Светлана Борминская - Дом золотой Страница 12

Высохший и почерневший от руководства стратегическим объектом генерал Эдуард Бересклетов поехал в Москву за орденом и… пропал.

Пухляковские-то, уже привыкшие к новому соседу, даже забеспокоились. У солдатиков из охраны спрашивали – что да где и куда делся? Те только плечами пожимали.

И все бы ничего, да вот вышла какая незадача.

Тишка, кошка тети Фаина бывшая, где-то на пятый день, как уехал генерал в Москву, сошла с ума. Бегала по улице туда-сюда, туда-сюда, топоча серыми лапами, и так орала, так орала, так за душу хватала, почти два дня и три ночи, пока не охрипла и…

В общем, полный кошачий психоз. Что она себе возомнила, эта серая кошара? Эдуард все-таки генерал и ничего ей не обещал. Ну, жениться там, котят усыновить, а благоверную и единоутробную жену Любашу в монастырь на постриг, к примеру, на хлеб-воду отселить. Ничего такого никто не слышал. Ну, кормил, гладил, к сердцу жал, так что?

Кошкам – мыши, генералам – лампасы и прочая дребедень… Так устроен мир, и все про это прописано в законе в параграфе «жизнь».

Тетя Фая принесла очумевшую кошку от забора генерала домой, к себе, положила на кровать, велела котятам строго – мать не беспокоить. Те подросли, все понимали, сами почти были уже родителями. И стала отпаивать тетя Фая Тишу молоком. Та – ни-ни. Все котята после допили.

Генерала Бересклетова не было на Пухляковской уже целых семь дней и восемь ночей. Тетя Фаина утром пошла к корове, дала ей сена, подоила и собралась уже пойти на выпас, глянь, а Тишиньки-то на кровати на цветастом пододеяльнике и след простыл. Котята по саду носятся, а Тишиньки нигде нет.

Побежала Фаина на улицу искать, постучала в ворота, солдатик Эммануил сказал, что кошки в то утро не наблюдал, еще сказал, что генерал уехал отдыхать на Мальту и будет аккурат через двадцать один день, если считать с даты отъезда. Как раз к первому составу с ОЯТ поспеет.

Что уж там, как, но оказалось, что Тишка в то утро от тоски по генералу пошла топиться. От любовных страданий, так сказать.

Пошла, прикрыв глаза, к реке, закрыла их совсем, ступила лапами в воду, но по причине толстого живота всплыла, и понесло ее течением куда-то на юг. Не иначе как на Мальту. Выловил ее дед Сережа, бездыханную, под мостом, где ловил корзиной пескарей и прочую плотву и принес в той самой корзине тете Фае хоронить.

А Тишка возьми и прокашляйся ряской и тиной с водой. Полежала в горячке три дня, вырвало ее черными головастиками, и ничего, пошла мышей ловить.

Как будто не было ни генерала, ни двух лет жизни в богатом доме, в общем, не зря говорят – что было, то прошло.

И когда через две с чем-то недели вернулся с Мальты генерал с чумазой от загара Любашей и сбежался смотреть на них весь нерабочий по причине старости или младости люд с Пухляковской улицы – Тишки с тетей Фаей в той толпе не было.

Фаина пасла корову на лугу, а Тиша сидела в подполе и стерегла одну матерую мышь ростом ровно в сто девяносто два майских жука, если их сложить горкой на подоконнике.

Ремарка

И на этом вроде можно заканчивать первую часть истории под названием ЛЮБОВЬ и переходить ко второй части, не менее бестолковой, зато с многообещающим названием – ОХОТА на СТАРУШКУ.

Но.

Но пока не получается, хотя конец уже близок.

Тетя Фаина нарадоваться не могла – вернулась ее родная Тишинька, а уж что как, поверьте, неважно. И телевизор они теперь вместе смотрели, пока все передачи не кончатся, и наглядеться Фаина на свою кошку не могла, а уж как она ее называла: и абрикосинка, и плюшка бархатная, и краса ненаглядная, и милая любовь…

Ой, да что там говорить, вы же любили, чай, знаете, какие слова при этом трепете появляются.

В общем – ах!

Как тетя Фаина кошку свою величала, не каждая влюбленная женщина так своего мужчину назовет, духу не хватит, а уж мужчина-то тех слов и вовсе не знает по причине вялости того центра в черепу, который ведает любовными прибаутками.

Радиоактивные будни

Прошло еще полгода. Свалка-хранилище почти ежедневно принимала по составу с ядерными отходами. Оказывается, их по всему миру накопилось столько, что желающих опростаться от всяческой дряни приходилось ставить в шеренги на границе и составлять список на пять лет вперед. Зато столько денег поступило некоторым ядерным и таможенным начальникам, прямиком в их карманы, что некоторые, не к завтраку будет сказано – лопнули. Буквально. На том самом месте, как схватили деньги за – тьфу! – мусор радиоактивный. И лопнули, как бычьи пузыри.

