Андрей Черкасов - ...А до смерти целая жизнь Страница 12

Почему-то многие в техникуме были убеждепы, что тебя ждет писательская судьба. Ну, а Леонид Иванович, поскольку преподаватель литературы, особенно в это верил.

«…Я отшутился. Дошли мы с ним до преподавательской, где встретился Александр Иванович и тоже пожелал лучшего. Из его руки мою руку выхватила подбежавшая Зоя Алексеевна и с веселым и радостным лицом от души пожелала обязательно продолжать учебу. Я был весьма тронут их искренностью. Приятно сознавать, что тебя уважают. Но вот Сима…

На защите мельком видел ее лицо. Улыбается. Посмотрю прямо — поворачивается спиной… Защита, как говорят «сторонние наблюдатели», прошла неплохо. Под конец, правда, Васильев сбил с меня гонор разными подковыристыми вопросами, но в общем — ничего… Когда я держал свой доклад, тишина стояла небывалая — говорю без хвастовства. Члены комиссии слушали меня, не отрываясь к своим бумажкам. Зрители тоже слушали. Внимательно. Говорил я педантичным, как мне показалось, тоном, немного даже с амбицией. Но ничего, все позади.

Сегодня весь день дома. Ждал Лидиного звонка. Позвонила полчаса назад. Встретимся через час и поговорим обо всем. В основном, конечно, о Симе, потом о Москве. Лида уверяет меня, что Сима совсем не так относится ко мне, как старается показать, но от этого не легче. Неужели, если она действительно уважает меня, можно до такой степени глушить чувства гордостью? Впрочем, она это может — сильнейший человек».

Уже из того, что я прочел здесь, можно понять, насколько сложны были твои отношения с «гордой» Симой. Очень мало непосредственных, живых встреч, слишком много делается через Лиду, постоянного и верного связного…

«27 декабря 1965 г.

Какое большое значение в жизни имеет вовремя сказанное слово!

Теперь у меня в башке полная ясность, а в сердце полная пустота. Посмотрел вчера с Лидой фильм «Безбородый обманщик» и все понял в наших с Симой отношениях. Сегодня она уже разговаривала со мной. Лида ей сказала, очевидно, какое впечатление произвел на меня фильм. И Сима поняла, что я понял ее. Какое бы ни было большое у девушки сердце, оно у нее одно. Я ее за это еще больше уважаю. Навсегда.

Только что проводил ребят. Уехали в Свердловск Юрка с Галкой, Аркаша, Михалюта, девчонки. Грустно. Все сходятся в одном: не верится, что расстались надолго. Не говорю — навсегда, ибо жизнь не допустит такой шутки. Но насколько? Трех часов проводов не хватило, чтобы перепеть все наши песни. Пели в общежитии, пели в трамвае, пели на вокзале. Все от души.

До проводов позвонила Сима с просьбой от Лиды разъяснить обстановку насчет Москвы. Лида страшно обижена на Симу за ее непостоянство. Чуть не разревелась. Когда по Симиной просьбе приехал к ней, она уже успокоилась и успела понять, что ее решение не ехать, сказанное в порыве отчаянья, опрометчиво. Едем, вероятно, второго…»

Поездка ваша в Москву — мечта, загаданная еще с лета, не сбылась. 30 декабря тебя ждала дома повестка из военкомата.

Мне показалось, что ты внутренне был даже удовлетворен таким оборотом дела. Бережно положил повестку на стол.

Потом долго-долго смотрел в окно на заледенелую Каму.

— Ну вот. Значит, пойдем служить.

Мы провожали тебя 13 января. На сборный пункт пришла Лида. Симы не было. Стоял жуткий мороз — что-то около сорока, и нам удалось уговорить, чтобы вы сразу шли в помещение. Простились с тобой тут же: ты просил не ездить на вокзал. Мы поняли и не поехали.

А дня за два до твоего отъезда был у нас небольшой разговор, помнишь? Мне стало ясно, что здесь остается человек, который значит для тебя очень много. Разговор начал ты:

— Папа, ты можешь простить мне, что я так и не вернул тебе Есенина? — Эту книгу ты долго читал сам, потом отдал кому-то. Я догадался: должно быть, Ей, тогда еще неведомой мне, о которой мы ничего в ту пору не знали толком. Не дожидаясь моего ответа, ты продол жил: — Если не можешь… Одно слово — и книга завтра же будет у тебя.

Я ответил:

— Пусть она у меня не будет.

— Спасибо тебе, — отозвался ты просто и тихо. По тону, по глазам стало понятно, как нужен был тебе именно этот ответ.

И ты попросил еще, чтобы я купил после в книжном киоске, что в сквере против аптеки, шеститомник Грина. Ты договорился с продавщицей, которая обещала тебе откладывать… Позже, когда соберутся все, я должен их передать Валерию, твоему другу, а уж он сам знает, как и кому отдать их.

