Анри Монтерлан - Благородный демон Страница 12

К концу месяца он почти уже не выдерживал, его грызло желание хоть с кем-то поговорить… Снова идти к мэтру Дюбуше: «Герой моего романа…», нет это уже не годится. Человеку опытному надо говорить прямо: «Так вот, при таких-то условиях я вынужден жениться… Что вы мне посоветуете?» Совсем по-детски, или как верующие, которые исповедуются перед священником, надеясь на его сочувствие и тайну, Косталь решил, что должен «признаться во всем» перед Дюбуше, ведь он тоже связан профессиональной тайной и хотя бы по роду своих занятий «склонен» сочувствовать чужой беде. Борьба с самим собой. Наконец, Косталь звонит и с радостью слышит, что адвоката не будет дома до часу дня, а после этой передышки узнает от служанки, что месье уехал в отпуск и возвратится только через три недели.

Одиночество замыкается. И все-таки он должен разорвать этот круг! Если человек, искушенный в законах, подтверждает, что письмо-парашют дает право на развод, то чем он, в конце концов, рискует? Всего лишь несколькими пробными месяцами. Косталь вспомнил про своего нотариуса, позвонил ему и договорился на пять часов. Но тут ему пришло в голову, что ведь это семейный нотариус, и если он узнает о женитьбе, то разнесет по всему свету. Он снова позвонил и отменил встречу.

Потом вспомнил про одного поверенного, вместе с которым зануживался в какой-то литературной тяжбе и который не был знаком с его семейством. Телефон. Но и этот в отпуске, хотя принимает его помощник. Договаривается с ним о встрече.

По сложившемуся обычаю кабинет французского нотариуса, или поверенного, — это очень пыльное и малоопрятное место, что должно служить доказательством его значительности — здесь не обращают внимания на такие пустяки, как внешний вид. Кабинет г-на С. вполне соответствовал этому. Косталь с униженным видом ждал своей очереди, сидя в старом плетеном кресле, которое, словно обломок кораблекрушения, сохранилось, наверное, от какого-нибудь семейного пансиона.

Вся наружность первого клерка конторы г-на С. с ног до головы свидетельствовала о малопочтенных качествах этого человека, уже дожившего до пятидесяти восьми лет (пятьдесят четыре для дам). Его волнистые волосы были беспардонно накрашены и аккуратно разделены пробором, слегка подкрашенные усы по старинной моде слегка закручены вверх. Выражение глаз под очками в стальной оправе непрестанно менялось, переходя от испуга к мелкому тиранству. Омерзительный нос — толстый, пятачком на конце. И омерзительный рот — с искривленными губами, глянцевый, словно его постоянно облизывали, и в нем потухшая сигарета. Над целлулоидным воротничком с обрезанными углами нависали мясистые щеки. Да еще и ямочки на подбородке, вы только представьте себе, моя милая! В середине узла на галстуке была воткнута булавка, а на нем самом надето два жилета (это в августе!). Весь его брюзгливый и фальшивый вид, эти косые взгляды, все говорило о поддакивании начальству и грубости с низшими, о семифранковых ресторанах, откуда уносят в кармане пару орехов, потому что не следует ничего оставлять, и где исподтишка щупают официанток. В общем, у него был вид заместителя начальника бюро из захудалого министерства.

Когда Косталь наплел ему вздора о своем герое романа и письме-парашюте, он только рассмеялся:

— Это письмо, продиктованное вашим приятелем-адвокатом, чистейшая фантазия. Оно не только не поможет, но и принесет вред. Вы же понимаете, если женщина не хочет развода, она продаст вас и сама обо всем расскажет.

— Что же, суд поверит ей?

— Да, это не покажется невероятным, поскольку ваш герой — писатель, — помощник поверенного хорошо знал своих клиентов. — Во всяком случае, возникнут подозрения, назначат расследование, выяснится, что никакого любовника у нее нет и все это подстроено заранее. Пресловутое письмо утратит всякое значение, а суд откажет в разводе хотя бы ради того, чтобы дать урок слишком уж предусмотрительным мужьям. И даже могут возбудить дело об оскорблении суда. Нет, сударь, при всем уважении к вашему приятелю, все это рассыпается. Конечно, у адвоката хорошее воображение, но в остальном!..

Косталь был раздавлен. Если нет никакого запасного выхода из такого брака, значит, нечего о нем и думать. Он еще раз взглянул на этого жалкого человечка, который тем не менее был тем, кто знает, и держал в руках нити «да» и «нет» его судьбы и судьбы Соланж. Косталь смотрел на него, чувствуя свое полное бессилие.

