Юз Алешковский - Предпоследняя жизнь. Записки везунчика Страница 12

Я был поражен всеми этими мыслями и считал их совершенно правильными; правда, осмелился заметить, что от кладовых памяти в микрочипах до возможности создавать высоконаучные виртуальные модели эпохи зарождения языков и особенностей их развития — видимо, еще дальше, чем от былого безъязычья до начала говорения, потом письменности и так далее; хотя, говорю, время пауз между эпохальными открытиями неуклонно сокращается и сокращается, и лучше уж не думать о моменте, когда сократится оно до предела, потом перестанет сокращаться вообще… тогда, говорю, возможно, со вздохом высшего облегчения прозвучит действительно последнее слово науки и техники: пиздец!..

«Слава тебе господи, мы с вами не доживем до этого, — грустновато усмехнувшись, сказал Михал Адамыч, — зато доживут до него обе наши души, к сожалению, а может быть, к счастью, ничего не помнящие о своих жизнях в стародавних своих, то есть в наших, верней, в бесчисленных телах».

Я часто ночевал у Михал Адамыча; во вполне содомические наши времена многие заподозрили бы меня в педрильстве, а его — в любви к молоденьким чувакам, клюющим на приличные бабки; ни тени ничего такого никогда не мельтешило между нами.

Однажды, извинившись, я что-то у него спросил о семье, о детях, о бывшей жене.

«Связишки всегда имелись, был и бездетный брак, — неохотно ответил он, — да вот толку от всего такого было еще меньше, чем от суходрочки… поднадоело все это до чертиков… бойтесь, Володя, нелюбви, особенно нелюбви в браке — ведь это чудовищно для обоих… главное, больше, чем полного банкротства и прочих бед, бойтесь потери любви».

9

В игре, как я, кажется, уже говорил, светила мне необычайная везуха; правда, случались недопустимые запарки, глуповатые риски, совершенно дурацкие блефы; допускал ошибки при таких мгновенных пересчетах игровых вариантов, что время казалось отсутствовавшим вообще; но я был мастаком (не от «масти» ли?) по части психологического проницания в состояния и игровые положения партнеров; умел интуитивно — то точно, то приблизительно — угадывать расклад картишек; умел и обосраться в расчетах; но в основном везуха перла такая, что я уж уверен был: вот так и будет она переть до конца моих дней; чем, думаю, не жизнь?.. можно учиться, заниматься своим делом, тачку купить, поглазеть на красоты одной шестой, пожить среди разноязычных людей… так мечталось мне — и вдруг…

Разумно допереть до причины однажды происшедшего было невозможно; оставалось гадать, происки ли это нечистой силы, верней, рока, или, как говорила баушка, своевременное вмешательство ангела-хранителя, недовольного глупым впадением порученного его заботам человека в гордыню совсем ненужной для души удачи.

«Вот смотри, Вовочка, — говорила она, — ангелы, которым видней что к чему, считают денежки полнейшим говном, поэтому и снятся нам вонючие кучи к получению именно их, денежек… но иные люди-то глупы, подлы, ничтожны и недальновидны… хоть четвертуй — не желают, идиоты, понимать знак, предостерегающий от алчной суеты, причем ради самой алчности, а не различных надобностей… наоборот, эти всегда будут рассматривать таковой знак как примету, поощряющую обогащение… денежки, ничего не скажешь, хорошо иметь, ведь без денег жисть плохая, не годится никуда… но из-за вечной, взгляни, беготни за ними — только изуродуешь судьбу жизни до неузнаваемости прежних надежд, потом черт знает чего во имя наживы не наворочаешь, кого не оставишь несчастным, если не вовсе загубишь… так что учти: умный человек должен знать меру и уметь довольствоваться малым… я ведь тоже дурой была одно время, а когда поумнела, дед твой, он тоже был дурак, поймал однажды золотую рыбку, так что подумай, говорит, Оля, и загадай хотя б одно желание… я, не думая, и загадала: дай Господь, чтоб не было еще хуже, чем оно есть… а хуже-то и не стало, наоборот, Гуталин подох да у деда твоего была добрая душа, несмотря на простоту недалекого ума… старость — видишь, что с телом делает, а с душой ничего ей не поделать… я уж не знаю, бессмертна она или временно дана на прокат, но какой была она у меня молодой, такой и осталась на девятом десятке, — вот что в жизни всего удивительней».

Ни во что из сказанного баушкой я тогда не въехал, пока не попал за все бабки, имелось уже которых у меня немало да вдруг не стало ни копейки; хорошо еще, что нашел в себе сил рыцарски смириться перед «довольно странным течением карт», взявших верх надо мною, в пыль повергших все мое самодовольство, мастерство, везуху.

Одалживать на отыгрыш у Михал Адамыча не стал, хотя он предлагал столько, сколько нужно; поблагодарил его, затем со страшной силой надрался в бане водярой и пивом с бывшими партнерами, бок обжег в парилке и отвезен был тем же Михал Адамычем очухиваться у него на даче.

Иногда, особенно в моменты необыкновенно чистого и крайне грустного осознания полнейшей пустоты, в которой оказываешься волею судьбы, если не рока, начинаешь чувствовать такую непомерную тяжесть свободы, что не знаешь, как быть; но мне почему-то стало ясно, что бедовое происшествие с проигрышем было знаком необходимки завязать с игрой, что нужно взять и плюнуть ей, игре, как блядовито лживой бабе, в предательскую рожу и начисто от нее освободиться, как освободился я однажды от сволочного курева, еще в школе доведшего до выхаркивания протабаченных бронхов.

Да и Михал Адамыч поддержал меня в решении завязать с картишками:

«Во-первых, Володя, игра, как брошенная капризная бабенка, сама еще приползет к вам на коленках; во-вторых, ваше намерение пофарцевать в момент, когда все флаги вот-вот, помяните мое слово, бросятся в гости к нам, — дело вполне обещающее… только не будьте лохом… чего-чего, а языков имеете столько, что за бугром растерзали бы вас на части лучшие в мире турагентства… так что — валяйте, главное, не лезьте на рога… между прочим, меня официально призвали подготовить подходы к новому для верхов да и для всех нас дела — дела сверхважного, можно сказать, всемирно-исторического… они даже отыскали в лубянском архиве ту самую мою дипломную работу, за которую подсел… будут ее печатать — такими вот повеяло переменами в родном нашем тупике, где ржавеет и вот-вот на части рассыпется паровоз, имевший честь доволочь вечно живой труп из Горок в Москву, далее Мавзолей, гипс, железобетон, бронза, мрамор».

10

Вскоре действительно грянули странные времена; совету Михал Адамыча я внял; кем-кем, а лохом никогда не был и не желал двинуться по стопам своих одноклассников… с год назад эти двое до того оборзели, что чуть ли не в открытую кадрили старушек туризма, трахали их с предоплатой в отеле, тырили часики и дорогие побрякушки, потом выгодно сливали фунты, баксы, марки за рубли, швыряли которые по сторонам на кабаки и актрисок… Дом кино, архитектора, композитора, ЦДЛ, ЦДРИ… тут их обоих — за жопу и в конверт, затем конфисковали валютные заначки и пару лично им принадлежавших мотоциклов «Ява»… сначала заставили покаяться на суде и обличить стареньких туристок, жалких жертв спецслужб, в антисоветской агитации и пропаганде сексуальной революции… потом уж лагерь, химия, взятие подписки о всяческих видах стукачества… зато уж в начале перестройки отыгрались эти двое на прежних своих шефах из всесильных карательных органов… оба они такими заделались вдруг пылкими демократами, что охрипли на митингах… ухитрились попасть на передний план фотки журналиста, запечатлевавшего счастливый для массы людей момент одевания канатной петли на чугунную выю лубянского иезуита и одного из главных палачей… носились по презентациям книг поэтов и писателей — мучеников режима, где халявое шло гулево со жрачкой и пьянью… самое удивительное было для меня в том, что сделались они яростными хулителями шестидесятников, виновных, на взгляд этих подонков, в том, что диссиденты с единомышленниками не устроили революционной перестройки еще при Никите и не взорвали выставку в Манеже вместе со всеми членами политбюро… это я к тому, что сволочь, вроде моих одноклашек, всегда есть сволочь.

«Такие люди, — сказал Михал Адамыч, — явно выступают под хитрожопую диктовку озлобленных бывших коммуняк, ныне владельцев фабрик, заводов, пароходов, особенно газет… так вот, они, выигравшие при разделе собственности несметные бабки, злорадно лыбятся, наслаждаясь нежданным отыгрышем, когда любая шваль порочит их бывших непримиримых врагов — шестидесятников».

Но это — ладно, сам я против идеальных принципов демократии ничего никогда не имел и не имею… не возражаю против чьего-то там, как у тех двоих, способа питания, поддачи и прибарахленья… все пусть живут как знают… хотят — пусть уподобляются гордо реющим буревестникам, которые за пароходами летают и говно глотают… лишь бы не грабили, не мочили из-за квартир, не вымогали, не торговали человеческими органами и не устраивали пирамид…