Все шесть гриновских книжек я передал ему вскоре.

Не берусь утверждать, но думаю, и сейчас они стоят на одной полке с тем томом Есенина…

Перечитывая коричневую твою тетрадку, я понимаю теперь — нет, чувствую даже, — с какой тяжестью в сердце уезжал ты морозной ночью из родного города, что увозил в душе.

А в рюкзаке уезжало с тобой в дальнюю дорогу то письмо от Наташи, про которое упомянул тогда в дневнике — «если б не то письмо…». Оно пришло перед самым твоим отъездом.

Наташа писала, что ждет обещанного приезда вашего — всех четверых (ты, Анатолий, Валерий, Лида) — в Москву. Но сквозь строки явственно проступала мысль, что больше-то всех ждет она Анатолия. Как бы между строк обронила признание в том, что ее, Наташин, тон в письме к тебе — чисто дружеская откровенность, на которую не решилась бы ни с кем. С Анатолием тем более.

Мог ли ты не понять истины?

И еще она писала:

«…Я не верю тому, что Толька меня любит. Это неправда. Это же глупость… Понимаешь, если бы он любил, любил бы по-настоящему, то как он тогда мог (если любит) написать такое письмо? Я хотела его ненавидеть, но не смогла. Все-таки я его люблю. Неужели он этого не понимает? Я не могу сказать, что люблю его по-настоящему. Я не знаю, что такое — любить по-настоящему. Просто он в данную минуту больше всего напоминает мне того человека, которого я буду любить. Может быть, я его никогда не найду. Кто знает…

В воскресенье была в консерватории. Видела юношу, очень похожего на Анатолия. Он был с девушкой. Он подавал ей пальто и так смотрел на нее и улыбался, что я, как дура, встала, открыла рот и представила себе, что ведь это я, и какое право она имеет стоять на моем месте… А потом ехала в автобусе и думала о том, что у Анатолия сегодня день рождения.

Интересно, что он сейчас делает? Мне бы хотелось, чтобы он сидел за столом и смотрел в окпо. В мою сторону. А я — в его…»

Вот такое письмо.

Ты и после, верно, получал похожие. И каждое отнимало у тебя что-то очень привычное и дорогое. Может, потому и разгорелась вновь начавшая было остывать твоя привязанность к Симе? Ты думал о ней: как приедешь, и как она встретит, и какие слова скажет… Хотя уже почти твердо знал: никаких надежд тебе оставлено не было.

Вот теперь я уже понимаю, что означают слова из коричневой тетрадки: «Предназначаю ее новой, совершенно отличной от прежней жизни… Надеюсь на лучшее…»

А оно, лучшее, было с тобою рядом.

Ты заканчивал последний курс, когда на третьем училась сероглазая девочка, которую позже ты ласково назовешь Татьянкой… Комсомольские дела свели вас вместе. Вы часто виделись. Часто работали вместе. И она потянулась к тебе. И полюбила… Ты не замечал этого или не хотел заметить. А может, не понял еще или просто догадаться не умел, что вот оно, лучшее. Преданное и терпеливое. Самозабвенно готовое ждать своего часа хоть тысячу лет.

ПИСЬМО ШЕСТОЕ

Я догадываюсь, почти уверен теперь, что весь первый год солдатской службы ты думал о Симе. Не знаю, писал ли ей, но среди огромного множества писем — всяких и отовсюду, от Наташи в том числе, чьи послания состояли больше из болтовни, нередко развязной, — не было ни одного письма от Симы. Я не нашел.

Знаю, что ты грустил. Теперь знаю. А тогда не мог и подумать, потому что твои письма домой налиты таким отчаянным светом и такой полнотой жизни, что хоть взаймы бери.

«15 января 1966 г.

Здравствуйте, дорогие мама, папа и Лина!

Первое письмо отдал дежурному парню, который ходил в числе других за провиантом на станцию. Есть надежда, что ненадолго выпустят из поезда, тогда попытаюсь кинуть это письмо. Здесь тепло, светло и сытно. Играем в домино и живем заботою, чтобы вовремя добыть горячего чаю, который ленивая проводница готовит в мизерных количествах. В Новосибирске капитан обещал снабдить фруктовой водой и кефиром.

Едем дальше. До свидания. Саша».

«17 января.

Здравствуйте, дорогие…

Четвертые сутки дорога… Приятная новость: только что мне на голову упал чей-то валенок, отскочил рикошетом по кумполу моему соседу и на этом успокоился. Как видите, от скуки здесь не умрешь. От голода — тоже, кормят прилично. Сегодня двадцать человек из вагона на станции снабжали эшелонную кухню водой, я в том числе. Прошлой ночью получил первый «очередной» наряд — дневалил по вагону полночи.