Игорь Голосовский - Алый камень Страница 12

— Действительно, металл будущего!

— Да! — гордо ответил Мальков. — И это еще не все! Ленинградский онколог профессор Петровский использовал для лечения раковой опухоли радиоактивные свойства Алого камня и получил хороший результат. Конечно, до полной победы над раком еще далеко, но не исключено, что именно Алый камень спасет жизнь людям, умирающим от этой тяжелой болезни…

Егорышев слушал затаив дыхание.

— А, ведь когда-то этот металл считали ненужным, даже вредным. В восемнадцатом веке на одном шведском медноплавильном предприятии плохо выходила медь из печи, несмотря на богатое содержание ее в породе. Медь исследовали и обнаружили посторонний, до сих пор неизвестный металл, который и мешал нормальному течению плавки. Раздосадованные рабочие назвали открытый металл Злым духом, и это название, собственно, сохранилось до сих пор. Но Злой дух оказался добрым!

— Он может быть, наверно, и злым, раз его так назвали? — улыбнулся Егорышев.

— Разумеется. Все зависит от того, как использовать этот металл. Поэтому-то он и считается сейчас стратегическим сырьем.

— А кто первый придумал такое чудесное название?

— Гольдберг. Он ведь был романтиком, любил стихи и даже сам писал их, только скрывал от всех… Собирал в горах цветы, любовался звездами… Металл, о котором идет речь, в чистом виде почти не встречается. На вид он белого цвета, с розоватым оттенком. Вот Гольдберг и придумал — Алый камень… Алый камень был мечтой всей его жизни, его страстью. Он сорок лет искал его.

— И не нашел?

— Этот металл очень редок, — уклончиво ответил Мальков. — Крупные месторождения имеются лишь в Канаде и в Центральной Африке. Вновь открытые месторождения на Западе держатся в строгом секрете. У нас в Советском Союзе Алый камень добывается в небольшом количестве. В нем постоянно испытывается нужда… Но мы с вами отвлеклись. Вернемся к Матвею Строганову. Что вы хотели бы еще узнать о нем?

Егорышев понял, что Роман Сергеевич не желает больше говорить об Алом камне.

— Где сейчас находится Строганов? — спросил он.

— Этого я не знаю, — ответил Мальков. — После окончания летней кампании Строганов остался в Красноярске, а мы вернулись в Москву. Той же зимой я ушел на пенсию, заболел, и дочка увезла меня к себе в Среднюю Азию. Она тогда работала в алма-атинском театре… В прошлом году ее перевели в театр Вахтангова. Гольдберга уже не было в живых, Паторжинского, Коровина и Николаенко я в Москве не застал. Я больше не встречался с ними. Поэтому затрудняюсь вам ответить. Думаю, впрочем, что Матвей Михайлович остался где-нибудь в тех краях. Он ведь художник, любит природу. Тамошние места ему очень понравились. Да и для геолога там работы предостаточно.

Поблагодарив Романа Сергеевича, Егорышев поехал на дачу. Он добрался туда незадолго до полуночи, голодный и усталый, с жестокой головной болью. Он вскипятил чайник, жадно выпил несколько стаканов, заедая чай черствой булкой, и до рассвета расхаживал по веранде, спускался с крыльца под моросящий теплый дождик и пытался привести в порядок мысли. Он был взбудоражен тем, что услышал от Малькова.

Раньше он ничего не знал о Матвее, о его профессии и не думал, что он собой представляет, как выглядит, какие у него голос, характер, привычки. Матвей для Егорышева был бесплотным, отвлеченным понятием, чем-то вроде призрака. С призраком нельзя было спорить, считаться, к нему нельзя было даже ревновать. Ревновать, вообще говоря, было можно, но сама ревность тоже оказывалась бесплотной и какой-то отвлеченной.

После разговора с Мальковым все стало по-другому. Егорышев был потрясен величием тех целей, которые поставили перед собой эти люди, ищущие Алый камень, металл будущего. В его представлении и сами эти люди должны были быть какими-то особенными, не такими, как все. Дело, которое они делали, было прекрасным, важным, государственным делом, достойным мужчины. И Матвей Строганов был причастен к этому прекрасному делу. Он тоже искал Алый камень, тоже был в числе избранных, он был одним из тех, кому завидовал и перед кем всегда преклонялся Егорышев.

Из рассказов Наташи, из того, что он узнал сегодня от Малькова, в душе Егорышева возник живой образ Матвея Строганова — коммуниста, искателя, настоящего человека. Этот образ был таким привлекательным, чистым и благородным, что Егорышев чуть не заплакал от любви к Матвею, от жгучей ревности и от зависти к нему.

На следующий день, явившись на работу, Егорышев дождался, когда за стеклянной перегородкой мелькнул бежевый плащ Лебедянского, и мимо Зои Александровны, не обращая внимания на ее изумленный и негодующий взгляд, прошел в кабинет.

