Ганс Носсак - Избранное Страница 12

— Да, слышу, — сказала Нелли.

— Дом принадлежит матери. Он очень старый. Говорят, ему несколько сот лет. И он уже сильно покосился. Несмотря на это, дом стоит, он построен добротно, и место тоже выбрано неплохо. В сущности, в нем можно было бы прекрасно жить. Только очень одиноко. Хотя не так уж одиноко, как кажется, ведь река всегда с тобой. Порой она зеленая, порой желтая, а потом свинцово-серая. Рыбы в реке нет — говорят, из-за фабрик, которые будто бы расположены дальше в верховьях. Но баржи… Дом принадлежал матери моей матери, и ее матери тоже. И так далее, и так далее; не знаю, сколько поколений владели им. Когда-то очень давно там, говорят, была переправа, и наш дом был домом у переправы. Знаешь ли ты, что такое дом у переправы? Теперь такое и не встретишь. Люди с другого берега громко кричали, и тогда их перевозили на лодке через реку. Потом аккурат на том месте выстроили мост. И это тоже случилось в незапамятные времена. Мост был стальной, построенный, как говорится, на века, ведь ему надо было противостоять сильному течению и крупным льдинам зимой. Для судов оставили три прохода, самый большой — в середине, он предназначался для баржей и плотов. Две опоры моста стояли в реке. Они еще сейчас заметны, на них выросли березки, и моряки должны глядеть в оба. Наверно, дорога через реку на другой берег имела в ту пору важное значение, иначе не построили бы такой солидный мост. Но обо всем этом, в частности о том, куда вела дорога, не знает теперь ни одна живая душа. Люди все начисто забыли. И никого это сейчас не интересует, порой вдруг что-то промелькнет в разговоре, и опять молчок. Я собрал эти сведения по крохам. На нашей стороне тоже не существует больше дороги. Да и зачем она нужна? Чтобы добираться до Унтерхаузена? Но туда ведет тропка через болота, вполне достаточно и тропки. Все мы, местные, изучили ее, а чужие к нам не забредают. Что им у нас делать? К нам приезжают только таможенники, патрулирующие окрестности, но они едут из города вдоль реки. По этой дороге вполне проходит мотоцикл, надо, правда, соблюдать осторожность. На мотоцикле приехал и мой зять, а потом я вместе с ним отправился тем же путем, взобравшись на заднее сиденье. В первый раз. И еще к нам заглядывают моряки с барж. Дальше нас дороги нет. Ибо мост… Мост уже не существует. Он обрушился; впрочем, по-моему, его давным-давно уничтожили. Люди это не признают. Нельзя даже спрашивать об этом: в лучшем случае на тебя смотрят с удивлением, а не то сердито. «Какие глупости», — говорят люди. Знаешь ли, мне кажется, они действительно не знают, что произошло с мостом. Их родители или бабушки с дедушками не захотели рассказывать, в чем было дело, и постепенно народ утратил к этому всякий интерес. И все же странно, что ни у кого это не вызывает любопытства. Пусть мост уничтожен, но ведь видно, что он существовал в былые времена. Видно невооруженным глазом. По крайней мере на нашей стороне реки. Сохранилось еще полпролета, он возвышается над водой, и спереди, на самом верху, растет маленькая березка. Будто флаг. До этого места запрещено ходить, опасно. Вход на мост завалили валунами, а над ними повесили старый щит с надписью. Буквы на нем уже стерлись. При желании можно легко перелезть через валуны и через щит, но и я на это не отваживаюсь. Мне тоже кажется, что руины моста продержатся недолго. Надо надеяться, что в минуту, когда он окончательно рухнет, под пролетом не будет баржи, ей тогда несдобровать. Но пока что… На другой стороне реки, как ни странно, уже не видно никаких следов моста и дороги, которая ведь доходила до самой воды. Не понимаю почему. Ведь если бы остались хоть какие-то следы, они были бы заметны и у нас. Наш берег — высокий. Довольно высокий и крутой. Мы протоптали узкую тропинку к реке, она такая глинистая, легко поскользнуться. И повсюду гнездятся ласточки. Иногда за нами увязывалась кошка; нам часто приходилось спускаться по этой тропинке: мы должны были выбрасывать в реку всякую дрянь, которую не жрали свиньи, а потом прополаскивать ведра. Работа нам нравилась, хотя она тяжелая, особенно для маленьких детей. И вот, если кошка бежала за нами трехцветная кошка, — ласточки явно сердились, а кошка делала вид, будто ничего не замечает. Да, у нас была кошка. Она не отходила от моей сестры. Теперь она почти все время сидит рядом с отцом; и он и она смотрят через реку на другой берег, смотрят часами, не шелохнувшись. Наверно, кошке очень обидно, что моя сестра ушла с чужим человеком, с этим зятем. Другой берег совершенно плоский, на нем вообще ничего не видно. Все называют тот берег запретным. Но почему он запретный?.. Ты слышишь, Нелли?

