Вильгельм Генацино - Женщина, квартира, роман Страница 12

Я увидел фрау Кифер, сидевшую за одним столом с коллегами из экспортного отдела, хотя и несколько обособленно от них. На фрау Кифер было легкое летнее платье с глубоким вырезом и широкой юбкой, белые босоножки, в руках гладкая сумка чемоданчиком. Мне кажется, меня умилила и привлекла к себе заколка в ее волосах над самым лбом. Все мужчины, словно сговорившись, были одеты в темно-синие, темно-коричневые или темно-зеленые костюмы. Они рассказывали друг другу разные смешные случаи про своих коллег и пили вино и пиво из бокалов. Я сел рядом с фрау Кифер, она показала мне букетик полевых цветов, которые нарвала, гуляя с господином Шефером. Сейчас цветы уже поникли и лежали, увядая, на белой скатерти рядом с серебряной вазочкой для соленых кренделей. Я подошел к стойке и попросил стакан с водопроводной водой, чтобы поставить туда цветочки. Солнечные лучи падали на бокалы с вином и на обручальное кольцо фрау Кифер. Капелла музыкантов из трех человек заиграла новейшие шлягеры. Фрау Кифер рассказывала мне тихим голосом про своего малыша. Мы склонили наши головы, порой даже касаясь друг друга лицом. Нас это не пугало, и мы не шарахались в испуге назад. Через какое-то время контрабасист и аккордеонист подошли к стойке. Оставшийся один ударник схватил микрофон и стал изображать из себя пародиста. Он имитировал голоса Аденауэра, Ульбрихта, потом автомобильные гонки и имел бешеный успех. Фрау Кифер забыла свои рассказы про ребенка и громко смеялась, глядя на ударника, тот буквально лез из кожи. Ближе к вечеру затянули свои песни складские рабочие. Голыми руками морячка не возьмешь, гремело на весь зал. Я танцевал с фрау Кифер. Гул голосов придавал нам уверенность и поднимал наше настроение. Каждый раз, когда я наклонялся к ней, я вдыхал запах крахмального порошка фирмы Хоффман, моя мать тоже пользовалась им, когда гладила свои блузки. Незадолго до ужина первые рабочие уже лежали головами в тарелках. Их жены привычными отработанными движениями поднимали их, тащили к автобусу и «складировали» там. Через какое-то время сами они возвращались в зал и занимали прежнее место за столом. Водитель автопогрузчика Ханнеман упал со стула и ударился головой о батарею. Меня удивил прокурист, он тут же позвонил в местное отделение службы милосердия и потом лично помогал при обработке раны на голове. Оба санитара-добровольца уложили Ханнемана на носилки и отнесли его в автобус. Музыканты уже не проявляли прежнего рвения, но играли беспрерывно. Они даже не покидали сцену, чтобы выпить пива. Обслуживающие банкет девушки то и дело подносили им бутылки и ставили их рядом с пюпитрами. Вскоре и вокруг их ног выстроились целые баррикады из коричневого стекла. А мы с фрау Кифер покинули тем временем зал, решив немного прогуляться. Но из этого мало что вышло – трава на лужайке стояла по пояс. При каждом шаге мы вспугивали огромное количество комаров и разных насекомых, приводивших фрау Кифер в содрогание. Через три минуты мы вернулись в зал. Прокурист подошел к микрофону и сказал, что все, что осталось на столах от угощения, – жаркое, ребрышки, шницеля и куски тортов – можно забрать домой. Господин Штрифлер из бухгалтерии подошел к стойке и сказал барменше: «Положите мне, пожалуйста, в портфель пять шницелей». Коллективное мероприятие, так было объявлено, закончится официально в 23.00. Кто хочет уехать раньше, может воспользоваться двумя автобусами, которые отойдут в десять. Большинство все же осталось до одиннадцати часов, мы с фрау Кифер тоже. Мы смотрели, как музыканты убирают свои инструменты и пьют при этом пиво. Несъеденные ребрышки они пристроили в свободных уголочках своих футляров. Фрау Кифер села в автобус передо мной. Я тоже поднялся и уселся с ней рядом на один из последних рядов. Сзади нас лежал Ханнеман с повязкой на голове, он