Алексей Кирносов - Два апреля Страница 12

- Ксения Михайловна очень строгая девушка, - улыбнулся Овцын. -Она всех помощников выгонит посудной тряпкой. В общем мы ее с завтрашнего дня оформим. Посуду можно убрать, Гаврилыч.

Повар, собрав посуду, вышел.

- Спасибо, - тихо сказала Ксения. Лицо ее просветлело и теперь не казалось таким неестественно бледным, как прежде.

- За что? Нечему радоваться. Теперь я для вас всего-навсего начальник, а пять минут назад был добрым знакомым. Хорошо ли это?

- Хорошо, - радостно сказала Ксения. - Что я теперь должна сделать?

- Сейчас расскажу.

Он достал из письменного стола бланк и выписал направление в поликлинику - Ксении Михайловне Зарубиной, буфетчице теплохода «Кутузов»...

- В базовой поликлинике пройдете медицинскую комиссию, - сказал он, отдав ей бумагу. - Непременно сделайте анализ на бациллоносительство и возьмите справку. Вы теперь, барышня, являетесь работником пищеблока, это положение ответственное.

- Я понимаю, - радостно сказала она.

- После этого сдадите паспорт и справки старпому, а трудовую книжку мне. Я запишу вас в судовую роль, и приступите к работе. Работа будет трудная и грязная. Кроме работы на камбузе и в салоне, придется еще каждое утро прибирать каюты командного состава. Честно говоря, мне приятнее было бы сходить с вами в театр, чем видеть, как вы подаете миски и возитесь с грязным бельем. Честное слово, приятнее было бы сходить с вами в театр, -повторил Овцын.

- Теперь это невозможно? - спросила Ксения.

- Теперь это невозможно, - сказал он.

Он подал ей плащ, и она помедлила воспользоваться этой услугой, как бы сомневаясь, можно ли теперь. Он понял, улыбнулся, одел ее и даже слегка обнял за плечи. Ксения быстро наклонила голову и поцеловала его руку.

- Сумасшедшая девка! - произнес Овцын, отскочив в сторону. Он покраснел. Ему так давно не приходилось краснеть, что от неожиданности ощущения заколебались перед глазами переборки каюты.

- Сумасшедшая девка! - рявкнул он, вытолкнул Ксению в коридор и захлопнул дверь.

7

Выход в море он назначил на вечер 30 апреля. Это было жестоко. Всем хотелось провести два дня первомайского праздника на берегу, а не в море. У всех уже были планы на эти два дня. Сколачивались компании, справедливо распределялись вахты. Овцын знал, что за этими двумя днями последуют два дня депрессии, потому что матросы, конечно, не будут сдерживаться в праздник, да еще перед выходом в море. Так уж это бывает, и вряд ли даже Указом Президиума Верховного Совета можно изменить такое положение вещей.

Терять четыре дня он не хотел, а ледовая обстановка была благоприятной и восточная часть Финского залива вскрылась. Команда роптала, но он был неумолим и приказал готовить судно к выходу в море в двадцать два часа 30 апреля.

- И мне, значит, как полоумному тридцатого апреля выходить? - сказал Борис Архипов. - Может, передумаешь?

- Не передумаю, - сказал Овцын. - Моряки народ несдержанный. Не исключено, что кое-кто среди праздника в милицию угодит на столько-то суток. Жди его потом.

- На отход милиция выпускает.

- Другое может произойти. Праздники - вещь необходимая, но и опасная. Как автомобиль.

- Хороший ты парень, сынок - сказал Борис Архипов, - а людям не верить. Подозреваешь, что все они только и хотят тебе в карман нагадить.

- Я очень даже верю их добрым намерениям, - возразил Овцын. - Но, кроме добрых намерений, у .людей существуют пагубные страсти, которые разбивают порой эти добрые намерения в мелкие брызги. Я не думаю, что мой старпом привел на судно девицу со злодейским умыслом нагадить мне в карман, запятнав судно развратом. Ничего подобного. Он не хотел этого делать, ему было очень стыдно, он ругал себя за это мерзкими словами, но ничего не мог поделать с пагубной страстью. Справедливо ли будет наказывать его? Не знаю. Это выше его воли. В таких случаях надо поступать иначе: не допустить. Вот в чем мудрость руководителя. Поэтому мы выйдем

в море тридцатого апреля.

- Пустое болтаешь, - сказал Борис Архипов. - Если человек чувствует, что ему доверяют, он перебарывает страсти. Доверие - катализатор чувства долга.

- Гипотеза, - сказал Овцын. - Она верна для отрицательных героев современной литературы, которые к концу должны стать положительными. А мои матросы - обыкновенные молодые люди. Самые нормальные. Не отрицательные, не положительные, а живые. У них избыток жизненных сил, и я не думаю, что доверие поможет ему выплеснуться в нужную сторону. Как бы я матросу ни доверял, все равно он не побежит на судно драить медяшку, вместо того чтобы аморально тискать девку в парке. Тут нужно другое. Нужно предотвратить!

Овцын подмигнул Борису Архипову и поднял указательный палец.

- Скучный ты человек, - сказал Борис Архипов. - Не можешь чуток приврать, чтобы стало приятно собеседнику. Я и без тебя знаю, что доверять можно только импотентам с больной печенью. Эти никогда не подведут. Но все равно я буду доверять моим козлам, сколько бы они меня пи подводили. Я их люблю.