— Да, слышу, — ответила Нелли.

— Я думал, ты спишь.

— Нет, лежу с открытыми глазами. Сама не понимаю почему. Обо всем этом я узнала сегодня впервые.

— Быть может, правда тот берег запретный? Тогда с этим должен считаться каждый. Но негоже просто говорить «запретный», и дело с концом! Словно это никого не касается. Словно того, другого берега вообще не существует. Ведь люди видят его изо дня в день, надо только взглянуть в ту сторону. Пускай мы не замечаем там ничего особенного, но, как ни крути, сам берег есть. И не только его мы видим, мы видим, что там ровная поверхность и растет трава, куда ни кинь взгляд. Бурая трава, довольно высокая. Когда по траве пробегает ветер, кажется, что это рябь на воде. Стало быть, и ветер там гуляет. И что ни говори, на той стороне всходит солнце и луна. Да и почему бы отец стал смотреть все время на ту сторону? И мы — моя сестра и я? Не скажу, что мы заприметили там нечто из ряда вон выходящее, но ведь и там может что-то случиться, и, если люди не станут наблюдать, они пропустят нечто важное. Раньше там явно была какая-то жизнь, были люди, иначе не построили бы мост. Вылив ведра, мы присаживались у воды. Из дому нас не было видно, да и мать к реке никогда не спускалась. Казалось, нас все забыли, ужасно приятное чувство. И такая тишина. Только плеск воды. Мы рассказывали друг другу разные истории. Как люди жили на том берегу и что будет, если мы переправимся на ту сторону. И еще обсуждали, как именно переправляться. Сестра моя говорила: «Мне кажется, они объявили тот берег запретным только потому, что там лучше, чем здесь. Их это злит». И я в это верил. А когда мы слишком долго засиживались у реки, отец наверху кашлял. Слышишь, Нелли?

— Да. Почему он кашлял?

— Боялся, что мать спохватится и станет звать нас из кухни. Заслышав его кашель, мы стремглав бросались наверх. Но молча проходили мимо отца, делая вид, будто вернулись не из-за его кашля. И он тоже делал вид, будто нас не замечает. Иногда, впрочем, мы и его кашля не слышали, настолько были увлечены беседой. Порой казалось: мы уже перебрались на другой берег. А то как раз по реке проплывала баржа; тогда мы махали людям на барже и дразнили шпица, который в ужасном волнении бегал вдоль бортов взад и вперед и лаял на нас. И тут мать начинала кричать, и мы пугались. Лишь только мы входили на кухню, мать говорила: «У меня дети никудышные! Откуда в моей семье взялись такие бездельники?» Со времени несчастья с отцом она не осмеливалась нас бить, зато ругалась громким голосом, чтобы отец слышал, и это было еще хуже, чем колотушки. Особенно старалась она, когда на кухне сидел этот Штрук. Он оглядывал нас с головы до пят своими неподвижными глазами, словно собирался купить и отправить на бойню. А кошка Залезала под сестринскую кровать. Я чуть было и впрямь не стал плохим потому, что мать беспрестанно повторяла, что я плохой. Да, если бы у меня не было сестры и если бы отец не сидел за порогом на своем плетеном стуле, я обязательно стал бы плохим. Кое-как я этого избежал. Нелли, ты даже не представляешь себе, каково у человека на душе, если он точнехонько знает, что каждую секунду может стать очень плохим. Да, конечно, я топнул ногой, но это сущие пустяки. Мать нас бранила и одновременно возилась у плиты; я видел ее огромную жирную тень на стене, видел, как она чесала себе голову всей пятерней. О… Но тут сестра дотрагивалась до меня рукой. Или ее юбка касалась меня, только юбка. И все проходило, я не становился плохим. «По-моему, она вовсе не моя мать, — говорил я сестре вечером, она мачеха». Есть такая сказка. Но сестра запретила мне распространяться на эту тему. Она возражала: «Тогда отец не женился бы на ней». И она, конечно, была права. И еще сестра говорила: «Ты бы даже не знал, каким плохим можно стать, если бы она не была твоей матерью». И это тоже правильно. Но, поверь, Нелли, лучше бы мне не знать. Теперь ты понимаешь, почему нам надо говорить как можно меньше? Только самое необходимое: «Добрый день» или «Спокойной ночи», и ни слова больше. Не то на тебя обратят внимание.

— Не кричи так громко! — прервала Нелли.

— Что ты? Я ведь не кричу.

— Кричишь. Незачем все это слушать чужим людям.

— Тебя дядя заругает?

— Дяде безразлично. Кроме того, он спит очень крепко. Но тебя слышно на дворе, и потом, кто-нибудь может пройти по шоссе.