Джо Данторн - Субмарина Страница 12

И хотя я сэкономил нам десять фунтов, Джордана до конца дня со мной почти не разговаривала.

— Яичный крем мне гной напоминает. Не знаю, почему. — Она читает мой рецепт. — Наверное, из него и сделаны нарывы, — добавляет Джордана.

Что-то мне нехорошо.

В дневнике пишу, что эпизод со вспотевшей ладонью Кейрона — всего лишь очередная моя нелепая выдумка. Но в действительности это вроде как двойной блеф. Все случилось на самом деле, только я не произносил этих умных слов. Семилетки не знают, что так «магма».

Когда учитель приходит в новый класс, он дает детям задание, чтобы разрядить обстановку: расскажите о себе правду и выдумку, И я всегда завидовал тем, кто сделал в жизни нечто настолько примечательное, что кажется, будто это неправда. Эбби Кинг заняла второе место в конкурсе «Юный шеф-повар». Факт. Татьяна Рапацику выступала в русском цирке. Факт. Но не могу же я признаться, что состоял в сексуальных отношениях с семилетним мальчиком. А то меня отправят к Марии, школьному психологу.

Джордана читает, водя по строчкам указательным пальцем. Сейчас уже дойдет до моего признания. У меня загораются щеки. Заставить Кейрона расстегнут мне штаны — худшее, что я сделал в жизни (пока).

В последнее время я все больше думаю о теории когнитивного диссонанса Леона Фестингера. В моем представлении я довольно хороший человек. Но при этом в инциденте с Кейроном я вел себя как плохой человек, как яйцо с кровавым сгустком в желтке. Мой мозг устроен так, что я легко все забываю или делаю вид, что мне это приснилось, если мне так удобно. Наверное, было бы проще притвориться, что этого происшествия и не было никогда.

Я вспоминаю, как Чипса отстранили от занятий за то, что он затопил туалеты и написал фекалиями слово «ДЕРЬМО» вдоль четырех зеркал. На следующий же день мать отправила его в школу с запиской: там говорилось, что она своего сына знает и он никогда не стал бы делать ничего подобного.

Джордана переворачивает страницу. Она дочитала почти до конца моего признания.

— Оливер, не знала, что ты педофил, — спокойно говорит она. Ей кажется, что она шутит.

Когда я был дома у отца Чипса — Чипс живет с отцом на неделе и приезжает к матери через выходные, — мы смотрели программу об американском убийце и насильнике Керли Эберле. В передаче рассказывалось о его самом известном преступлении — на автобусной остановке он изнасиловал и убил девятнадцатилетнюю девушку, а потом позвонил матери жертвы, чтобы рассказать ей об этом. В суде улик было хоть отбавляй: его отпечатки на мобильнике девушки, сперма везде, где полагается, ее кровь на его одежде. Показания водителя машины, который проезжал мимо, но струсил и не остановился. У них каким-то образом даже оказалась запись того телефонного звонка.

А еще они показывали запись из зала суда. Хотя, может, то была постановка с актерами. Проигрывая запись звонка, они навели камеру на лицо Керли Эберле. Он слушал. Слушал самого себя, как он описывал выражение лица той девушки, изображал для ее матери, какой у нее был голос, нарочно говорил пискляво. И все время мать девушки на том конце линии выла от страха, взвизгивала, причитала, издавала какие-то животные звуки.

Его спросили: «Мистер Эберле, вы узнаете этот телефонный разговор?». «Нет», — ответил он. Керли и так знал, что его упекут за решетку до самой смерти. Улик более чем достаточно. Вердикт все равно не изменится. «Это ваш голос?» — «Нет, не мой».

Было задумано показать, что это делает его еще хуже, чем он есть, но мне тогда подумалось: надо отдать ему должное, он просто поступает прагматично. Сериал назывался «Самые зловещие убийцы Америки», а Керли, может, думает о себе как о нормальном парне в общем и целом, ну разве что оступился пару раз. А тут его просят признаться в том, что он сущий дьявол, а когда соглашаешься на такое, вся твоя самооценка летит в тартарары.

— Ха! — Джордана качает головой, уставившись в последнюю страницу. — Да у тебя не все дома.

Как знать, может, женщина упала в обморок в поезде — был самый жаркий день в году, — а Керли подхватил ее под руки. Она весила тонну. С помощью другого пассажира он вынес ее на платформу. Женщина пришла в себя, и Керли поделился с ней водой из бутылки. Она поблагодарила его, сказала, что с ней все в порядке, Керли сел в следующую электричку и отправился по своим делам.