Соборские жители называли теперь свалку не помойкой, а «за лесом». А то некрасиво – помойка да помойка, а «за лесом», мало ли что за лесом, очень даже прилично и культурно.

Горожан и правда почти всех трудоустроили, кто желал, и все равно еще требовались специалисты. Составы со светящимся грузом шли по ночам, между трех-четырех часов, и если не психовать особенно, то и беспокойства совсем никакого. Так прогремят без свиста, без гудка белые вагоны с автоматчиками на стыках.

А еще открылась на улице Надежды Крупской булочная со стриптизом для желающих совместить приятное с полезным. Булочная функционировала исключительно по ночам, и ходили в нее богатенькие, по соборским меркам, свалочные охранники.

– Сволочные сторожа, – плевались рано встающие бабки, когда по утрам вокруг булочной досыпали мятые нестарые мужики в камуфляжной форме.

– Подлость какая! – ярились с матерком многие уже отжившие свое деды, которым даже стриптиз вряд ли помог бы в одном веселом деле.

Странно

Каким образом у тети Маруси Подковыркиной на чердаке оказалась арфа с двумя струнами и три гигантские метлы, я не спрашивала. Бесполезно.

Тетя Маруся, к примеру, на мой вопрос, купить ли заварки или подождать, пространно отвечала, какие, мол, соседи ненадежные, а участковый – такая пьяница… Местные-то, уличные хулиганы Брэк и Маятник вчера влезли в дом Стукаловых, пока те в бане намывались, и вытащили два черно-белых телевизора, почти новые ботинки и ящик просроченных консервов – «фасоль в свином желе ароматная», которыми Стукаловы кормили двух своих собак. Где же были собаки? Резонный вопрос. А спали. Наелись фасоли в желе и решили всласть поспать. Ночью-то дом нужно сторожить, в доме-то ночью – хозяева Стукаловы.

– Когда собакам спать, как не белым днем? Не знаешь? – вопрошала тетя Маруся. – И я не знаю.

Так мы и общались.

Странно.

С чего бы?

Последний раз генеральшу Бересклетову видели живой в начале недели, был март, день, точнее, позднее утро…

Она садилась в свою голубую машину в шубе цвета подосиновика – оранжево-седая испанская лиса – и черных высоких сапогах.

В это время тетя Маруся Подковыркина как раз тусовалась с бабками недалеко и перечисляла громко:

– Водка «Белая горячка», сигареты «Рак легкого» и рекламирует все это большая лысая собака, которой пересадили шерсть из-под хвоста! Девы, жизнь – это большой обман… Гаврилыч! – чуть погодя крикнула тетя Маруся деду Ефиму, который на тачке поволок что-то красное и металлическое, прикрытое мешком. – Гаврилыч, ты куда? Меня подожди!

Генеральша Люба еще приостановилась и посмеялась в сторонку на Марусину темпераментную речь про засилье рекламы на единственной программе, которую ловил чиненый Марусин телевизор.

И больше живой никто на Пухляковской улице генеральскую жену не видел.

И завеса тайны окутывала Любину смерть и до, и после похорон…

– Съездила на курорт и померла?! После Мальты простые бабы не померли бы ни за что, – как встала, так больше в тот день и не присела, услышав фантастическую весть, Марья Михайловна Подковыркина. – Да я с ей на той неделе калякала!

– Да она и не разговаривала ни с кем, ну, только разве по необходимости, – вытянув на Марусю длинную шею, не поверила, и все тут, одна такая Болихина, старая-престарая бабушка, но с очень даже острым умом. А уж язык-то у нее и вовсе как бритва «Нева».

– Смотря с кем, – необычайно кротко сказала моя квартирная хозяйка и, повращав глазами, побежала вдоль улицы, останавливаясь возле каждой калитки и всплескивая конечностями.

– Генеральша померла! – все три дня до похорон шелестело по улице.

– Да нет, она не померла, а в бензовоз врезалась или в автопоезд… Столько людей поубивала, дура пьяная!

– Нет и нет! Генеральша Любаша на своей алой, как кровь, машине, – в полной темноте у своей калитки рассказывала школьница Орлова другой школьнице Метляевой, – в хрустящую морозную ночь влетела в ядерный карьер, там за городом и за лесом и леском…

– Но там же!.. – пугалась беленькая Метляева.

– Ну и что же! Карьер только в середине занят свалкой с радиацией, а Любаша врезалась в самый его край… Там яма сто сорок метров вниз ступеньками, мне папа говорил, да-а-а… Вот она туда-то и сиганула, сбила ограждения и на скорости сто девяносто девять в час!..