«Но можно ли верить тому, что мне говорят? — сомнение его было небезосновательно: помощник поверенного не обошелся без ошибок (впрочем, не стоит их перечислять). — Проверив адвоката этим помощником, стоит проверить и его самого у нотариуса, а потом и того через прокурора. Надо все-таки разобраться во всем этом. Например, доктор А. находит у пациента рак, а доктор Б. говорит ему, что он совершенно здоров. Тогда несчастный бежит к профессору В., который не видит никакого рака, но зато определяет туберкулез. Весьма возможно, что подобные расхождения лишь проявления гармонии в природе: три термометра на стене вашей комнаты в один и тот же момент всегда покажут разную температуру. „Аллах лучше знает истину“».

Случилось совсем необычное: тот самый Косталь, больше или меньше, но всегда опьяненный собой, всегда пламенно сверкающий, теперь, когда ему так была нужна помощь, пошел на небывалое унижение — полностью открылся этому презренному существу.

— Послушайте, сударь, скажу вам откровенно, речь идет не о герое романе, а обо мне самом. — Помощник поверенного снял очки и уставился на Косталя. — Вся эта история с письмом выглядит совсем неизящно. Но, поверьте, сама девица — истинное совершенство. Я думаю, она согласится из любви ко мне. Ведь порой встречаются же совсем необычные люди! И семья у нее вполне достойная. Дед был прокурором. Отец — один из учредителей Олимпийских игр. Командор Почетного легиона…

Помощник поверенного слегка наклонился, как бы говоря: «Поздравляю вас. Я вижу, речь идет о хорошем обществе». Несмотря на свое бедственное положение (без всякого преувеличения), тот, прежний Косталь, не мог внутренне не улыбнуться при своих словах о командорстве г-на Дандилло[12].

— Заметьте, у меня нет ни малейшего желания жениться, — продолжал наш писатель, для которого женитьба была столь нелепым делом, что он не мог удержаться и не привести в свою пользу какие-то смягчающие обстоятельства даже перед этим неизвестным ему человеком с лицом преступника. — Я делаю это только ради самой молодой особы…

— Остановитесь! — резко воскликнул вдруг помощник поверенного. — Повторяю: Ос-та-но-ви-тесь! Я не исполнил бы своего долга, если бы не предостерег вас против вступления в брак при подобных условиях.

— И это говорите вы мне! Да я непрестанно твержу самой девушке, что такой брак просто безумие. Именно поэтому для меня столь важно, будет ли действенным подобное письмо. И заметьте, эта юная особа готова дать торжественное обещание согласиться на развод, даже разыграть какой-нибудь фарс, если она убедится, что супружеская жизнь для меня непереносима.

— Оно понятно, все девушки соглашаются на такие обещания «до». А что «потом»?

— Не все женщины столь уж плохи, — возразил Косталь, который не любил, когда дурно говорили о женщинах, словно подразумевая, что этот сюжет его личная собственность.

— Неужели вы не знаете старую поговорку: «В браке все обманывают, кто как может». Нет ни единого случая, чтобы какой-нибудь из супругов хоть как-то не обманывал бы другого. Здесь возможно самое худшее и в пределах безупречной добропорядочности.

«Наглец, — подумал Косталь. — Неужели я пришел сюда выслушивать все эти гнусные афоризмы? Мне нужна поддержка, чтобы жениться». Он взглянул на безымянный палец помощника поверенного с обручальным кольцом, как у Дюбуше. «А, все они таковы! Только и твердят о необходимости опыта!»

— Значит, нет никакого средства заранее обезопасить себя, и надо выходить в море без спасательных шлюпок?

— Никакие предосторожности не могут быть гарантией. Послушайте, это ведь все очень просто, я покажу вам в Гражданском кодексе…

— Нет уж, только не это! Стоит только сунуть нос в Гражданский кодекс — и сразу свихнешься. Достаточно, я уже кое-что понимаю.

— И, поверьте, как раз те, кто принимает наибольшие предосторожности, они-то и оказываются под колесами. Если уж собираешься жениться, завяжи глаза и ныряй без оглядки.

— Вы не возражаете, если я сейчас же и запишу все ваши советы?

— Безусловно. Вот бумага и перо.

Косталь написал: «Омерзителен с ног до головы. Аккуратный пробор. Выражение глаз постоянно меняется: то мелкое тиранство, то испуг. Глянцевый, словно облизанный рот. Над целлулоидным воротничком висит кожа». Для подобного персонажа найдется место в каком-нибудь романе.