Олег Рой. - Амальгама счастья Страница 12

— Да нет, что могло случиться? — с наигранной беспечностью откликнулась Даша. — Просто отчего-то захотелось поговорить с тобой… или даже увидеться. Может, зайдешь ко мне сегодня вечером?

— Я работаю, — глухо проговорил он. — Сама знаешь, воскресенье для «Скорой» не указ…

Она никак не ожидала отказа и растерялась.

— Конечно, — пробормотала девушка неуверенно, уже сожалея о своем звонке. — Если у тебя работа…

Но он вдруг изменил свое решение.

— Я смогу зайти на час-полтора, только не вечером, а днем, до начала своей смены. Это тебя устроит?

— Разумеется. Давай вместе пообедаем…

— Только не говори: и вспомним старые добрые времена, — хрипло закашляв, вдруг перебил ее Вадим. — Ну, до скорого…

— До скорого… — ответила Даша, но трубка уже взорвалась короткими, равнодушными гудками.

Она села у зеркала и посмотрела на свое отражение так, будто старое бабушкино трюмо теперь должно было давать ответы на все ее вопросы. Она что-то сделала не так? Помешала, отвлекла, оказалась навязчивой?… Неужели и в Вадике, вечном Вадике, почти надоедливом своим постоянством, произошли перемены? Неужели ничего надежного не осталось в ее мире?

Он стоял перед ней с неизменными розами, как всегда, худой и высокий и как никогда — чужой. Плохо сбритая щетина, усталые глаза в болезненных красных прожилках, затравленный взгляд неудачника, и во всем облике — печать неустроенной жизни, недовольства судьбой и многодневного пьянства. Человек, которому Даша открыла дверь, был так непохож на друга ее юности, что она неуверенно переспросила:

— Вадик?…

— Он самый. Что, хорош? Нравлюсь?

Даша отступила назад, давая ему пройти, и не смогла заставить себя подойти поближе, обнять, прижаться к его груди, как она это делала почти всегда при нечастых, но таких необходимых им обоим встречах. Он привычно наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, и, заметив, как она еле заметно отстранилась, невесело хмыкнул. А она, кляня себя в душе за грубость, так и не смогла скрыть свое потрясение и нечаянную брезгливость, вызванные его опустившимся видом.

Вадим тем временем скинул видавшую виды, потрепанную куртку, небрежным жестом пригладил жесткие волосы — они-то все еще хороши, механически отметила про себя Даша — и, косолапо ступая, прошел на кухню.

Устроившись он с ходу подцепил вилкой ломоть ветчины с тарелки и, делая вид, будто не замечает потрясенного Дашиного лица, пробормотал с набитым ртом:

— Ну, рассказывай.

— Да, собственно, и рассказывать нечего. — Девушка преувеличенно рьяно взялась исполнять роль хозяйки, подвигая ему приборы, наливая тарелку супа и старательно отводя взгляд от обрюзгшего лица сидящего напротив человека. — Просто замучила осенняя хандра. Всюду слякоть, всюду грязь…

— И в человеческих отношениях тоже, — закончил за нее Вадим.

Нет, что ни говори, а в проницательности ему не откажешь! Но Даша притворно удивилась и наконец взглянула ему в глаза.

— С чего ты взял? В отношениях все тип-топ… Он поморщился и громко бросил на стол ложку.

— Дарья, не крути. Ты забыла, сколько лет мы с тобой знакомы? Одно твое вульгарное «тип-топ» может навести на мысль, что в твоей жизни что-то не так. Я прав?

— Теоретически — прав, — тихо ответила Даша. — Мы действительно давно с тобой знакомы, и я действительно никогда не говорю «тип-топ»… Но мы видимся с тобой слишком редко, чтоб ты мог делать такие выводы. Может быть, во мне все изменилось.

Вадим медленно и почти аккуратно очистил тарелку, отодвинул ее и, внимательно посмотрев на девушку, сказал:

— Если уж ты позвонила мне и попросила прийти… Последний раз такое случалось, если я не ошибаюсь, в девятом классе? Так что все эти твои отговорки насчет осенней хандры — по-моему, просто женские штучки. Но я не стану настаивать. Я ведь никогда ни на чем не настаивал, верно? Захочешь — расскажешь сама… У тебя по-прежнему можно курить?

Даша рассеянно кивнула:

— Разумеется, можно. А что могло в этом смысле измениться?

— Ну, может, ты беременна, — без тени улыбки ответил Вадик. — Вот и решила поделиться новостью и сомнениями со старым приятелем, обладающим какими-никакими медицинскими познаниями…

Он молча курил, Даша меняла на столе тарелки, раскладывала жаркое, незаметно убирала высокие бокалы, которые поставила было перед его приходом, — в этот раз она почему-то не решилась предложить ему вина, а он сделал вид, что не заметил их пустоты… «Сегодня мы оба только и делаем, что делаем вид, — тоскливо подумала девушка. — И он ведь, похоже, действительно не собирается меня ни о чем расспрашивать… Он никогда не настаивал, это верно, но всегда умел сделать так, что я делилась с ним. А сегодня он не хочет помогать мне. И, наверное, не хочет ничего обо мне знать…»

— Тебе это больше не интересно? — неожиданно для себя самой напрямик спросила Даша, не уточняя, что именно она имеет в виду, будто Вадик мог — да нет, просто обязан был- читать ее мысли.

Он стряхнул пепел в хрустальную пепельницу и спокойно переспросил:

— Ты о своих делах? Ну что ты, разумеется, интересно. Ты же знаешь, меня касается все, что касается тебя.

Даша много раз слышала из его уст эту фразу, и всегда она звучала по-разному — взволнованно, обиженно, даже негодующе, но никогда так заученно и безразлично, как теперь.

— Ты никогда не был таким, — прошептала она почти обвиняюще, хотя тут же мысленно себя одернула: «Остановись. Ты не имеешь права требовать от него сочувствия».

— Ты никогда не видела меня таким, — тихо поправил ее Вадик. — В этом все дело. Не я изменился, просто изменилась ситуация. Я никогда не приходил к тебе в такие периоды своей жизни, как сейчас. Я готовился к встрече с тобой по нескольку месяцев, отказываясь от водки, стараясь выспаться и даже… — он хрипло засмеялся, — посетив парикмахерскую. Представляешь? Мне не хотелось тебя разочаровывать…

— Зачем же сегодня?…

— Ты позвала, — коротко ответил Вадик. — Я не смог отказать. Я думал, тебе нужна помощь.

Он с хрустом потянулся, легко вскочил на ноги и вдруг спросил:

— А телевизор у тебя работает?

— Конечно, — растерялась Даша, — он там, в комнате.

— Ну, этого-то я еще не забыл, — кивнул Вадик. — Я посмотрю немного, можно? Мне уже скоро идти… Ты подумай пока, и если все-таки надумаешь посоветоваться — я готов.

Она, оставив грязную посуду на столе, пошла вслед за ним в комнату, кинула для него на диван удобную подушку, включила телевизор и задернула шторы мягкого винного оттенка. На улице уже начинало темнеть; лиловые сумерки наконец-то добавили новых тонов в серую безжизненность осеннего дня, и Даша, бросив взгляд вниз на мокрые тротуары, в который уже раз за последние дни вспомнила сочную зелень травы и бездонную синеву неба из своего далекого, непонятного сна.

— Откуда у тебя эта штука?

Девушка обернулась и успела уловить кивок, брошенный на бабушкино трюмо.

— В наследство получила, — не вдаваясь в подробности, ответила Даша.

— А-а-а, — без тени интереса в голосе протянул Вадим, и она вдруг поняла, что не скажет ему ни слова. Ни о смерти Веры Николаевны, ни о ссоре с Игорем, ни о пропавшем письме, ни, конечно же, о странном, чудесном своем путешествии во сне — словом, ни о чем из того, что хотела она ему рассказать. Она не скажет, а он не спросит. Может быть, никогда уже не спросит ее ни о чем, что выходило бы за рамки примитивного житейского «как дела?», и канут в Лету их длинные откровенные разговоры, их абсолютное дружеское доверие друг к другу.

Даша тихонько вздохнула и, глядя на Вадика, неподвижно уставившегося в мерцающий экран, вдруг задала вопрос, который вовсе не собиралась задавать ему сегодня:

— Почему ты все-таки бросил тогда институт?

— Это было уже так давно, — лениво и медленно роняя слова, ответил Вадик. — Что ворошить прошлое?…

Она и сама хорошенько не знала, что заставляет ее добиваться ответа, но настойчиво повторила:

— А все-таки?

— Неужели ты и правда не знаешь? — удивленно повернулся к ней гость. — Я думал, тебе все доложили еще тогда, доброжелателей у меня всегда было много. Наркотики — медицинский же вуз, сама знаешь, как это бывает. И приторговывал, и сам немножко баловался… В те годы, кстати, с этим было куда строже, легким испугом отделаться не удалось. Исключили, поставили на учет… бр-р-р, вспомнить противно. Матери, конечно, я не признался, пришлось сочините для нее какую-то красивую сказочку…

Даша потрясенно молчала. Она не хотела, чтобы он лгал ей, но почему-то ожидала совсем другой правды — не такой скверной, не такой… некрасивой, что ли. А Вадик, по-прежнему глядя в телевизор и даже, кажется, что-то разбирая из происходящего на экране, продолжал: