Михаил Кречмар - Насельники с Вороньей реки (сборник) Страница 12

Он поднялся из-за стола – корявый, сумрачный, глядящий исподлобья угрюмый человек, не верящий в жизни ровным счётом ничему. Я открыл дверь.

И уже шагнув за порог, Свиридов пробормотал: «Не люблю, когда по людям стреляют в моей тайге. И без моего ведома».

Итак, вот почему Свиридов решил, что застреленный человек, Протасов Алексей Иванович, путешествовал вообще сам по себе, безо всякой внешней поддержки. На его теле были документы, каковые не принято носить при себе, если тебя ждёт где-нибудь базовый лагерь. Пусть даже и на расстоянии трёхсот километров.

Потому что пеший маршрут – это и переходы через реки, и ночёвки под дождём и снегом, и прочие не очень большие приятности пути, и при этом совершенно безо всяких шансов встретиться с людьми, которые могут потребовать эти самые документы предъявить. Верховья Вороньей реки – это не выход из метро в городе-герое Москве.

Алексей Протасов. Москва. Институт глобальной экологии

Должен сказать, что во время московской поездки я практически забыл об Имлювееме, застреленном незнакомце и капитане Свиридове. Собственно, в Москве всегда так: ты погружаешься в совершенно другой мир, с иным темпом жизни, где мысли не всегда поспевают за действиями. Москву можно любить, не любить, ненавидеть, желать ей сгореть в содомском пламени, но с одним обстоятельством не сможет поспорить ни один самый яростный москвоненавистник. В Москве, и только в ней, решаются все хоть сколь-нибудь значимые дела российских провинций. Ну и колоний, конечно, в которых я имел честь прожить большую часть жизни. Дело, на улаживание которого в мало-мальски самостоятельном регионе, хоть при содействии самого губернатора, уходят месяцы, в Москве может быть решено в три дня, максимум десять. Некоторые могут возразить, что суммы взяток, потраченные в регионе, будут значительно меньше. Но это только так кажется, если брать только «чистые», выплаченные из рук в руки, деньги. Если же посчитать стоимость ужинов в ресторанах, аренды саун, подарков и разного рода подношений секретарям, подругам и просто хорошим приятелям, типа «слышь, мил-друг, посоветуй мне нормальный охотничий костюм – ну, такой, чтоб положению соответствовал, сам понимаешь» (идёшь в магазин, покупаешь ему этот окаянный костюм, вписывая его стоимость в окаянные организационные расходы), всё вместе, приходишь к неутешительному выводу, что расходы на решение проблемы или выходят вровень с московскими затратами, или даже превосходят их.

Вообще, я уже давно ношу идею конституировать взятки и совершенно официально признать их самостоятельной статьёй дохода чиновников. Мысль эта меня посетила первый раз лет десять назад, когда в N-ском департаменте устроили показательную борьбу с коррупцией (на самом деле силы А и силы Б воевали за рычаги контроля за финансовыми потоками) и там на некоторое время перестали брать взятки. Так вот: работа департамента полностью остановилась! Не решалось ни одного, самого микроскопического, дела… Как они бумагу себе покупали, и то до сих пор не пойму! Жизнь встала, закисла и подёрнулась ряской. Но тут силы Б выиграли у сил А, и деятельность снова возобновилась. Вместе с хрустящими бумажками, передаваемыми в конвертах.

Я с гораздо большим уважением относился к людям, которые изначально говорили, в какую сумму обойдётся решение того или иного вопроса, чем к тем, которые шли к обозначению нужной взятки через сауну, ресторан, просмотр премьеры… Так, на мой взгляд, было и честнее, и денег на кон выходило меньше.

– Ну вот, – сказал мне Митька Михеев, кандидат экологических наук, ставивший последнюю закорючку на каком-то приложении к экологической экспертизе, – бодяга твоя к концу подошла. Через несколько дней получишь в департаменте заключение и гербовую бумагу. Это можно, конечно, ускорить, но непринципиально.

– Да хрен с ним, с ускорением, – я до такой степени устал от деловых завтраков, ужинов и обедов, переговоров в закрытых кабинетах, курилках и туалетах, шмыганья по фантастически красивому московскому подземелью метрополитена, что с удовольствием согласился на эту передышку. – Я ту штуку баксов, которую ты мне сейчас предложишь отдать референту, за эту неделю потрачу более приятным способом.