— Здравствуйте, Евгений Борисович, — сказал он Лебедянскому. — Не можете ли вы мне предоставить сейчас очередной отпуск?

— Почему такая срочность? — спросил заведующий отделом, мельком взглянув на Егорышева и с досадой шаря рукой по письменному столу.

— Дело в том, что я нашел своего друга… Он участвовал в экспедиции Гольдберга и сейчас, видимо, находится где-то в Красноярском крае… Я хочу поехать туда.

Лебедянский сел в кресло. Скулы его обтянулись, а коричневый нос заострился. Несколько секунд он сверлил Егорышева своими черными пронзительными глазками, потом со скрежетом отодвинулся вместе с креслом от стола и сказал:

— Все это прекрасно, но у нас существует график. По этому графику вы должны идти в отпуск в декабре.

— Я попробую с кем-нибудь поменяться, — сказал Егорышев.

— Ну кто же с вами поменяется? — пожал плечами заведующий отделом. — Сейчас начало августа, сами должны понимать, курортный сезон… Но дело даже не в этом. В ближайшее время я никак не смогу вас отпустить. Вы мне скоро понадобитесь. Я хочу поручить вам одну очень важную работу.

— Я вас очень прошу, — тихо проговорил Егорышев.

— Нет, нет, это невозможно, — развел руками Евгений Борисович. — Послушайте, а почему бы вам туда не написать? Напишите в адресный стол, и вас свяжут с вашим другом… Так будет гораздо разумнее. А ехать наобум… Вы рискуете потерять зря время и деньги.

— Я тоже сначала думал написать, — ответил Егорышев. — Но это займет очень много времени, а ждать я не могу… И потом он, может быть, не живет в Красноярске.

— Тем более, тем более, — сказал Лебедянский и встал. — Мне очень жаль, товарищ Егорышев, но я вынужден отказать вам.

Он пожал плечами и вздохнул. Зоя Александровна остановила Егорышева, когда он проходил мимо:

— Прекратите ваше самоуправство. Я не желаю из-за вас получать выговоры. Вы обязаны соблюдать установленный порядок!

— Зачем ты ходил к Лебедянскому? — спросил у Егорышева Долгов во время обеденного перерыва. Тот ничего не ответил. Он чувствовал себя совсем разбитым.

После работы Егорышев поехал на дачу, но в вагоне метро обнаружил, что сел в поезд, следующий в обратном направлении. Пересаживаться на встречный поезд он не стал и вышел из метро на станции Университетская. Он давно не был в своем районе и решил немного погулять. Дело было, конечно, не в прогулке. Прогуляться Егорышев мог отлично и за городом. Просто ему захотелось увидеть Наташу. Он должен был взглянуть на нее, именно для этого он и приехал сюда и знал все время, что едет для этого, а вовсе не для того, чтобы прогуляться по Ленинскому проспекту.

Прийти к ней просто так, без всякого повода показалось ему неудобным, и он решил, что расскажет ей про Гольдберга, про Малькова и про Алый камень.

Он сел в лифт и зажмурился, чтобы не видеть стенок, которые сдавили его со всех сторон.

Он постоял немного на площадке и вставил ключ в замок.

В прихожей тревожно и нежно пахло ландышем. Егорышев на цыпочках прошел через столовую и осторожно приоткрыл дверь спальни.

Наташа стояла у окна и задумчиво смотрела на картину Матвея, которую она положила перед собой на подоконник. Егорышев кашлянул, но Наташа не обернулась, хотя ему показалось, что она заметила его и знает о его присутствии. Оставив дверь полуоткрытой, он повернулся и вышел из столовой. В прихожей по-прежнему пахло ландышем.

Через несколько минут он был на улице. Он шагал, стиснув зубы, ничего не видя перед собой.

Четыре долгих года он прожил с Наташей. Они делили дни и ночи, пищу и кров, спали рядом, их дыхание смешивалось, они знали минуты ни с чем не сравнимой радости и счастья. Они были самыми близкими и родными людьми на земле — мужем и женой.

Это было, и Егорышев думал, что никто не может отнять у него того, что было.

Но Матвей Строганов отнял.

Теперь Егорышев был уверен, что все эти дни Наташа не вспомнила про него… хотя он не сделал ей никакого зла… Нет, она не вспомнила о нем. Она думала о Матвее. Рядом с ней был Матвей!

От обиды и горя Егорышев застонал. Собственный голос вывел его из забытья. Он оглянулся. Перед ним лежал весь в огнях Ленинский проспект. Над черными деревьями Парка культуры светились неоновые буквы: «Ресторан „Южный“. Егорышев пересек улицу и вошел в ресторан. Ни есть, ни пить ему не хотелось, но он не мог больше оставаться наедине со своим отчаянием. Ему нужны были человеческие голоса, лица, яркий свет.