Олеандр Олеандров - Сборник: 200 рассказов Олеандрова Страница 12

С парашей в правом углу комнаты.

И воспоминаниями про красивые ножки пани Анны, со второго подъезда.

Тогда впервые в своей жизни, Иван почувствовал отчаяние и простую мальчишескую обиду:

– А я так и не пострелял с настоящего пистолета!

И жизнь пошла день за днём Иван тоскливо смотрел в угол камеры.

Там в камере, и исполнилось ему 18 лет.

Свобода пришла неожиданно, через полтора года.

Польшу оккупировали немцы.

Вошли в город и открыли тюрьму.

И Иван побежал домой, спотыкаясь от нетерпения по неровных улочках родного Перемышля.

А из окна уже выглядывала пани Анна. С приветливой улыбкой:

– Добрый день, Иванцю!

И тогда Иван понял – не миллиарды долларов, не яхты и не теплоходы… а горячая ванна, после вонючей камеры – вот что такое рай.

Две недели Иван лежал на диване, читал журналы и книги, а потом пошёл искать работу.

Выйдя на улицу, он понял что стал героем.

А как же, член подпольный организации, участник теракта, и даже зэк.

Все это – как ордена для мальчишки.

А заодно, и на работу пригласили его. Как проверенного кадра.

На государственную службу.

Немцы собирали военизированную организацию, для поддержания порядка среди местного украинского населения.

Называлось это – батальон "СС Нахтигаль".

Для чего предназначался этот батальон, Иван так и не понял.

Но зарплату платили исправно.

Целыми днями они сидели в классе, учили устав и немецкий язык.

После обеда разбирали винтовку и пулемёт

Два раза в неделю выводили на стрельбище.

А по субботам-воскрсеньям отпускали домой.

Помыться и отдохнуть.

Иван Николаевич вздохнул. Дальше вспоминать не хотелось.

Потому что дальше, началась служба.

А ещё, приятель у него появился в Нахтигале.

Правда, придурок был и фантазёр.

То он уверял Ивана что Марсиане прилетели на Землю. Что Гитлер с ними ведёт переговоры… То что их скоро направят служить в Англию.

– Шо дыхне, то сбрехне – говорили про него ребята.

В июле 41 года, занятия кончились, посадили в вагоны и отправили во Львов.

Так и началась служба.

Какое же это наслаждение – оставить проклятые парты, недоваренные макароны на обед, и визгливого оберштурмбанфюрера с его оппель-плацем… направо, налево, кругом.

Во Львове их ждало летнее солнце, море симпатичных девчонок на улице.

Несложная работа – выкидать жидов с квартир.

Работа была своеобразная.

Подходили к двери и орали страшными голосами изображая из себя настоящих немцев:

– Ахтунг! Нахтигаль!

Из -за двери раздавались визги, крики, беготня.

Иногда двери изнутри открывал сами. Иногда – нет.

Тогда они выбивали дверь.

– Ахтунг! Нахтигаль!

И удар в дверь сапогом, начищенным до синевы. С подковкой на каблуку.

– Ахтунг! Нахтигаль!

И дрожащая еврейская семейка выбегает на улицу, с сумками и чемоданами.

Визжа и пища.

– Ахтунг! Нахтигаль!

И тому кто запоздал с выходом – пинок под зад.

Иногда просто били. Для смеха.

Иногда заставляли вылизывать лестничный проем в доме.

Иногда отнимали чемодан.

– Ахтунг! Нахтигаль! – Это звучало гордо. И громко.

Однажды из квартиры выскочила еврейская девчонка, лет 15-ти.

С родинкой прямо между голубых глаз.

Она почему-то не боялась нахтигальцев.

А смотрела на них с насмешливым блеском в глазах.

По крайней мере так показалось Ивану.

И тогда он подскочил к ней сзади и резким движением руки стащил с неё трусики.

Прямо перед толпой прохожих.

Громкий хохот раздался на улице.

Приятели – эсэсовцы смеялись до слез и похлопывали его по плечу.

А девочка с родинкой между глаз сидела на мостовой. и со слезами смотрела на него.

Как будто ждала пояснений.

– Мы нахтигаль! – Пояснил ей Иван, – надо было сразу выходить на улицу.

Сзади подскочил Штефан.

Пинок сапогом в голую задницу отбросил её на несколько метров вперёд:

– Вперёд я сказал!

И она поползла вперёд, оставив свои трусики на асфальте.

Под хохот и веселье:

– Пани мецьки забула!

Но не долго продолжалась райская жизнь. Через два месяца немцы расформировали батальон Нахтигаль.

И Иван снова оказался безработный.

– Украинский СС оказался им не нужный! – Жаловались между собой нахтигаливцы.

Немцы пожалели и оставили им на память эсэсовскую форму которая позволяла бесплатно ездить в трамвае.

И девочек кадрить возле Оперного театра, где нахтигаливцы шепелявили на немецком, изображая из себя арийцев.

Все кончилось.

– Надо в разведку просится! – сказал Штефан. – Там платят хорошо. И могут в Англию направить. Шпионом работать. Или в Америку…

Но как туда попасть, он не знал

Каждый день ребята разъезжались по домом.

Однажды исчез и Штефан. И тогда Иван понял – пора возвращаться в родной Перемышль.

– "Ахтунг, Нахтигаль!" закончился навсегда.

Нужно искать работу.

На заводе. Или в цеху.

Все надо начинать заново.

Но жизнь снова повернулась к нему хорошей стороной.

Оказалось, что в Перемышле его ждали.

Молодая соседка пани Анна радостно выбежала к нему навстречу:

– Иванцю, ты вернулся?

Подбежала к нему и остановилась как вкопанная. Как будто чего-то ждала.

И тогда Иван впервые обнял соседку Ганцю. Старшее его на 2 года, такую красивую. И жаркую.

Такую неприступную раньше. И такую желанную.

Столько раз он мечтал про неё лёжа в нахтигалиевской казарме, на нарах.

Как он – с нею. В постели. Что она любит его.

Говорит что он самый желанный. Самый любимый.

И вот теперь, Ганночка прижимается к нему, прямо на улице, возле подъезда дома.

Как во сне…

Что ещё ему нужно для счастья?

Да плевать на Нахтигаль!

Никогда его больше не будет. Старя жизнь кончилась.

И будет другая жизнь.

Может даже получше старой.

Через неделю он устроился слесарем на керамическую фабрику.

И начал каждый день встречаться с пани Анной.

Каждый вечер, возвращаясь с нею из кинотеатра, он тискал её у поезда, касался рукой её груди, постепенно опуская их все ниже и ниже, к её ногам.

Опускал… пока не чувствовал кружеву её трусиков в своей ладони.

И то что под нею.

А она… только крепче прижималась к нему.

Это сводило с ума Ивана.

Она обдавая его жаром своего тела, лишила его сна и покоя.

– Я женюсь на ней, мамцю – сказал он однажды матери.

Но на лице матери он не увидел ответной радости.

Даже наоборот

– Что случилось, мамцю?

– Она есть блядь – ответила мама.

И мама начала бороться за Ивана. Как могла.

Однажды привела домой к ним – старых друзей приятелей, для которых он был ещё героем. Борцом за свободу Украины.

Хотела отбить его от Ганци.

И отбила.

Ребята принесли с собой чувство свободы и чего-то светлого.

Они рассказали что по всей Украине строится армия.

С тысячами командиров.

И даже со своей разведкой.

Вот тут, Иван попался… слово "разведка" – всегда будоражила воображение Ивана.

И Иван задумался – или он всю жизнь слесарь на фабрике, и с кружевами трусиков пани Ганны в руках, или его ждёт новая жизнь, такая яркая что даже "Ахтунг! Нахтигаль!" померкнет перед ней.

Чтобы Вы выбрали в 20 лет?

Вот и Иван выбрал.

Свободу.

Свобода началась с сюрприза.

Последний свой вечер, с пани Анной, – Иван решил сделать необычным.

Решил пошутить на Ганночкой, которая так и не далась ему.

Одел свою эсэсовскую форму оставшуюся ещё с Нахтигаля и пошёл к Ганночке.

Несколько минут она ошарашено смотрела на него. В эсэсовской форме.

С высокой кокардой на которой красовались череп и кости.

– Ганнуся, я офицер Германской армии. И выполняю специальное секретное задание.

Теперь только ты про это знаешь, и я.

Скоро мы с тобой поедем в Германию.

И тогда что-то случилось с Ганусей… Этот прощальный вечер надолго остался в его памяти.

Сначала Ганнуся не могла два слова сказать.

Потом вдруг её прорвало и она говорила без умолку. Шутила и смялась.

Достала почему-то из шкафа водку, поставила её на стол, после третьего стакана, Ганночка перестала щебетать, опустилась на кровать и сказала ему наконец то что он так давно ждал:

– Иванцю, коханый мий, та йди же до мене.

– А ведь она точно блядь – вдруг проскользнула мысль у Ивана.

Он снял эсэсовский мундир. И лёг рядом нею.

Окошко камеры приоткрылось:

– Коломойский, на допрос!

И раздался звук открываемого засова.

Молодой следователь, вызывал его уже 5-й раз и предлагал написать явку с повинной.

Это была старая милицейская уловка. Не предъявлять факты обвиняемому, с надеждой что тот сам расколется и даст следствию больше фактов чем есть у следователя.

Щуплый, молодой следователь, упорно делал вид что фактов у него достаточно.