– Ну, в общем, да, – Михеев аккуратно уложил весь пакет документов в мягкий файл. Вот ещё чем мне нравится московский коррупционер в отличие от губернского: тот традиционно неряшлив и при получении от него бумаги, которая обошлась в несколько тысяч долларов, остаётся только гадать, то ли он селёдку на ней резал, то ли колбасу в неё заворачивал…

И тут я сообразил, что нахожусь я как раз в том самом Институте глобальной экологии и управления дикой природой.

На всякий случай спрятав пакет документов в портфель, я спросил:

– Слышь, Митя, а такой Протасов у вас ещё работает, нет?

Митька скривился:

– Нет. Он, собственно говоря, никогда и не работал. А что такое? Он у вас нарисовался? Воду мутит от нашего имени?

– Ну не то чтобы сильно, – пожал я плечами. – Мелкие неприятности на самом деле имеются. Я просто хотел узнать, насколько он в вашей конторе вес имеет. Документы-то он ваши показывал, – добавил я, не особенно кривя душой.

Митька разорился длиннющей тирадой о том, что, как всегда, одна рука не знает, что делает другая, попросил меня подождать и убежал «минут на десять».

Вернулся он через минуту вместе с другим типом – с бесцветной физиономией, носом картошкой и в мешковатой одежде – точь-в-точь мелкий жулик, который сидит в конторе, торгующей гербалайфом. Тип оказался заместителем директора института доктором биологических наук Леонтьевым.

– Я вам сразу хочу сказать, – бросил он нервно, – что никакого отношения к нашему институту Алексей Протасов не имеет.

Я хотел сказать, что зато к институту имеет отношение гербовая печать, украшающая командировочное удостоверение Алексея Протасова, но почему-то промолчал.

И оказался прав.

Приняв моё молчание за невысказанное обвинение, Леонтьев заговорил и не умолкал в течение сорока пяти минут.

Оказывается, Алексей Протасов был профессиональным нарушителем всех и всяческих конвенций. Он специально попал по распределению в Институт глобальной экологии и управления дикой природой, ибо был «идейным охранником природы» – это словосочетание доктор биологических наук произнёс с нескрываемым отвращением.

– Совершенно неспособный к организованной работе молодой человек. Совершенно. Впрочем, он у нас и не задержался.

Через полтора года «идейный природоохранник» Алексей Протасов материализовался:

– В одной из тех организаций… ну, вы сами понимаете… У нашего президента к ним ещё предельно негативное отношение, – будто стесняясь говорить, процедил доктор.

– «Шакалящие у иностранных посольств»? – наизусть проговорил я.

– Во-во! Шакалящие! – радостно предположил доктор во мне единомышленника. – Гранты-фуянты, бабосы пилят.

«…А нам не дают», – подумалось про себя. Манерой разговора он всё больше и больше походил на мелкого жульмана середины 90-х годов, каким, видимо, в душе и был всю свою жизнь. Интересно, а свою докторскую диссертацию он тоже писал на этом новоязе? Интересно, в какой инкарнации он чувствует себя естественнее – вот так, общаясь в тесном кругу со своей полууголовной компанией, или на каком-нибудь научном сборище, вынужденный произносить затверженные слова и выражения, в смысл которых он не верит ни секунды?

– Но с нами он контакт не потерял. К сожалению. У него здесь остались люди, которые могли выписать ему командировочное удостоверение. Если вы сможете сообщить его данные, то виновные понесут наказание. Однозначно. Во! – доктора наук осенила гениальная идея. – А можно её, бумажку эту, изъять? Ну там у вас погранзона, натравить на него ФСБ или что-нибудь такое?

Я предполагал, что «бумажка» эта уже лежит в какой-нибудь секретной папке капитана Свиридова, но на всякий случай просто кивнул.

– Чтобы не компрометировал?

– Имянно! – радостно поднял палец доктор биологических наук. – Какой вы понятливый молодой человек! А то потом приезжают к нам с мест всякие люди, обращаются к нам, ссылаясь на всяких самозванцев…

– Много отбиваться приходится? – сочувственно покачал я головой.

– Да не то что много… – скривился Леонтьев. – Видите ли, этот Протасов всё стремится к тому, чтобы организации, подобные нашей, исполняли свой гражданский долг. Но мы государственная организация, и у нас нет и не может быть гражданского долга. Мы действуем согласно уставу о федеральном государственном учреждении «Институт глобальной экологии и управления дикой природой». Действовать в соответствии с ним – и есть гражданский долг наших сотрудников. А если кто-то из них понимает свой гражданский долг иначе, нежели записано в нашем уставе, то пусть исполняет его в свободное от работы время.