- Англичане говорят: кто жалеет розгу, портит ребенка.

- Англичане мне не указ. Я русский от плеши до мозолей. У меня дед священник.

- Ну и молись на своего деда, - сказал Овцын. - А я пойду заказывать лоцмана.

В порту он заказал лоцмана на 30-е число, потом пошел па почту и позвонил Крутицкому в Ленинград. Сказал, что судно готово к выходу, ледовая обстановка благоприятствует и нет смысла пережидать праздники.

- Выходите с богом, - благословил Крутицкий. - Жду вас в Ленинграде. Станете у моста лейтенанта Шмидта.

- Только попросите, чтобы отогнали плавресторан, - сказал Овцын.

- Не знаю, не знаю, - сказал Крутицкий. - Кстати, Архипов прислал мне газету. Поздравляю.

- И только? - спросил Овцын.

- Хвалю.

- И только?

- Объявил вам благодарность. Лисопад запишет в трудовую книжку.

- Так-то лучше, - сказал Овцын.

- Эдак вы далеко пойдете, мой дорогой, - засмеялся Крутицкий.

- Близко ходить мне неинтересно, - сказал Овцын. - Все уже исхожено, цветы сорваны, и трава помята сапогами.

- Не сочиняете ли вы там стихи на досуге? - спросил начальник конторы.

- На досуге я рискую жизнью, преодолевая силу течения, - сказал Овцын.

Потом он подумал, не позвонить ли Марине. Решил позвонить, сказать, что через неделю будет в Ленинграде, заказал разговор, но вдруг передумал, вернул листочек в кассу и поехал домой на трамвае.

После обеда он провел короткое совещание комсостава, и все оказалось в порядке, только старший механик, человек нелюдимый и желчный, пожаловался, что присланные мотористы еще мальчишки, техники не знают, и все перекалечат, когда в море он вынужден будет подпустить их к механизмам. Овцын не расстроился - он знал нрав механика, склонного многократно преувеличивать трудности и беды, он также знал, что старший механик сутками не будет спать, но не допустит, чтобы мальчишки перекалечили механизмы. Он знал, что к концу плавания у старшего механика все мальчишки станут отличными мотористами, даже если сегодня они задумываются, в какую сторону крутить гайку.

Старпом сказал, что его хозяйство в полном ажуре, хоть сейчас идти до мыса Доброй Надежды. Но хорошо бы третьего мая...

- Что такое хорошо, а что такое плохо, мы здесь решать не будем, -сказал Овцын. - Чья завтра вахта?

- Моя, - сказал Соломон.

- Итак, к плаванию мы в общем готовы. Сегодня двадцать восьмое число. Завтра на судне выходной день, - объявил Овцын. - Свободны все, кроме вахты. Марат Петрович, пусть перед концом рабочего дня матросы приведут судно в порядок. Что-то у вас много лишнего набросано на палубе.

- Все уберем, - сказал старпом. - Дело минутное.

После совещания Овцын поднялся в рубку, проложил на картах тонкой карандашной линией основные курсы, потом читал лоцию Балтийского моря, чтобы освежить в памяти особенности театра. Лоция предсказывала туманы, прижимные западные ветры, недостаточные глубины, ледяные перемычки и еще многие неприятности. Весенняя Балтика не расположена баловать мореплавателя. Читая, Овцын взглядывал вниз. Там матросы скоблили палубу, а старпом Марат Петрович Филин, не брезговавший никакой работой, разделся до майки и поливал из шланга.

Вернувшись к себе, Овцын увидел, что каюта подметена, пепельницы вымыты и кресла расставлены по местам. В хрустальной вазе, куда он до прихода на судно Ксении бросал окурки, стоит ветка желтой кавказской мимозы. Ксения и в самом деле была незаметна, как воздух. Ни разу с того дня он не увидел ее у себя в каюте, но каюта постоянно была прибрана и на постели каждый день появлялось свежее белье. Он чувствовал незримую руку, заботящуюся о нем, это было удобно и поэтому приятно. Только однажды стало неловко. Ношеные носки он бросал в ванной под умывальник, каждый вечер собирался их выстирать, но каждый раз откладывал на завтра, и носков накопилась солидная горка. Приниматься за стирку стало уже страшновато. Овцын купил несколько пар носков и успокоился. Однажды, вернувшись с берега, он не увидел этой горки и удивился. «Ну и прекрасно, -подумал он, - меньше заботы». А утром выстиранные и выглаженные носки оказались в шкафу. Ему стало не по себе, он хотел отругать Ксению, но потом подумал, что ругать Ксению в салоне нелепо, а вызывать ее к себе специально для головомойки - значит снова начать тот тяжелый разговор. Вспомнив свое правило предупреждать нежелательное, он стал стирать носки перед сном. Тогда Ксения не постеснялась порыться в ящиках, нашла грязное белье, выстирала его и аккуратно уложила на полке шкафа. Овцын рассердился, но опять промолчал. Он раздумывал, как бы похитрее наказать ее за самоуправство. Самое простое - заплатить за стирку. Но это - он понимал - слишком уж обидно. Надо было выдумать что-то другое. Он думал, но не очень. А когда однажды утром Овцын увидел, что брюки его выглажены, а туфли начищены до яркого блеска, он рассмеялся, махнул рукой и понял, что с этой Ксенией ничего не поделаешь. Ничего не поделаешь с человеком, который ночью тайком пробирается в каюту. С этим надо смириться.