Стивен Гросс - Искусство жить. Реальные истории расставания с прошлым и счастливых перемен Страница 11

Еще ему нередко звонили по телефону. Это были какие-то срочные звонки в неурочное время, отвечать на которые он уходил в другую комнату. После некоторых из них Генри бросал все свои дела и на пару-тройку часов исчезал из дома.

Во время одного из наших сеансов Франческа совершенно невинно описала свой звонок в офис Генри. Трубку поднял кто-то из его коллег.

– Он прикрыл трубку рукой, – рассказала она, – но я услышала, как он крикнул: «Эй, трахарь, это тебя».

Я немного помолчал, но, не дождавшись от нее продолжения рассказа, спросил, какое значение для нее имели эти слова.

– Да никакого… Мне просто подумалось, что это забавно. Ну, как-то по-мальчишески, – ответила Франческа.

Я подождал еще.

– Может, это даже был комплимент, – сказала она.

– А вам не стало хотя бы немного любопытно, почему коллега назвал его «трахарем»? – спросил я.

– Да нет, не особенно. Ведь они все так друг с другом разговаривают.

Наслушавшись таких историй, я начал волноваться за Франческу. С каждым новым сеансом меня все больше и больше раздражало полное отсутствие любопытства с ее стороны. Я не мог поверить, что у нее не возникало желания проверить, пользуется ли Генри вещами, которые берет с собой в бассейн, или заглянуть в его бумажник в поисках каких-нибудь необычных рецептов. Она вела себя не просто пассивно. Наоборот, складывалось впечатление, что она изо всех сил старается держать себя в неведении. Во время наших сеансов я самыми разными способами пытался поднять этот вопрос, но не знал, насколько далеко могу заходить в этих попытках.

В некоторые ночи меня начала мучить бессонница. Я просыпался, выпивал стакан воды, снова ложился, но, провертевшись всю ночь, засыпал на несколько часов только под утро. В тот момент меня выводили из себя определенные события в моей собственной жизни, и в результате временами я даже задавался вопросом, не переношу ли я часть своих проблем в процесс анализа Франчески.

Прямо перед началом работы с ней я сам прошел через весьма сложный период во взаимоотношениях с женщиной. Такие же телефонные звонки… Я не единожды поднимал трубку нашего телефона, но на той стороне сразу отключались.

С каждым новым сеансом меня все больше и больше раздражало полное отсутствие любопытства со стороны Франчески. Она вела себя не просто пассивно. Наоборот, складывалось впечатление, что она изо всех сил старается держать себя в неведении.

Уехав на уик-энд в Копенгаген на конференцию психоаналитиков, я в субботу ночью позвонил домой, но моя подружка не ответила. Когда я вернулся, она сказала, что еще субботним утром почувствовала недомогание, выключила телефон из розетки, а потом забыла включить: «Я вспомнила про телефон только в воскресенье». Спустя месяц мы расстались, и я съехал на другую квартиру. Взявшись распаковывать свои вещи и развешивать их в шкафу, я вдруг обнаружил среди них чужую мужскую рубашку. В ту ночь я не спал до утра, размышляя о том, как долго меня водили за нос.

Через несколько недель после нашего разговора о том, что коллеги Генри зовут его трахарем, Франческа услышала, как бибикнул ее сотовый, сообщая о пришедшей СМС. Она подняла его с кухонного стола и увидела три «смайла-поцелуя». Посылать ей с помощью СМС поцелуи, уж не говоря о трех сразу, было совсем не в характере Генри. И тут она сообразила, что это не ее телефон (телефоны у них с Генри были абсолютно одинаковые), а его. Кто же, спросила она мужа, посылает ему сообщениями поцелуи? Он ответил, что это либо ошибка, либо дурацкая шутка одного из сослуживцев, потому что номер, с которого пришла СМС, ему был незнаком.

– А вы посмотрели другие сообщения? Или журнал звонков? – спросил я Франческу.

– Нет, мне кажется, я сделала все, как вы хотели: то есть спросила его, что это означает, а он мне все объяснил, – сказала она. – Я думала, вы будете мною довольны.

У меня ёкнуло сердце. Становилось понятно, что Франческа чувствовала потребность рассказывать мне истории, наводящие на мысли о неверности мужа. Но стоило мне только попытаться заговорить о вероятности того, что у Генри какой-то роман на стороне, она внезапно переставала меня понимать. Никакого смысла во всем этом я найти не мог, но Франческе было настолько комфортно существовать в пространстве этого алогизма, что я пришел к выводу, что он имеет для нее некое глубинное значение… Но какое?

На протяжении нескольких месяцев мы с ней периодически возвращались к этой проблеме. Естественно, я рассматривал возможность, что моя чрезмерная идентификация с Франческой заставила меня неправильно интерпретировать ее ситуацию и перенести на ее семейную жизнь факт предательства своей женщины… Но и так все тоже не складывалось. Действия Генри вовсе не были плодом ее фантазий.

Может быть, Франческа пыталась избавиться от беспокойства, перекладывая его на меня? Или хотела заставить меня видеть в ней жертву, то есть стать в моих глазах этакой несчастной сироткой. Но зачем? Мы исследовали ее взаимоотношения с родителями, которые всегда были для меня своеобразной загадкой. Отношения были формальные и неблизкие. Ее отец, погруженный в дела своей маленькой багетной мастерской, работал с утра до вечера. Еще я заметил, что даже, несмотря на то, что жили они совсем рядом друг с другом, мать практически не навещала Франческу и почти не интересовалась своей внучкой Лотти.

Франческа не просто проигрывала заново роль своей матери. Она еще и меня пыталась поставить в точно такое же положение, в котором пребывала в детстве. Может быть, она подсознательно и непроизвольно старалась дать мне познать те же чувства фрустрации и изоляции, которые некогда ощущала сама?

В результате, когда мать вдруг пригласила Франческу отобедать и поговорить с глазу на глаз, она подумала, что мать хочет сказать ей что-то важное. Финансовые проблемы, рак? Вместо этого мать сообщила ей, что на протяжении тридцати с лишним лет отец Франчески состоял во внебрачной связи со своей партнершей по бизнесу, которую звали Джун. Теперь родители пытались как-то разрулить сложившуюся ситуацию. Они свели на нет личные контакты с Джун и ее мужем, а отец Франчески продавал свою долю в их совместном бизнесе. Тем не менее мать так и не могла решить для себя, как ей хотелось бы поступить в этих обстоятельствах.

Я спросил Франческу, каким образом ее матери удалось уличить мужа в измене.

– Ей и не удалось, – ответила Франческа. – Ей рассказал муж Джун. Он знал обо всем этом уже много лет и, предполагая, что ей тоже все давно известно, упомянул об этом в обычном разговоре.

Франческу эти новости совершенно не удивили. На ее памяти отец с Джун не единожды вели себя так, что в них вполне можно было угадать любовников. Она рассказала мне, что как-то днем после школы, когда ей было еще пятнадцать или шестнадцать, она, повинуясь внезапному импульсу, решила зайти в мастерскую к отцу. Остановившись у входа и заглянув в витрину, она увидела, что они стоят в пустом выставочном холле, склонившись над столом. Они почти соприкасались головами и рассматривали какую-то лежавшую на столе картину. Отец обнял Джун за талию, но в этот же самый момент поднял голову и, встретившись взглядом с Франческой, побледнел и отпрянул от своей коллеги. Придя в себя, он бросился к входной двери, широким жестом распахнул ее и неестественно громким голосом пригласил Франческу войти.

Услышав из уст Франчески историю отцовской измены, я подумал, что она может служить объяснением ее собственной слепоты в отношении поведения Генри – что она, по еще неизвестной мне причине, выбрала себе в мужья аналог своего отца и принялась играть роль матери.

Спустя несколько дней, после очередного рассказа Франчески о выкрутасах Генри (он почти до утра отсутствовал дома, потому что «встречался с клиентом»), я указал ей на удивительное сходство ее семейной ситуации с родительской.

– Судя по всему, в вас Генри нашел себе жену, которая точно так же, как ваша мать, закрывает глаза на все свидетельства его неверности.

– Но я на нее совершенно не похожа, – ответила Франческа. – Я тогда все сказала маме… Я передала ей, что видела в мастерской. Я сто раз спрашивала, не беспокоит ли ее тот факт, что папа с Джун постоянно находятся вместе? А она всегда говорила: «Нет, они же просто деловые партнеры». Я знала, что между ними что-то происходит, но, что бы я ни говорила, маму убедить в этом было совершенно невозможно.

Мне подумалось, что Франческа не просто проигрывала заново роль своей матери. Она еще и меня пыталась поставить в точно такое же положение, в котором пребывала в детстве. Может быть, она подсознательно и непроизвольно старалась дать мне познать те же чувства фрустрации и изоляции, которые некогда ощущала сама?

– Должно быть, на определенном уровне, – сказала мне Франческа, – мама понимала, что происходит, но признаться себе в этом не могла. Ведь тогда рухнул бы весь ее мир. Она бы потеряла дом и семью. Если бы она не запрещала себе видеть очевидное, у нее бы случился нервный срыв.