спал. Фрау Ханнеман сидела на сиденье впереди него, но в противоположном от нас ряду. Господин Шефер открыл свой портфель и протянул фрау Ханнеман в полумраке порцию «кайзеровской короны». Фрау Ханнеман оглянулась на своего мужа и взяла кусок торта. Через несколько минут автобус тронулся и проехал мимо черных виноградников по склонам гор, минуя слабо освещенный поселок. В автобусе тоже было темно. Большинство сотрудников фирмы и рабочих спали, сладко похрапывая. Один раз водитель остановился, одному из рабочих надо было непременно выйти, его мутило. Я подумал, не будет ли лучше покинуть под тем же предлогом автобус и убежать от фрау Кифер. Но каким образом доберусь я отсюда в полночь до дому? Да и, кроме того, раньше надо было думать. Я нагнулся к фрау Кифер и поцеловал ее пышный бюст, расцвеченный магнолиями. Ее телеса несколько волновали меня, хотя и не очень. Я удивился, как естественно все это получается. Гораздо более желанное для меня сближение с Линдой не продвинулось до сих пор ни на шаг. Фрау Кифер расстегнула мне ворот рубашки, при этом ее сумочка упала на пол. Я наклонился вперед, чтобы поднять ее, но фрау Кифер, уперевшись мне в грудь рукой, воспрепятствовала этому. Автобус тем временем превратился в коллективную спальню на колесах. И мы с фрау Кифер тоже периодически впадали в дрёму. Но стоило автобусу резко дернуться или затормозить, мы приходили в себя и опять начинали все сначала. Мгновенная готовность к интимности смущала меня. Я всегда представлял себе так, что у каждой пары есть свой определенный набор приемов, постепенно подводящий их к активным любовным действиям. Один раз когда неоновый свет уличного фонаря осветил автобус, белое лицо фрау Кифер показалось мне каким-то уж очень старомодным. До сих пор мне все никак не удавалось принять нужную позу, чтобы мое тело оказалось промеж ее ног, хотя она давно уже задрала юбку выше головы. В постоянной качке и тряске я все время сползал на бок или меня откидывало назад на свое место. От фрау Кифер духовито пахло рыбой и грибами. Запах был настолько сильным, что я опасался, не выдает ли он нас. Я бросил быстрый взгляд на сиденья и удостоверился, что вокруг не было ни одного тайного наблюдателя. Хотя фрау Кифер то и дело нежно прикасалась ко мне, я все же не был уверен, не заснула ли она опять. Мне даже нравилось воображать, что она ищет меня руками во сне. Я глядел на ее закрытые глаза и думал: ты должен оставить ее в покое. Но уже через три секунды я внес поправку: нет, все же можно попробовать. Если ничего не получится, она даже ничего не заметит. У меня не было уверенности, хочет ли она со мной переспать или просто разрешает мне попытаться это сделать. Мне мешало, что я все время слышал, как ездит по полу туда-сюда ее сумочка. Я все еще надеялся, что мне удастся благодаря качке автобуса выдать свою нерасторопность за робость, а уж такое качество, как робость, сделает меня еще привлекательнее. На одном оживленном перекрестке автобус простоял целых пятнадцать секунд. Свет дуговой лампы напомнил мне время, когда я ребенком ходил по воскресеньям после обеда в кино. Мне тогда очень нравились оба запасных выхода слева и справа от рядов. Это были две узкие, задернутые темными бархатными портьерами двери, над каждой из которых светилась в окошке надпись «ЗАПАСНОЙ ВЫХОД». Я рисовал себе картины, как обваливается потолок, полыхает пожар и кругом царит массовая паника, и потому следил за тем, чтобы всегда сидеть недалеко от запасного выхода. Сейчас я тупо смотрел на чернеющие картофельные поля и сломанные кукурузные стебли и ничего так страстно не желал, как увидеть светящееся окошко с надписью «ЗАПАСНОЙ ВЫХОД». Удивленная моей нерешительностью, фрау Кифер вновь сдвинула колени. Чуть позже, когда автобус дернулся и миновал перекресток, меня спас легкий летний дождик. Сначала мне мешала вода, она стекала по автобусу