Сергей Морозов - Великий полдень Страница 118

Да, мне было известно, что подобные перегибы случаются порой именно в тех семьях, где родители попадают под каблук к своим чадам, хотя занимают весьма ответственные властные посты и по служебному положению даже обязаны проявлять непреклонность и даже жестокость…

Так продолжалось вплоть до трагедии. Отец как обычно подыгрывал сыночку, который, как оказалось, ничуть не шутил. Но на этот раз капризы и грубости зашли, по видимому, слишком далеко. То ли за то что отец ответил не «по форме», то ли за то, что не пожелал доедать после сына объедки, мальчик указал пальцем на пол и потребовал, чтобы «подчиненный» упал и отжался. На этот раз Толя Головин сорвался, вскипел и все таки отшлепал сыночка, — точнее, даже выпорол распоясавшегося наглеца, — и довольно таки чувствительно… И вот тут случалось то, что ни у кого не укладывалось в голове. Сыночек просто напросто достал из шкафа в прихожей одно из отцовских помповых ружей и всадил в живот обидчику с полкило картечи. Толя Головин рухнул на пол, словно огромный, поверженный лось. У него вырвало бок, вывались кишки. Анжелике, которая выбежала из спальни на выстрелы, сделалось дурно, и она, в глубоком шоке, рухнула на пол рядом с мужем. Отец еще путался в кишках, корчился в агонии, когда сын презрительно швырнул дымящийся ствол на пол и со словами «Ты сам на это напросился, раб, плебей…» ушел в свою комнату и, включив компьютерную приставку, как ни в чем не бывало засел играть в «Великий Полдень».

Сначала все подумали, что произошел несчастный случай. Из за неосторожного обращения с оружием. Однако, когда стали разбираться, расспрашивать мальчика, тот показал синяки и кровоподтеки на своих ягодичках и спине, и убежденно и с достоинством заявил, что никто, — в том числе отец, плебей и раб, — не смеет трогать его, избивать, и он поступил так, как и должен был поступить уважающий себя Воин.

Я слушал рассказ жены и не верил своим ушам. Не шутила же она в самом деле!

— И после всего этого, — прервав Наташу, пробормотал я, — ты подняла руку на Александра…

— Во первых, матери все позволено, — поджала губы Наташа. — А во вторых, — усмехнулась она с чисто женским сознанием превосходства над недогадливостью мужчин, — мы же не держим в квартире помповых ружей.

Маленький отцеубийца, бедная боевая подруга Анжелика, а также тело Толи Головина были доставлены в Деревню в обстановке строжайшей секретности. О случившемся были осведомлены лишь несколько наших и трое или четверо из ближайших сотрудников злосчастного начальника службы безопасности. Впрочем, о том, чтобы сохранить в тайне подобное происшествие с начальником службы безопасности, нечего было и думать. Сама же Анжелика, не в силах держать свое горе в себе, будучи в состоянии шока, успела обзвонить многих подруг и сообщить о постигшем ее ужасном ударе судьбы. Естественно, новость пошла и дальше, хотя еще не успела распространиться слишком широко.

Сама по себе эта история была кошмарна, неслыханна, но ситуация могла иметь еще более тяжкие последствия. Был убит начальник охраны, а значит, на какое то время была парализована вся столичная секьюрити. И снова это подозрительное стечение обстоятельств! В связи с гибелью руководителя в структурах службы безопасности и охраны произошло некоторое замешательство и сумятица, образовались бреши в системе общего наблюдения. Этим чуть было не воспользовались Папины недруги. Едва не разыгралась очередная драма. Механизм нового покушения был запущен именно в этот критический момент. Во время смены охранников, которых прежде, как правило, разводил лично Толя Головин, а теперь один из его помощников, вдруг вышла из строя линия коммуникаций в офисе Папы. Охрана бросилась в офис. Киллера удалось обезвредить лишь по счастливой случайности… Опять Папу спас случай!

Казалось бы, Папа должен был рвать и метать. Но на этот раз, насколько я понял из рассказа жены, ничего такого не произошло. Недаром, вернувшись на праздник от Альги, я еще ни о чем не слышал.

Папа приехал в Деревню для келейного разбирательства. Сначала он беседовал с мальчиком с глазу на глаз. Затем подключились сотрудники службы безопасности. Объяснения мальчика поставили их в тупик. Не зная, как реагировать, все были в замешательстве. С одной стороны, налицо тягчайшее и циничное преступление, а с другой, — синяки, кровоподтеки и наивные, но резонные слова ребенка о том, что на него никто не смеет поднимать руку.

Папа распорядился, чтобы за мальчиком в Пансионе было установлено особое наблюдение. Кроме того, на некоторое время воспитанникам деревенского Пансиона было запрещено посещать родителей в Городе даже по выходным дням, хотя родителям не возбранялось посещать их в любое время. Никаких контактов с другими детьми, с «плохими мальчиками». По мнению Папы дурное влияние на ребятишек распространялось извне. Опасные игры, баловство с оружием, вообще, интерес ко всему порочному: даже алкоголю, наркотикам. Теперь наши дети должны быть полностью изолированы в Деревне. Папа и Мама и раньше проводили эту точку зрения, но после случившегося Папа возвел это в принцип. Он всем дал понять, что желает, чтобы это было так — и никак иначе. Каждый, конечно, мог иметь собственное мнение о причинах произошедшего — о злокачественном влиянии на детей школы, о жизни в Городе, мог соглашаться или не соглашаться с тем, насколько взятые меры оптимальны и разумны в данной ситуации, — но выбора у Папиных друзей не было. Все наши, все мало мальски приближенные к Папе, мгновенно это почувствовали и уж никто не колебался, нужно ли отдавать своих чад в Пансион или нет. Поступить иначе — значило бы пойти против самого Папы, вызвать его крайнее неудовольствие, оказаться выброшенным из его окружения. К тому же и обстановка вокруг Москвы накалялась буквально с каждым часом, и многие родители откровенно запаниковали, как бы чего не случилось. Еще вчера, то есть накануне похорон, Мама сообщила Наташе, что все везут своих детей в Деревню, Майя не успевает принимать желающих и что уже сейчас все места в Пансионе заняты.

Толю Головина похоронили в Деревне спешно, в присутствии лишь нескольких наших. Держать тело в морге при подобной очевидности всего произошедшего, конечно, не имело никакого смысла. Тут требовалось расследование совершенно иного рода…

Стоит ли говорить, какое впечатление произвело на меня все услышанное. Я ходил по кухне, как в тумане. В этом тумане вдруг забрезжило какое то пронзительное, ясное понимание всей ситуации. Но мои размышления были прерваны вопросом Наташи.

— Значит, ты считаешь, что Александр должен по прежнему посещать городскую школу? — В ее голосе появилась взвинченность, хотя Наташа всячески подавляла свои эмоции, стараясь выдержать спокойный тон.

— Ты что, хочешь отослать его в Деревню, расстаться с ним? — насторожился я.

— Не знаю, — холодно сказала жена, — Впрочем, если ты готов постоянно и повсюду водить его за руку, сидеть с ним в школе, после школы…

— Это еще зачем? Ты хочешь сказать, что его надо охранять от дурных влияний, отвлекать от глупостей?

Я вовсе не был уверен, что в Деревне без родителей, в этом Папином Пансионе, Александр не будет подвержен дурным влияниям и глупостям. Пусть уж лучше будет у нас на глазах.

— А как же иначе? Может быть, ты рассчитываешь на наших старичков?

— То есть как? Вообще то, если уж на то пошло, мы все можем понемногу с ним дежурить.

— Значит, я должна все бросить и сидеть с ним? — Наташа как будто не слышала меня.

Это была ее манера разговора: если все таки накипит, она рассуждала сама с собой, а я лишь вставлял бесполезные реплики.

— По твоему, — жестко продолжала она, — я должна бросить все, чего с таким трудом добилась? Что меня ждет? Перспектива снова влачить нищенское существование. Нет уж, с меня хватит! Ты думаешь только о себе. Если мы снова окажемся на мели, я уже не посмею обратиться за помощью к Маме или Папе. Мы ведь не захотели следовать их советам, не отдали сына в Деревню. Благодаря тебе, я вот вот окончательно испорчу с ними отношения. И они будут правы: хотели жить своим умом — вот и живите.

— Проживем и без их помощи, — пожал плечами я. — У них своя семья, у нас своя… — Тут я запнулся. Похоже, я снова запутался. Всякий раз я поддавался искушению верить в лучшее, в возможность взаимопонимания, и всякий раз, в самый неподходящий момент, сталкивался с тем, что не способен ничего объяснить или доказать. Если жена и соглашалась со мной, то лишь с видом жертвы моего эгоизма. Соглашалась, чтобы уже в следующий момент обрушить на меня все свое негодование, самые немыслимые обвинения… Ох, как это все было мне знакомо! Всякий раз все начиналось сызнова.

— Мы все будем понемногу присматривать за Александром. Ты, я, родители… — без особой уверенности пояснил я. — Это все — таки лучше, чем сбагрить его в Пансион.