Роберто Боланьо - Третий рейх Страница 12

Поднялся страшный крик. Вначале завопил официант, которому сломали руку, потом к нему присоединились голоса тех, кто ввязался в потасовку, причем было непонятно, по крайней мере с моего места, кто на чьей стороне, и под конец орали уже все присутствующие, даже те, кто понятия не имел, из-за чего заварилась каша.

Мы решили ретироваться.

На обратном пути нам повстречались две полицейские машины. Волка с нами не было, мы не смогли найти его в толкотне у выхода, и теперь Ягненок, который без всяких возражений последовал за нами, горевал о том, что бросили его друга, и требовал вернуться. Но Чарли был категоричен: если испанец желает вернуться, пусть возвращается автостопом. Сошлись на том, что подождем Волка в «Андалузском уголке».

Когда мы подъехали, бар еще был открыт, я имею в виду, открыт для всех, терраса освещена и полна народу, несмотря на столь поздний час; хозяин по просьбе Ягненка, поскольку кухня действительно уже не работала, приготовил нам пару цыплят, которых мы сопроводили бутылкой красного вина; после этого, не утолив как следует аппетит, мы управились с целым подносом, уставленным кусочками колбасы, ломтями ветчины и хлебом с помидорами и маслом. Когда терраса была уже закрыта и внутри бара находились только мы да хозяин, который в эти часы предавался своему излюбленному занятию — смотреть видеофильмы про ковбоев и не спеша ужинать, появился Волк.

Увидев нас, он пришел в ярость, причем все свои упреки — «оставили меня одного», «бросили меня», «вот и доверяй после этого друзьям» и т. п. — адресовал, как ни странно, Чарли. Ягненок же, который, по-хорошему, был здесь единственным его другом, делал вид, что ему стыдно, и демонстрировал немое согласие со словами своего приятеля. А Чарли, что еще более странно, смиренно принимал эти упреки и извинялся, соглашался с ними вроде бы в шутку, но при этом пускался в объяснения — словом, вел себя так, словно польщен тем, что неистовые жесты и примитивная брань адресованы именно ему. Да, Чарли это нравилось! Вероятно, он принимал эти откровения за подлинную дружбу! Это было просто смешно! Должен подчеркнуть, что мне Волк не высказал ни единого упрека, а с девушками вел себя как всегда — то вежливо, то развязно.

Я уже собирался уйти, когда в бар вошел Горелый. Кивком поздоровавшись с нами, он уселся за стойку, спиной к нам. Я дождался, когда Волк закончит рассказывать о событиях на дискотеке «Старье берем», которые он наверняка приукрасил, добавив потоки крови и неслыханное количество арестованных, и подошел к Горелому Его верхняя губа наполовину представляла собой бесформенный струп, но очень скоро ты переставал обращать на это внимание. Я спросил, не страдает ли он бессонницей, и он улыбнулся в ответ. Нет, бессонницей он не страдает, просто ему хватает нескольких часов сна, чтобы потом нормально выполнять свою работу, а работа у него нетрудная и интересная. Он был не слишком разговорчив, но и не такой молчун, каким я его себе воображал. У него были мелкие, словно бы подпиленные зубы, находившиеся в ужасном состоянии, которое я по своему невежеству не знал, чему приписать: воздействию огня или просто-напросто недостаточному уходу за полостью рта. Неудивительно, что человек с сожженным лицом не слишком заботится о состоянии своих зубов.

Он спросил, откуда я родом. У него был негромкий, но очень звучный голос человека, уверенного, что его правильно понимают. Я ответил, что из Штутгарта, и он кивнул так, словно город был ему хорошо знаком, хотя он наверняка там никогда не был. Одет он был так же, как днем: короткие штаны, майка и веревочные сандалии. Бросается в глаза его физическое сложение: широкая грудь, сильные руки с выпуклыми бицепсами, хотя когда он сидит за стойкой, — и пьет чай! — то кажется более худым, чем я. Или более робким. Несмотря на скудный гардероб, он, по-видимому, заботится о своем внешнем виде, хотя и на самом простом уровне: волосы причесаны, и не чувствуется дурного запаха. Последнее можно в каком-то смысле отнести к маленьким подвигам, ибо, живя на пляже, ты можешь пользоваться только соленой водой. (Если принюхаться, от него пахло морской водой.) На мгновение я представил себе, как он изо дня в день или из ночи в ночь стирает свою одежду (штаны, несколько маек) в море, моет свое тело в море, справляет нужду в море или на пляже, том самом пляже, где потом возлегают сотни туристов, и среди них Ингеборг… Не в силах справиться с внезапно подступившим отвращением, я вообразил, как сообщаю о его хулиганском поведении в полицию… Нет, я, конечно, этого делать не стану. Тем не менее чем объяснить, что человек, имеющий оплачиваемую работу, не в состоянии обеспечить себе достойное место для сна? Разве цены на любое жилье в этом городке непомерно высоки? Разве не существует дешевых пансионов или кемпингов, пусть даже они расположены не на самом берегу? Или же наш приятель Горелый надеется таким образом, не платя за квартиру, приберечь некоторое количество песет на то время, когда кончится летний сезон?