со всех сторон, но потом меня осенило, что эта струящаяся влага имитирует звуки секса. Мне удалось подтянуться, ухватившись за ручку на спинке сиденья, находившуюся возле плеча фрау Кифер. Ее тело сразу распознало смысл этого действия. Ноги опять раздвинулись, а сама фрау Кифер стала сползать, продвигаясь задом по сиденью вперед. Теперь она уже лежала на спине, раскинув полные ноги и слегка согнув их в коленях. Она выглядела как запрокинутая навзничь белая овечка. Сравнение пришлось мне по душе, но смотреть на нее мне не хотелось. Когда автобус выехал на темную проселочную дорогу, я проник внутрь тела фрау Кифер и мгновенно был захвачен удивительным открытием, что изнутри тело ее еще более мягкое, чем снаружи, не телеса, а нежнейший бархат. Это поразительное ощущение было настолько сильным, что у меня даже выступили слезы. Наконец-то мне стало совершенно все равно, спит она или нет. Я толкался в эту эластичную и беспредельно мягкую плоть, посматривая сверху на лежащего от меня наискосок Ханнемана. Он крепко спал, кровь на его повязке спеклась и засохла.

4 глава

Здание газеты «Тагесанцайгер» было узким двухэтажным строением, не пострадавшим во время войны. Редакции всех отделов размещались на первом этаже. Полы были выложены старинным дубовым паркетом. Хердеген провел меня по всем комнатам и представил сотрудникам. По два редактора сидели в отделах спорта, экономики и литературы. В социальном отделе и на читательских письмах было по одному человеку. Редактор социального отдела потерял в войну левую кисть. Вместо нее он носил теперь кожаный протез, стараясь все время спрятать его в рукав. От Хердегена я знал, что этот человек с кожаными пальцами вот уже несколько лет работает над семейной хроникой и написал целых четыре тома этого эпохального труда, но никому их не показывает. И только в отделе местной хроники и в политическом отделе работали по четыре редактора. В политическом отделе Хердеген сказал: «Вот вам ваш новый главный редактор». Никто не засмеялся, мне тоже было не до смеха. Я не сел за массивный письменный стол Веттэнгеля, а устроился в нише у окна, где стоял обыкновенный маленький стол. Моим первым рабочим актом в новом качестве был полицейский отчет. Каждый день около одиннадцати утра его доставлял в секретариат чиновник полицейского управления. В отчете, состоящем из двух страниц, сообщалось о всех криминальных происшествиях, случившихся в городе за прошедшие сутки. Моей задачей было разбить две страницы на отдельные захватывающие сообщения или переписать весь текст так, чтобы он вызывал читательский интерес. Через двадцать минут я остался в кабинете Веттэнгеля один. Справа от меня – большое окно без гардин (с прекрасным видом на улицу), слева – стена и дверь, передо мной – пишущая машинка и написанный дубовым языком полицейский отчет. Никто не вызывает меня звонком к себе, никто не гоняет с мелкими поручениями, не пристает ко мне с разными глупостями. После обеда Хердеген разъяснил мне, в каком соотношении должны размещаться на полосах текст и фотографии и как сделать так, чтобы на каждой полосе находился живой и разнообразный материал, исключающий монотонность. Я редактировал тексты других сотрудников, снабжал заголовками и подзаголовками и отдавал каждую готовую к набору статью Хердегену на контроль. На полочке позади меня стояло радио довоенного образца. Оно было наполовину сломано, но я с удовольствием включал его, потому что мне нравилось работать под своеобразное завывание и посвистывание звуков. Обыкновенный вальс то вздыхал, то шумел морской волной, а то просто шипел, заглатывая звуки. Музыка в комнате воспринималась так, будто на оркестр внезапно налетала снежная пурга. Мне вдруг вспомнилось, как ребенком я долго верил, что за тарелкой на стене сидит маленький невидимый оркестрик Я мог тогда представить себе людей, которые были не больше