Дэвид Лодж - Райские новости Страница 12

Когда пошли титры, Бернард поднялся и присоединился к очереди в туалеты, располагавшиеся в хвосте самолета, встав за молодым человеком без пиджака и в красных подтяжках. Какая-то женщина в начале очереди — со своего места Бернард не мог ее видеть — рассказывала кому-то громким голосом, искажая гласные, как это делают жители запада Центральной Англии, что у них с мужем второй медовый месяц. Молодой человек в красных подтяжках издал горлом какой-то сдавленный звук и повернулся к Бернарду.

— Что за чушь, — с горечью произнес он.

— Прошу прощения? — переспросил Бернард.

— Вы слышали? Второй медовый месяц. Это ж надо ж себя не жалеть, что тут можно сказать.

Волосы у него были взъерошены, а глаза блестели нездоровым блеском. Бернард заключил, что его отец не единственный пассажир, перебравший во время ланча спиртного.

— Вы женаты? — спросил молодой человек.

— Нет.

— Последуйте моему совету: оставайтесь холостым.

— Ну, я не думаю, что у меня возникнут с этим какие-то трудности.

— Хорошенький, а, медовый месяц, когда ваша жена с вами не разговаривает?

Бернард сделал вывод, что молодой человек говорит о своей ситуации.

— Но ведь она не сможет молчать бесконечно, — заметил он.

— Вы не знаете Сесили, — мрачно возразил его собеседник. — А я ее знаю. Знаю. В гневе она страшна. Беспощадна. Я видел, как она доводила официантов — я имею в виду, лондонских официантов, взрослых мужиков, прожженных циников, — я видел, как она доводила их до слез. — Он и сам, казалось, вот-вот расплачется.

— Почему?..

— Почему я на ней женился?

— Нет, я хотел спросить, почему она с вами не разговаривает?

— Все из-за этой поблядушки Бренды, — сказал молодой человек. — Взбесилась на свадьбе и разболтала Сесили, что в прошлом году мы с ней трахнулись в кладовке во время рождественской вечеринки в офисе. Сесили обозвала ее лгуньей и запустила ей в лицо бокалом шампанского. О, это был дивный прием! Просто чудо. — Губы молодого человека сложились в горькую улыбку-воспоминание. — Бренду вывели из комнаты, а она все кричала Сесили: «Так есть у него на заднице шрам или нет?» Есть у меня шрам, понимаете, я поранился в детстве, когда перелезал через ограду в парке. — Он потер ягодицу, словно все еще чувствовал боль.

— Простите, ребятки! — Между ними протиснулась, оставив после себя облако густого аромата, женщина средних лет в желтом платье с узором из красных зонтиков.

— Э… кабинка свободна, — подсказал Бернард.

— Да, верно, спасибо. — Молодой человек неуверенно вошел в один из узких прямоугольников и, вполголоса поругиваясь, принялся сражаться с дверью-гармошкой.

Через несколько минут, возвращаясь на место, Бернард увидел своего собеседника в полумраке, узнав его по полосатой рубашке и красным подтяжкам. Тот тяжело опустился в кресло рядом с молодой женщиной, ее прямые светлые волосы, зачесанные назад и открывавшие бледный лоб, удерживались черепаховым гребнем и наушниками. Сесили, по всей видимости, слушала музыку и одновременно читала роман в мягкой обложке, держа книгу под углом, чтобы поймать свет лампочки над головой; ее сосредоточенное лицо ничего не выражало. Молодой человек что-то сказал своей спутнице, взяв ее за руку, чтобы привлечь внимание. Она стряхнула его руку, не отрывая глаз от книги, и он с сердитым видом откинулся на сиденье.

Бернард также разглядел женщину в желтом платье и ее соседа — обладателя бакенбардов и видеокамеры. Мужчина с видеокамерой поднял шторку, чтобы заснять что-то через иллюминатор, хотя Бернард не представлял, что бы это могло быть, — они летели на высоте 30000 футов над сплошным ковром облаков. И тут Бернард пошатнулся в проходе, когда самолет вдруг дернулся и накренился. Издав резкий предупреждающий сигнал, зажглась надпись «пристегните ремни», и приглушенный голос капитана попросил пассажиров вернуться на свои места, так как самолет проходит через зону умеренной турбулентности. Когда Бернард добрался до своего ряда, мистер Уолш с расширившимися от ужаса глазами сидел прямо, вытянувшись в струнку и сжимая подлокотники.

— Ради всего святого, что это такое? Что происходит? Самолет разобьется?

— Небольшая болтанка, папа. Воздушные потоки. Ничего серьезного.

— Мне надо выпить.

— Нет, — отрезал Бернард. — Начинается новый фильм. Хочешь посмотреть?