В нем есть что-то от «доброго дикаря»; впрочем, то же самое можно сказать и про Волка с Ягненком, однако же эти устраиваются как-то иначе. Возможно, бесплатное одновременно означает уединенное жилище, защищенное от чужих взглядов и присутствия других людей. Если это так, то я в какой-то степени его понимаю. Плюс преимущества жизни на свежем воздухе, хотя его жизнь, как я ее представляю, мало чем напоминает жизнь на свежем воздухе, синоним здоровой жизни, поскольку проходит в ожесточенной борьбе с сыростью на пляже и поскольку его каждодневное меню, я в этом уверен, составляют бутерброды. Как живет Горелый? Я знаю только, что днем он напоминает зомби, волочащего велосипеды сначала от берега к небольшому огороженному пространству, а потом оттуда снова на берег. И ничего больше. Хотя у него должны быть обеденные часы и когда-то он должен встречаться со своим начальником и передавать ему выручку. Знает ли этот начальник, которого я ни разу не видел, что Горелый спит на пляже? Да что там начальник, знает ли об этом хозяин «Андалузского уголка»? Посвящены ли в тайну Ягненок с Волком или я единственный, кто раскрыл его убежище? Не решаюсь спросить его об этом.

По ночам Горелый делает что хочет или, по крайней мере, пытается делать. Но что именно он делает, кроме того, что спит? Допоздна сидит в «Андалузском уголке», гуляет по пляжу, возможно — общается со своими друзьями, ведь могут же у него быть друзья, пьет чай, хоронит себя под своими железяками… Да, иногда крепость из велосипедов кажется мне своего рода мавзолеем. Конечно, при дневном свете она производит впечатление хижины, однако ночью, при свете луны, возвышенная душа вполне могла бы спутать ее с языческим курганом.

Ничего иного, достойного упоминания, ночью двадцать четвертого не произошло. Мы покинули «Андалузский уголок» относительно трезвыми. Горелый и хозяин еще оставались: первый — перед пустой чайной чашкой, второй — перед экраном, продолжая смотреть очередной ковбойский фильм.

Сегодня, как и следовало ожидать, видел его на пляже. Ингеборг и Ханна улеглись рядом с велосипедами, а Горелый, сидевший по другую сторону прислонившись к пластмассовому поплавку, разглядывал горизонт, где смутно угадывались силуэты некоторых его клиентов. Он ни разу не обернулся, чтобы взглянуть на Ингеборг, хотя справедливости ради нужно сказать, что там было на что посмотреть. Обе девушки щеголяли в новых ярких бикини радостного апельсинового цвета. Но Горелый избегал смотреть в их сторону.

Я не пошел на пляж. Остался в номере — правда, то и дело выходил на балкон или высовывался в окно, чтобы еще раз просмотреть заброшенную мною игру. Любовь, как известно, — это всепоглощающая страсть, хотя в данном случае надеюсь, что смогу сочетать страсть к Ингеборг с увлеченностью игрой. Согласно планам, намеченным в Штутгарте, к этому времени я должен был иметь уже половину продуманного и написанного стратегического варианта и по меньшей мере черновик доклада, который мы будем представлять в Париже. Однако пока не написал ни единой строки. Будь здесь Конрад, он бы вдоволь поиздевался надо мной. Но Конрад должен понять, что это мои первые каникулы с Ингеборг и я не могу игнорировать ее и всецело отдаться работе над новым вариантом. Невзирая на все это, я не отчаиваюсь и думаю, что закончу ее к нашему возвращению в Германию.

После обеда произошла забавная вещь. Я сидел в комнате, как вдруг услышал звуки охотничьего рога. Не могу утверждать это на сто процентов, но, с другой стороны, я способен отличить звуки рога от других звуков. Любопытно, что в этот момент я думал, хотя и не слишком определенно, о Зеппе Дитрихе, который как-то обмолвился по поводу тревожного рога. Так или иначе, уверен, что все это мне не приснилось. Зепп утверждал, что слышал его дважды и в обоих случаях таинственная музыка помогла ему побороть страшную физическую усталость, первый раз в России и второй в Нормандии. По словам Зеппа, начинавшего как рассыльный и шофер и дослужившегося до командующего армией, это предупреждение предков, голос крови, который заставляет тебя насторожиться. И вот, как я уже сказал, я сидел в комнате и размышлял, как вдруг неожиданно услышал его. Я вскочил и вышел на балкон. Снаружи царил повседневный шум, даже моря не было слышно. В коридоре, напротив, царила одуряющая тишина. Выходит, рог прозвучал у меня в мозгу? Прозвучал, потому что я думал о Зеппе Дитрихе или потому что он должен был предупредить меня об опасности? Ведь на самом деле я думал в тот момент и о Хауссере, и о Биттрихе, и о Мейндле… Так, значит, он звучал для меня? Но коли так, то о какой опасности он меня предупреждал и призывал быть начеку?