фигурок из настольной игры «Веселые гномики», и меня нисколько не смущало, что я никогда не встречал таких маленьких человечков в жизни. А как же иначе? Они ведь всегда сидели в радио и играли там старинные вальсы! Эта музыка заставила меня внезапно вспомнить фрау Кифер. С той коллективной вылазки за город я ни разу не видел ее. Я не решался пойти и встретить ее после работы, опасаясь увидеть там ее мужа. Он с первого взгляда догадался бы по мне, что между нами что-то произошло. А кроме того, мне хотелось скрыть это и от других сотрудников фирмы. В течение нескольких дней меня мучил вопрос, призналась ли фрау Кифер в своем романтическом приключении с учеником фирмы или нет. Если она призналась в том своему мужу (так я представлял себе развитие событий), это означало, что в душе и мыслях фрау Кифер мне отводилось место как незначительному эпизоду в ее жизни. И если это признание было принято без последствий, его можно было рассматривать как акт аннулирования случившегося. Но если признания не было, тогда это могло значить, что фрау Кифер держит случившееся от мужа в секрете, как свою тайну, и такое умалчивание позволяло делать вывод, что фрау Кифер, возможно, желает иметь со мной связь на стороне. Только на четвертый день я позвонил ей на фирму. Я хотел спросить ее напрямик вы сказали обо всем своему мужу или нет? Но когда я услышал ее голос, я забыл про свое намерение. Я вообще не знал, что сказать, она – тоже. Я понял, что мучившие меня вопросы не находили такого уж быстрого разрешения. После разговора я был рад, что ни о чем ее не спрашивал. Неясность стала, очевидно, частью новой, неожиданно навалившейся на меня боли. Другой частью этой боли было то, что я вообще не хотел думать про фрау Кифер, а она все время не выходила у меня из головы. Даже тогда, когда я печатал на машинке, перед моими глазами стояла картина распластанной на спине белой овечки. И даже тогда, когда я вставал из-за стола, чтобы отнести рукопись Хердегену, я видел перед собой на столе белую овечку. Я подходил к краю стола и проникал в своем воображении в ее несказанно мягкую плоть. Мое желание только возрастало оттого, что я так и остался в неведении, спала она в тот момент или нет. Я вернулся с рукописью, предназначенной для Хердегена, назад к своему стулу, чтобы, сев, хотя бы погасить свое возбуждение. Обуявшая меня страсть на время смирилась со стулом, но тут же высмеяла меня за дурость. Ты что же, не можешь предложить своему влечению ничего другого, кроме жалкого деревянного стула из довоенного инвентаря редакции газеты! Я в ужасе вскочил и подошел к окну. Я посмотрел вниз на улицу, но там в эту минуту ничего не происходило. И тут мой взгляд упал на подоконник. Снаружи на нем рос прекрасный, по-видимому, очень мягкий нежно-зеленый мох. Это восхитило меня. Мох тянулся по самому краю и, видно, рос там совершенно беспрепятственно. Такое его самодостаточное, практически невидимое глазу существование буквально пронизало меня, словно током. Да, вот именно так надо уметь жить, как этот мох за окном, подумал я и открыл окно, проведя ладонью по нежной мшистой зелени. И хотя его влажная подушка вновь вызвала у меня ассоциацию с женскими прелестями, я все же почувствовал, что мое возбуждение улеглось. Я закрыл окно и пробормотал себе под нос мох – это сила. При этом мне опять было не до смеха. Выключив наконец-то радио, я вышел из комнаты и выпил в туалете немного воды. За дверью по коридору бегала и стучала каблучками фройляйн Вебер, секретарша Хердегена. Она только что купила новые туфли и теперь проверяла их в ходьбе. Моя вторая попытка отнести Хердегену рукопись прошла без сучка и задоринки. «Не забудьте, – сказал мне Хердеген, – что вы в семнадцать часов должны быть в кино. В „Ройяль“ сменился репертуар. Пусть фройляйн Вебер даст вам постоянный пропуск». – «Хорошо, – сказал я, – я так и сделаю».