— Я умираю от жажды. Чашку чая можно получить?

— Сомневаюсь. Во всяком случае, не сейчас. Я могу принести тебе фруктовый сок, если хочешь. Или стакан воды.

— Я жутко себя чувствую, — простонал старик. — Меня пучит, ноги отекли, а во рту сухо, как в пустыне Гоби.

— Сам виноват — не надо было столько пить. Я тебя предупреждал.

— Я не должен был поддаваться на твои уговоры и пускаться в это предприятие, — ныл старик. — Это сущее безумие в моем возрасте. В конце концов я просто умру.

— Ты будешь чувствовать себя прекрасно, если начнешь делать, что тебе говорят, — сказал Бернард, с трудом нагнувшись в тесном пространстве, чтобы развязать шнурки на ботинках отца. Он выпрямился, раскрасневшийся и запыхавшийся, под явно недовольным взглядом пассажира с куполообразной головой и в бежевом костюме «сафари». Держа в руках книгу, мужчина в другом конце ряда наклонился вперед, словно хотел выяснить причину возникшей суеты. Бернард посмотрел на часы и с тревогой обнаружил, что прошло менее пяти из одиннадцати часов полета.

— Туалет в этой штуковине есть? — спросил мистер Уолш.

— Да, конечно, хочешь сходить?

— Может, я хоть немного избавлюсь от газов. Боже, да им и реактивный двигатель не понадобится — нужно просто привязать меня к хвосту, и я домчу нас до самых Гавайев.

Бернард хихикнул, но был слегка шокирован. То ли алкоголь, то ли большая высота выпустили на свободу склонность отца к словесным непристойностям, чего прежде за ним не водилось, что-то, должно быть, коренившееся в грубом мужском мире работы и пабов, от которых он всегда держал свою семью на расстоянии. Большую часть своей жизни мистер Уолш проработал диспетчером транспортной компании в лондонских доках, выйдя на пенсию начальником отдела по отправке грузов. Однажды во время школьных каникул четырнадцатилетний Бернард придумал какой-то предлог, чтобы навестить отца на рабочем месте, в убогой деревянной хибаре в углу площадки, забитой грузовиками, водители которых — мужчины с ручищами, похожими на татуированные окорока, — прежде чем забраться в кабину, сплевывали на землю и пинали огромные рифленые шины своих машин. Отец поднял глаза от металлического стола, заваленного папками и наколотыми на штыри накладными, и спросил: «Какого дьявола ты тут делаешь?» Он был недоволен. «Больше никогда сюда не приходи», — сказал он, когда Бернард передал ничего не значащее сообщение. Бернард тогда в первый раз понял, что отец стыдится своей скромной работы и неприглядной обстановки. Ему захотелось сказать что-нибудь утешительное и ободряющее, но он не сумел найти нужных слов. И незаметно ушел, чувствуя вину и, подобно отцу, стыд. Это было что-то вроде первородного греха, очень по-ирландски — выставить напоказ тайну статуса, а не секса.

Выходя из туалета, где она провела некоторое время, пытаясь замыть пятно от соуса на своем розово-голубом спортивном костюме, Сью Баттеруорт сталкивается со старым ирландцем, с которым болтала в аэропорту. От неожиданности она вздрагивает. Ирландец, также смущенно отпрянув, сердито обращается к своему сыну, стоящему позади него:

— Ты что, привел меня к дамской комнате?

— Все в порядке, папа. Здесь туалеты общие.

— Вам понравился фильм? — спрашивает Сью, чтобы скрыть замешательство. — Меня совсем сбила с толку последняя сцена — похороны.

Старик молчит.

— Он только что проснулся и неважно себя чувствует, — объясняет бородатый сынок. — Ты справишься сам, папа?

— Конечно справлюсь.

— Чего же тогда ты ждешь?

По сердитому взгляду, брошенному в ее сторону, Сью догадывается — старик ждет, чтобы она испарилась, прежде чем он войдет в кабинку. Она возвращается на свое место рядом с Ди, которая читает бесплатный экземпляр «Космополитена».

— Я только что на выходе из туалета встретила того старика-ирландца с сыном.

— Вот уж не думала, что они поместятся там вдвоем.

— Да нет, глупая твоя голова, я имею в виду, что это я выходила из туалета. А они ждали. Он довольно милый, в смысле сын, тебе не кажется? Он бы тебе подошел, Ди.

— Да что ты говоришь? Ему на вид лет пятьдесят.

— Я бы не сказала. От силы сорок пять. Трудно судить из-за бороды.

— Ненавижу бороды. — Ди слегка передергивается. — Когда целуешься, словно вляпываешься в темноте в паутину.

— Он мог бы ее сбрить. Он очень внимателен к своему старому папочке. Мне нравятся добрые мужчины.