Но если он признает себя «самым зловещим убийцей Америки», все его воспоминания, даже самые солнечные, будут испорчены. Он начнет вспоминать, как чуть не прихватил ее пальцами за грудь, когда выносил из вагона. И что ему понравилось, как по пути ее рубашка и юбка чуть задрались. Он вспомнит, как надеялся, что ей понадобится искусственное дыхание рот в рот. Более того, он вспомнит, что единственное, что удерживало его от того, чтобы немедленно разорвать на ней колготки и проделать с ней нечто страшное, — толпа, собравшаяся на платформе в ожидании поезда. И каждое воспоминание подвергнется такому пересмотру. Он всю свою жизнь перепишет. Пририсует маленькие рожки на каждой детской фотографии.

— Ну и ну, — бормочет Джордана. Она почти дочитала до конца.

Я не хочу обманывать себя, как Керли Эберле. Я хочу иметь реалистичное представление о себе. Правда в том, что Кейрон пришел ко мне в гости и мы стали играть в «холодно — горячо»; и не помню почему — наверное, мне показалось, что это будет смешно, — я заставил его расстегнуть мне штаны. Это худший поступок, который я совершил в жизни, и я никогда о нем не забуду и не стану притворяться, что его не было.

Сейчас Кейрону одиннадцать, и в следующем году он будет ходить в ту же школу, что и я. Так и вижу, как он стоит в актовом зале и рассказывает всем. Потом полиция приедет и посветит ультрафиолетом на турецкий ковер, который никогда не чистили, потому что он слишком ценный.

— Странно как-то, — говорит она, захлопывает дневник и кладет его в сторону. — Не верю. Магма, Жерло. Откуда семилетнему ребенку знать эти слова?

— Именно, — отвечаю я. — Чушь полная.

Иногда, когда мой мозг пытается убедить меня в том, что тот случай мне приснился или я все придумал, я нащупываю на ковре маленький участок засохшего жесткого ворса.

Джордана переворачивается на спину и раскидывает руки и ноги, как морская звезда. Она начинает извиваться.

— Теплее, теплее, — говорит она манерным тоном, наверное, изображая меня. В ее представлении у меня голос, как у гомосексуалиста. — Магма! Магма! — смеется она и лягает воздух ногами и руками, как опрокинутая божья коровка. Вдобавок ко всему, на ней красная юбка в горошек. Коленки у нее расцарапаны.

— Ну? В чем дело? — говорит она и тянется ко мне руками и ногами. — Не можешь же ты бросить меня так.

Я вижу ее трусы, ясно как день. Белые хлопковые трусы, смявшиеся в промежности. И ничего не чувствую. Никакого сексуального влечения. Я холоден.

— Педерастия — очень серьезное обвинение, — говорю я ей.

— Шуток не понимаешь, — говорит она и садится по-турецки.

Я встаю на четвереньки и принимаюсь ощупывать ковер, выискивая пятно засохшей спермы.

— Линза выпала? — спрашивает она. Я поворачиваюсь спиной и продолжаю искать. — Простите, сэр, — канючит она голосом сиротки Викторианской эпохи, — подайте на пропитание.

Я смотрю через плечо. Она держит руку у моей промежности ладонью вверх. Все знают, что у Фреда, овчарки Джорданы, очень теплые яйца. Она улыбается. Как будто сегодня счастливейший день в ее жизни.

— Эй, да что с тобой сегодня, дерьма объелся, что ли? — Ругаться Джордана умеет.

Мое лицо раскраснелось. Я горю от стыда.

— Джордана, я должен тебе кое-что рассказать.

Поворачиваюсь и сажусь рядом с ней на ковер. Делаю серьезный вид.

— Ты меня любишь? — спрашивает она.

— Нет, не это.

— Ты купил мне мопед?

— Нет.

— Ты любишь меня.

— Это насчет Кейрона.

— Что насчет Кейрона?

— Эта история — все правда. Я соврал, что я соврал.

— У тебя все лицо красное, — говорит она.

— Я должен был признаться кому-то.

— Ты сейчас опять будешь плакать?

— Нельзя понять, кто такой Оливер Тейт, не зная его постыдной тайны.

— Ха!

— Ты не воспринимаешь меня всерьез. Его зовут Кейрон. Он друг нашей семьи.

— А мне кажется, ты просто думаешь: это так круто — иметь постыдную тайну.

Я провожу языком по нижним зубам.

— У меня моральная травма, — говорю я.

— Ты хорошо умеешь врать.

— Я не вру.

— Докажи.

— Доказательство перед тобой.

— Что это значит?

— На ковре.

Джордана хмурится и отодвигается в сторону.

Я провожу рукой по волоскам в том месте, где она сидела. Что-то царапает мне руку. Я открываю глаза.

— Потрогай вот здесь, — говорю я ей.

Она проводит правой рукой по одному участку на ковре, потирая его указательным пальцем. Ворс издает сухой звук.