Мухаммед Диб - Бог в стране варваров Страница 12

Потом сон вновь нисходил на нее.

Долго еще Марта терзалась сомнениями. Солнце, белевшее сквозь щели ставней, безраздельно царило снаружи, заточая, осаждая все живое в домах. Что мог Хаким в такое пекло делать в городе? Эта земля, которую Марта, конечно же, любила, опутывала ее своими чарами. Окружала звуками, голосами, запахами, желаниями, которые почему-то никогда не осуществлялись; их бесплодная красота страшила.

В дверь постучали. Марта вскочила с кровати, пошла открывать. На пороге стоял парень — на вид лет двадцать с небольшим — в штанах и рубашке с короткими рукавами, он глядел по сторонам, поигрывая плечами, словно регбист.

— Здравствуйте, Лабан. Бедные розы! Скоро совсем завянут. Давайте поставлю их в воду.

Только тут, казалось, молодой человек вспомнил, что держит в руках немилосердно помятый букетик.

— Это вам, Марта, — сказал он и резким движением, хотя и сдержанно, почти робко, что плохо сочеталось с силой и отвагой, которые излучал весь его вид, протянул цветы.

— Спасибо.

Марта была тронута, Бережно, словно раненую птицу, она взяла букет. На улице бесхитростные души, вроде Лабана, часто незнакомые, иногда старухи, также запросто протягивали ей цветы. Она научилась не стесняясь принимать эти подарки, которые на первых порах смущали и даже пугали ее.

Женщины подчас добавляли:

— Ты хорошая, Да сохранит тебя бог.

Так по крайней мере она понимала их слова и жесты.

Марта огорчилась, когда рассмотрела вблизи розы Лабана. Они не увяли, в воде они быстро обретут свежесть и цвет (алый, багряный). Но Марта глядела больше на стебли: всего-то несколько сантиметров. С мышиный хвост. Марта и раньше замечала, что здесь цветы обрезают очень коротко — преступление, и только. Но она ничего не стала говорить Лабану.

Пока Марта старалась вернуть букет к жизни, Лабан без церемоний завладел стулом и, расставив ноги, опустив плечи, уселся. Весь подобравшись, он не спускал с нее глаз, и вкрадчивость в его взоре сочеталась с детским простодушием.

И тут наконец он вспомнил, для чего сюда пожаловал. Внезапно помрачнев — такой переход стал для Марты уже привычен, — он осведомился:

— Что, Хакима нет?

— Только что ушел.

Лабан не скрыл досады и огорчения.

— А мне он ничего не сказал! Куда же это он отправился? Да он просто прячется от меня. Ну что я такого сделал? Скажите, Марта! В чем я провинился?

— Да полно, Лабан! Бросьте эти дурацкие мысли.

— Но почему он меня не дождался? Он злится на меня. Да, да, он на меня рассердился. Я уверен. Сами посудите, Марта, что я ему сделал? Вы же знаете меня. Что я мог сделать дурного?

Она поглядела на странного молодого человека, и, как уже случалось раньше, противоречивые чувства заговорили в ней; сострадание мешалось со страхом, которого она сама стыдилась, зная наверняка, что в его присутствии ей нечего бояться. Волновалась она из-за другого: ее тяготила проявлявшаяся сама собой необузданность его натуры, и Марта никак не могла успокоиться. Удлиненное овальное лицо Лабана было необычайной красоты — такую ей редко доводилось видеть: на удивление правильные черты, густые черные брови. Ростом он особо не выделялся, зато весь был соткан из мускулов и фигурой походил на танцовщика, который, к несчастью, не мог преодолеть неловкость, грубость движений. Если признаться честно, ничего плохого в нем не было. Отталкивала ее скорее неизменно надутая физиономия, отсутствующее выражение его лица. При встрече с Лабаном Марте всегда становилось не по себе, и она удивлялась на Хакима, вздумавшего ему покровительствовать; но тем более трогало Марту, как по-доброму, нежно относился к нему Хаким. Странно было наблюдать вместе этих двух мужчин, почти однолеток, ведущих себя так, словно они сын с отцом.

— Хаким скоро вернется, — сказала она.

Лабан сразу же успокоился. Не обращая больше на Марту внимания, словно ее и не было в комнате, он принялся забавы ради вычерчивать в воздухе пальцем круги и потом протыкать их в середине. Развлекаясь подобным образом, он сохранял тем не менее серьезный вид и бубнил себе под нос:

— Придет. Не придет. Придет. Не придет.

И вдруг, погрузив всю руку в последний из нарисованных им невидимых кругов, он воскликнул:

— Придет!

Это было так неожиданно, что Марта, хлопотавшая по хозяйству и совсем о нем забывшая, вздрогнула. Обернувшись и увидев устремленный на нее неподвижный взгляд, Марта улыбнулась. Лабан в ответ тоже расплылся в восторженной улыбке.

