач, но мозолята не исчезали. Вскоре заметил на нежной кожице вокруг мозолят малюсенькие-малюсенькие отверстия, будто кто бабахнул по нему из ружья бекасиной дробью, и даже мельче.

И опять — в диспансер.

На этот раз и врач, и сестра — серьезные. Фрамуга на окне — открыта. Выслушав, врач сказала:

— Георгий Данилович, это от мази. Я сейчас выпишу другую, слабее. Мы ее детям выписываем. Мажьте также два раза в день, и все пройдет.

Врач улыбнулась, а медсестра посмотрела сочувственно.

И вновь мазь мало помогает.

Много гуляю, а если звонит телефон, трубку не снимаю. Потом объясню Оксане, что уезжал к знакомым на дачу.

Вчера пошел на Красную площадь — и потянуло в музей Ленина. Столько лет живу в столице, а в музее основателя советского государства не был.