Пять времен года - Иегошуа Авраам Бен Страница 11

Он услышал, как высоко над ним, в его квартире, звучно и отчетливо звонит телефон. Может быть, друзья наконец вспомнили о нем и хотят пригласить на неспешный дружеский разговор? Он пошел назад, не очень торопясь, телефон все звонил, безостановочно и настойчиво, но, когда он подошел к входной двери, звонок оборвался. Теперь скажут, что он уже начал погуливать. Есть, наверно, люди, которые завидуют его новой свободе и не понимают, как иногда тяжело быть одному. И хотя он радовался, что ее смерть уже позади, еще год назад он жутко боялся этого конца, и вот теперь оказалось, что на самом деле все прошло довольно безболезненно.

Он налил себе рюмку коньяку, открыл шкафы и стал разглядывать ее гардероб. Телефон зазвонил снова. Женский голос, она представилась, как Рут — подруга его жены, нет, они никогда не встречались, но она давно следит за ним, хотя и на расстоянии. У нее был приятный и участливый голос уверенной в себе учительницы. Готов ли он говорить на интимные темы? «Да», — сказал он. Не помешала ли она? «Нет», — сказал он. Так вот, сказала она, ей хочется, чтобы он знал, каким ударом была для нее смерть его жены и как ее восхищает его поведение. «Какое поведение?» — удивился он, хотя прекрасно понимал, что она имеет в виду. «Ваша самоотверженная и преданная забота», — сказала она и вдруг снова засомневалась — не мешает ли она, может быть, ему удобнее, чтобы она позвонила в другое время? Его сердце вдруг застучало быстрее. «Нет, пожалуйста». Потому что она опасается, что ее слова могут быть восприняты неверно. Но именно потому, что она уверена, что он в полной гармонии со своей совестью… и поскольку все это затянулось сверх всякой меры… «Сверх меры чего?» — «Ну, сверх меры, обычной в таких случаях… ведь нет никакой причины откладывать дальше…» Он почувствовал, что она запуталась в собственных словах, ей следовало начать прямо. Пораженный этой дерзостью — вот так, в субботний день, прямым текстом! — он решил не облегчать ей задачу, но и не упускать открывшуюся перед ним возможность. «Так что вы хотели сказать?» — спросил он и тут же пожалел о своих словах, потому что сразу почувствовал, что ее голос стал растерянным, словно она уже хотела прервать разговор. Однако она все же собралась с духом и продолжала. Она хотела предложить ему знакомство, которое может его заинтересовать, — прекрасная женщина, которая, как ей кажется, очень подойдет ему, — хотя, конечно, если он хочет отложить всякие попытки в этом плане до конца траурного года, ему достаточно сказать об этом, и она тут же оставит его в покое. Горячая волна поднялась в нем, но он придал своему голосу сухую деловитость. Идет ли речь о женщине, которую он знает? Нет, скорее всего, нет… и она, разумеется, не сможет сейчас назвать ее, та сама еще не знает, это пока только идея друзей, которые хотели бы им обоим добра. Ему вдруг показалось, что он слышит перешептывание этих стоящих за ней «друзей». Как это понять — женщина поднимается из-за субботнего стола и как ни в чем не бывало звонит ему? А может, она говорит о самой себе?! И он с легким смешком спросил: может быть, речь идет о ней самой? Но она засмеялась — она так и думала, что он спросит, но нет, речь не о ней, она просто оказывает услугу, она хочет сделать доброе дело, сосватать двух хороших людей. «Вы профессиональная сваха?» — терпеливо поинтересовался он. «Нет, это просто хобби, иногда», — и она дружелюбно засмеялась. Теперь он уже расхаживал по комнате, прижимая к уху трубку радиотелефона, который они установили, когда жена оказалась прикованной к постели, и то и дело поглядывая на небо, которое все больше прояснялось, залитое светом поднимающейся луны. «Сколько ей лет?» — «Она моложе вас на шесть лет. Вам ведь уже пятьдесят три, не так ли?» — «Нет, что вы, всего пятьдесят один!» Он вдруг ощутил обиду и какой-то непонятный испуг. В нем поднялось странное глухое ожесточение, как будто в его дом собирались ввести толстую, седую старуху, о которой снова нужно будет заботиться. И он отрезал обиженным твердым голосом: нет, все это представляется ему весьма преждевременным, ведь не прошло еще и месяца… так нельзя… нужно считаться… На другом конце линии наступила тишина, и ему показалось, что он опять слышит какое-то перешептывание — то ли настоящих людей, то ли актеров на экране телевизора, нельзя было разобрать. Тридцать дней! — ошеломленно пробормотала она. Но как же так… ох, она очень сожалеет… ее ввели в заблуждение… она просит прощения, она очень просит ее простить…

И разговор прервался.

Он не ожидал, что разговор оборвется так быстро. Возбужденный, с горящим лицом, он начал ходить по квартире, все еще сжимая телефон в руке. Какое-то безумие! Кто бы это мог быть? И в то же время он был тронут тем, что к нему обратились так быстро, что уже нашелся человек, готовый позаботиться о нем, что он уже внесен в чей-то список возможных кандидатов. И с чего это он так рассердился? Ведь у нее были добрые намерения. Ее теплый, вызывающий доверие голос все еще звучал в его ушах, словно бы впитался внутрь. Он подошел к телевизору, но не включил его — досыта насмотрелся за последний год! — потом пошел в ванную, там еще не был наведен окончательный порядок, повсюду валялась косметика, разные мази, обычные лекарства, не связанные с ее болезнью, сам он уже годы не пользовался ванной, это было ее царство, ее маленький лечебный кабинет, здесь она могла в одиночестве, никого не опасаясь, смотреть на свое тело, успокаивать его, говорить с ним, поплакать и пожалеть погруженную в пенистую воду искромсанную и покрытую рубцами плоть, продвигающийся распад которой довелось видеть и ему — сначала одному, потом с какой-нибудь из женщин, которые помогали ему мыть ее, а по субботам к ним присоединялся их старший сын, и тогда они вдвоем поднимали ее и опускали в горячую воду. А в последний месяц это уже было другое существо, словно поднятый из глубин океана единственный уцелевший экземпляр иной человеческой расы, которая, возможно, появится вновь лишь через миллион лет, но тогда она уже не хотела смотреть на себя, да и он тоже не давал ей смотреть, тут же закутывая ее в махровую простыню, как только сын поднимал ее на специальном подъемнике из воды. Возле ее кровати стояло зеркало, в котором видно было одно лишь лицо, но она забросила и его и теперь ограничивалась маленькой полоской в коробочке для теней, в которой отражались ее глаза, — только их она была в состояний видеть под конец.

Он открыл краны, но, когда начал раздеваться, вода вдруг показалась ему коричневатой и как будто бы даже грязной, и он заколебался, но тут послышался звонок в дверь, и он поспешно надел халат, пошел открыть и увидел своих друзей, врача и его жену, разодетых для выхода. Они отправлялись на вечеринку и решили его проведать, но его телефон был все время занят, и теперь они извинялись, что заявились так поздно и что всю неделю никак не собрались ему позвонить. Он очень обрадовался: «Спасибо, что зашли». — «Мы только проходили мимо». — «Спасибо, что проходили мимо». Они вошли и по привычке направились было в спальню, где всегда лежала больная, но у самой двери замешкались, как будто вдруг засомневавшись, стоит ли им рассиживаться, но он все-таки усадил их в гостиной, неторопливо ответил на все их расспросы, немного рассказал о детях, потом долго говорил о ее матери, как она хорошо держится — даже слишком хорошо, добавил он с улыбкой, — как прямо она ходит, какая она самостоятельная, упомянул даже палку, в которой она, в сущности, не нуждается. Они слушали с интересом — это были хорошие и верные друзья, хотя иногда скучноватые. Во время ее болезни врач не раз помогал им ускорить ту или иную бюрократическую волокиту в больницах, хотя его собственные диагнозы были зачастую ошибочными и всегда слишком оптимистичными. Они еще немного поболтали, и вдруг ему захотелось рассказать им о телефонном звонке, — может быть, они догадаются, кто это, — но в последний момент он все-таки решил промолчать, опасаясь, что им послышится некая радость в его голосе. Наконец гости поднялись, он почувствовал, что женщине хочется заглянуть в спальню, там стояла сумеречная темнота и было не прибрано — расстеленная кровать, разбросанная одежда, — она молча и тихо посмотрела и прошептала, даже с каким-то удивлением: «Комната совершенно изменилась». — «Да», — вздохнул Молхо. «Даже кровать ты уже отдал», — добавила она с грустью, как будто предпочла бы, чтобы отныне он сам спал на этой большой больничной кровати. Врач обнял его: «Если тебе нужна какая-нибудь помощь, скажи». Молхо поблагодарил — нет, у него все в порядке — и вдруг подумал, что к нему можно было бы обратиться по поводу этих клятых упаковок тальвина. Какое-то внутреннее чувство подсказывало ему не заводить этот разговор, им может быть неприятно, что он пытается продать оставшиеся от жены лекарства, и все же страстное желание избавиться наконец от этой кучи коробок возобладало. «Минуточку», — сказал он, вытащил одну коробочку из горки и показал врачу — вот, он уже выбросил много, но эти совершенно новые, каждая упаковка обошлась ему долларов в двадцать, может быть, в больнице захотят купить, хотя бы за полцены? Врач взял коробочку, повертел ее в руке, искоса посмотрел на жену, и Молхо почувствовал, что сделал ошибку. Врач вежливо объяснил ему, что правила запрещают брать лекарства обратно, даже в запечатанном виде, но он готов взять эту коробочку с собой — так, на всякий случай, может быть, ему удастся найти какого-нибудь больного, который захочет приобрести это частным образом… Но Молхо знал, что если он возьмет сейчас эту коробочку, то уже не вернет ее назад, и потому поторопился забрать ее, пробормотав: «Не важно, не важно, я уж как-нибудь сам…»