Скрепя сердце она вынуждена была в который раз с изумлением признать, что парень на редкость красив.

— Вы сказали правду, Марта. Он придет. Вы всегда говорите правду.

Он вдруг развеселился. Марта не знала, что и подумать.

— Вы ни разу не отведали тухлятины. Мертвечины, — втолковывал он Марте. — А вот другие… Тьфу! Ничто не очистит их от мертвечины, которую они носят в себе, разве что их собственная смерть.

И он резко взмахнул рукой, как бы ставя на этих людях крест, и прежняя улыбка снова осветила его лицо.

— Вы не колдунья. — Лабан поднял указательный палец. — Бог вас любит.

Он произнес еще что-то столь же невразумительное, бессмысленное. Но ее повергали в недоумение не столько его слова, сколько безумный вид, жестикуляция — он сотрясался всем телом. Казалось бы, ей-то чего волноваться, и тем не менее Марта чувствовала себя не в своей тарелке. Возбуждение, хотя ей и удавалось его сдерживать, перерастало в боль. Выдай она ему свое смятение, чтобы он хоть немного утихомирился, хотя бы из жалости к ней, Лабан бы этого и не заметил — Марта не сомневалась, — знай гнул бы свое дальше. Поэтому Марта, передумав, решила его не прерывать — ей оставалось лишь надеяться, что он угомонится сам.

Дикая гримаса исказила лицо Лабана, по-кошачьему гибкое тело угрожающе надвигалось на нее. Вот он схватил Марту за руку, и она даже не успела помешать или хотя бы отстраниться, как Лабан уже припал к ее ногам.

— Вы святая.

Не выпуская ее маленьких рук, он прижался к ним лбом.

— Простите. Простите. Мы все алчем и жаждем благодати.

Марта хотела заставить Лабана встать, даже попыталась сама приподнять его, показать, что сердится. Но тот словно окаменел, прирос к полу.

В бессилии взглянула она на молодого человека.

— Но господь бросил нас на произвол судьбы — выкручивайтесь, мол, сами. Место человеку уже не здесь. Все друг другу чужие. Отпустите каждому его вину, иначе никто не сможет ни жить, ни умереть. Даже земля, даже прах отпускают вину тем, кто находит под ними успокоение.

Лабан откинул голову и устремил на нее взгляд, полный такой невыносимой тоски, что Марта еле сдержалась, чтобы не вскрикнуть. Дрожь пробрала ее. Лабан молил о помощи, но она не знала, как его утешить.

— И вот, наконец, вы пришли. И принесли нам избавление. — Его нежный голос обжигал душу.

Лабан опустил глаза долу.

Сердце Марты отчаянно билось, она прижала к себе голову Лабана, так и не поднявшегося с колен — он еще долго оставался в этой позе. Ледяное спокойствие низошло и на нее. Секунду назад слезы подступали ей к горлу. А теперь желание плакать пропало, и Марта словно оцепенела. В ее скованной неподвижностью душе царили лишь холод и мрак. И в то же время у нее возникло странное, неожиданное ощущение, будто помыслы Лабана ей понятнее, чем ее собственные. Марте казалось, что отворились запретные двери и она очутилась в уединенной местности, навевающей недобрые мысли, может быть, даже в аду, откуда ей позволили навестить себя саму.

Марта еще не оправилась от шока, а Лабан уже расхаживал по комнате, напевая, разглядывая то одно, то другое с неослабным вниманием, будто начисто забыл о случившемся. Марта была сбита с толку, ей в голову даже закралось подозрение, не ломал ли он сейчас перед ней комедию. Но зачем? Проводя много времени в больницах, она слишком хорошо была осведомлена о гнусных уловках некоторых больных. Но теперь Марта и сама сомневалась, не привиделась ли ей эта сцена, не сыграло ли с ней злую шутку ее собственное воображение. Машинально она следила за метавшимся взад-вперед Лабаном; пусть смутно, но она начинала понимать, почему Хаким окружал Лабана такой заботой.

Иногда Лабан вдруг ни с того ни с сего останавливался как вкопанный и несколько секунд с чудным видом созерцал какую-нибудь точку пространства, и по его сосредоточенному лицу можно было решить, что перед ним разворачивается удивительное зрелище. Он завороженно прислушивался к чему-то, тут же делал непроизвольные движения или начинал фразу, так что нельзя было понять, к кому он обращается, и вдруг оборачивался, снова начинал ходить по комнате, но уже со спокойным, безмятежным взором, чуть ли не с улыбкой на устах.

Наконец он уселся на прежнее место, приняв точно ту же позу, что и в начале их разговора: раздвинул ноги, наклонился вперед, руками оперся на колени. С глубокомысленным выражением на лице уставился себе под ноги. Потом поднял голову: