Юрий Бондарев - Родственники Страница 12

— Знаешь, что такое бывшая Большая Татарская? — заговорил Валерий, зубами вытянув из пачки сигарету. — Никогда не слышал? Замоскворечье — знаменитая история купечества. Геологи равнодушны к истории?

Никита не ответил.

От узкого, грохочущего, визжащего трамваями перекрестка Пятницкой повернули в кривой переулок, затем выехали на просторную, бело залитую солнцем мостовую — и отдалился грохот трамваев, пошли справа я слева разно покрашенные деревянные заборы под тополями, двухэтажные дома с чердаками, низкими окнами, замелькали сквозь давно снятые ворота заросшие травой зеленые дворики, дощатые сарайчики в глубине их, обитые ржавым железом голубятни с сетчатыми нагулами — всюду зелень, солнце, тени, дремотное спокойствие летнего дня.

— А что… — сказал Валерий. — В этом что-то было! Тишина, покой, пуховая постель и жаркие объятия покорной жены на скрипучей кровати. Завидую купцам первой гильдии! Жили себе, почесываясь. И понятия не имели, что такое бикини или радиация. Ошеломлял лишь размер самовара у соседа. А, старикашка?

— Ты трепач, что я понял, трепач первой гильдии, — проговорил Никита, потирая болевший висок. — Я вчера это заметил. Ты можешь трепаться тридцать часов в сутки. Неужели не надоедает? Потом все эти «старикашки» и всякая такая дребедень устарели давно.

— Не следишь за современной литературой, Никитушка. А литература — что? Литература отображает и изображает жизнь. — Валерий засмеялся.

— Ну, можно помолчать? Честное слово, напоминаешь включенный магнитофон. Неужели не устаешь?

— Будущая профессия, милый. Я же историк. Бесконечная тренировка языка. Привык. Язык мой — хлеб мой.

— Именно хлеб! Вчера ты здорово резал правду-матку профессору, заслушаешься! Хорошо, что не полез к нему целоваться. Я ожидал. Все шло к тому. Но скажи, для чего ты начал тот спор?

— Дитя ты, дитя! Наш спор с тобой бессмыслен, — ответил Валерий, смеясь. — Понимаю, Никитушка, ты ходишь еще в детских штанишках наивности. А жизнь не апельсин. Вся соткана из противоречий. Все. Прекращаю дискуссию. Приехали.

Он круто повернул машину во двор, тесный от деревянных сараев, и, не сбавляя газа, проехал в узком проходе меж оград сочно зеленеющих палисадников, остановил машину на заднем дворике, тихом, знойном, сплошь заросшем травой и ромашками. Низкий одноэтажный дом едва был виден под разросшимися деревьями; на старых его стенах, на скосившемся крыльце, на новой «Волге» под навесом тополей — везде желтели солнечные пятна; и потянуло сразу чуть сыровато от земли, пресно запахло травой, и чем-то покойным, провинциальным повеяло от разомлевших на жаре нежных деревенских ромашек в палисадниках, от ветхих, рассохшихся ступеней крыльца дома, в котором полутьма прохлады стояла в пустых окнах.

Никого не было здесь. Валерий посигналил дважды, распахнул дверцу, превесело крикнул:

— Привет, провинциалы! Мирно спите? Если не ошибаюсь, все смылись из этого дома.

И Никита, вылезший из машины вместе с Валерием, несколько напряженный от этой странной тишины маленького, немосковского дворика, тотчас увидел, как из-под «Волги» высунулись мускулистые с задранными штанинами ноги в кедах, задвигались по траве, затем глуховатый голос размеренно ответил:

— А без ажиотажа можно?

Валерий присел на корточки, играя ключиком.

— Привет, Алеша! Вылезай! И не жестикулируй ногами. Я привез гостя.

Мускулистые ноги в кедах не спеша выдвинулись из-под машины, от движения задралась рубаха, обнажая плоский сильный живот, и Алексей вылез из-под «Волги», сел на траве, — рукава до локтей засучены, руки измазаны маслом; тыльной стороной ладони провел по смуглой щеке, внимательные темно-карие глаза изучающе оглядели Никиту с ног до головы, задержались на его настороженном лице.

— Здорово, Никита, — проговорил Алексей. — Мы ведь с тобой почти незнакомы. Верно?

Никита выжидающе смотрел на него, пытаясь найти сходство этого грубовато-смуглого парня в кедах, в темной, испачканной маслом рубашке с тем Алексеем, которого он видел вчера, но ничего, казалось, общего не было.

— Здравствуйте, — официально сказал Никита.

— Не здравствуйте, а здравствуй, — поправил Алексей и вытер ладони тряпкой, не спуская прищуренных глаз с Никиты. — Пойдем, брат. На крыльце покурим. А ну-ка, Валька, — он строго кивнул Валерию, — возьми масленку да смажь рулевые тяги. Только как свою. Ясно?

Он был среднего роста — не выше Никиты, но крепче, прочнее его; мускулистые руки, загорелое дотемна лицо, плотная, прямая шея вызывали мысль о грубой силе, лишь узкий треугольник кожи на груди, видный в распахнутом вороте сатиновой рубашки, совсем не тронутый загаром, был неправдоподобно белым.

— Значит, приехал, Никита? Вот теперь, кажется, познакомились.

— Ваша мать, Ольга Сергеевна, сказала мне… — проговорил серьезно Никита.

— Ольга Сергеевна не моя мать.

— Я… не понял, — пробормотал Никита, удивленный его равнодушием, как будто Алексей говорил о человеке чужом, незнакомом и мало интересующем его.

— Садись на ступени, — сказал Алексей. — Хочешь папиросу? Так вот: Ольга Сергеевна — вторая жена Грекова. Следовательно, я не ее сын. Валерий — да.

Распыленный тополиный пух мягко летел, плыл в воздухе над зеленеющими палисадниками, над тепловатыми деревянными ступенями крыльца, осторожно цеплялся за ромашки, за траву невесомыми, слабыми островками. Набухшие тополиные сережки, лопаясь, падали с легким шорохом на полированный верх машины, под которой, насвистывая, проворно елозя кедами по траве, постукивал пневматической масленкой Валерий; он, видимо, делал это не в первый раз. И Никита, чувствуя на брови скользяще-щекотное прикосновение рассеянного в воздухе липкого пуха, проговорил не совсем уверенно:

— Никогда не знал…

Медля, Алексей долго разминал тоненькую, дешевую папиросу в твердых испачканных пальцах; чернели каемки масла под ногтями, лицо было пятнисто освещено сквозь ветви иглами солнца, и тогда Никита увидел косой шрам возле его тронутого сединой виска. «Кажется, он занимался боксом?» — подумал он, вспомнив перчатки, кожаную тренировочную грушу в его комнате, и тотчас хотел спросить об этом, но договорил дрогнувшим голосом:

— Никогда не знал, что в Москве у меня столько родственников.

— Естественно. Если твоя мать — родная сестра профессора Грекова, — Алексей зажег спичку, прикурил, положил руку на колено Никиты, — значит, их много. Даже больше, чем надо, брат. Когда-то она бывала у всех.

— Разве ты знал мою мать? — недоверчиво спросил Никита, смахнув прилипший к потной переносице назойливо щекочущий пух, и повторил: — Ты когда-нибудь видел ее?

Пекло солнце, и особенно остро чувствовался давящий зной на волосах, и Никита будто по-особому отчетливо видел смуглое лицо Алексея, глухо заросший травой дворик с палисадниками, густые тополя, раскрытые окна в низком деревянном домике, и даже представилось на секунду, что он все это давно видел, что это было давно знакомо ему. Но он никогда ничего этого не видел, не мог знать, что здесь, в тихом зеленом дворике Замоскворечья, жил его брат Алексей, и показалось ему сейчас, что его приезд сюда с Валерием походил на кем-то начатую игру, и он, как бы насильно втянутый в эту игру, сказал:

— Странно все-таки… В один день мы оказались родственниками…

— К сожалению, — ответил Алексей и вдруг нахмурился, докуривая в ладонь. — Почти. Все мы на этой земле родственники, дорогой брат, только иногда утрачиваем зов крови. Ясно? И это нас освобождает от многого, к сожалению и к несчастью. Как кардан, Валерий? — с прежней строгостью спросил он. — Ты жив, брат?

— Что освобождает? Кого? — подал голос из-под машины Валерий, и там на миг перестала пощелкивать масленка. — Кого это ты цитируешь?

— Зачем цитировать банальности? — сухо ответил Алексей, и вновь Никите бросился в глаза этот едва заметный косой шрам возле его виска.

— Я ночую в твоей комнате, — сказал почему-то Никита. — Там остались перчатки и груша. Подумал, ты занимаешься боксом?

Алексей сделал вид, что не услышал вопроса, затаптывал папиросу на ступени.

— Ты боксер? — опять спросил Никита, глядя на рассеченную бровь Алексея.

— Ошибся. Боксом я увлекался в прошлом. В институте. Сейчас я инструктор. В автошколе. Этот шрам — война. Царапнуло на Днепре…

— Война? — повторил Никита, одновременно с беспокойством думая о том, что Алексей не ответил, видел ли он его мать. Никита знал, что мать несколько раз приезжала по своим сложным делам в Москву, но подробно никогда не говорила об этом.

— И обкатываю машины своим ученикам. Эта «Волга» — одного инженера.

— Ты видел когда-нибудь мою мать? — спросил Никита, стараясь говорить естественно, но боясь поднять глаза, опасаясь выдать напряжение в своем взгляде. — Ты был знаком с ней?