Сэм Сэвидж - КРИК ЗЕЛЁНОГО ЛЕНИВЦА Страница 12

написать Губкибантом

написать Уилли

Уважаемая миссис Губкибантом,

Вот уже четыре года вы постоянно мне посылаете свои стихи. В первые три из них я трудился над ответами, вас утешал банальностями, тем временем тактично, исподволь советуя вам все это прекратить. Но вы упорствовали вопреки всему. Вы мне писали слезные письма. Вы надрывали мне сердце рассказами о своих творческих муках, которым я сочувствовал; о своих непомерных амбициях, столь сродственных моим; о проблемах своих яичников, о жестокости вашего библиотечного совета и волокитстве вашего супруга, с которым, волокитством то есть, я был уж никак не в силах сладить. Вы стали причиной моих бессониц, я засыпал и тотчас просыпался, потому что мне снилось, будто я мучаю беспомощных зверушек. Перед лицом всего этого я сдаюсь. Я не сохранил свидетельств ваших былых усилий, но нынешний ваш опыт, по-моему, еще хуже прежних, так что предоставляю на ваше усмотрение: выберите любые шесть строк, и я их напечатаю. После чего я уже не вскрою ни единого вашего конверта.

Искренне ваш

Энди Уиттакер.

Милый Харолд,

Спасибо тебе за письмо. Оно такое дружеское. Я тоже не прочь переписываться на регулярной основе. Ты, видно, прочел у меня между строк, что я и впрямь не совсем здоров. И не только в груди дело. Дом, в котором я теперь живу, меня ужасно угнетает, особенно когда льет дождь, а он в последнее время зарядил, хлещет как из ведра, практически без передышки. Но даже и не в дожде тут дело, а в тишине, какую он с собой привносит, потому что стук дождя по окнам и по крыше делает тишину в доме настолько более заметной, возможно, потому, что заглушает легкие шумы, какие обычно я произвожу, — шлепанье голых пяток по полу, поскрипыванье пера, и время от времени я осторожно прочищаю горло, ну и так далее. Думаю про тебя, как ты работаешь на воле, со зверушками, цветами, и жуткая зависть меня берет. Лежу навзничь на полу, разглядываю потолок на предмет протечек и представляю себе, как ты на тракторе легко и весело подпрыгиваешь по ухабам. И у вас теперь, наверно, все солнце, солнце. Я тут сочиняю одну новую повесть, действие происходит в Висконсине, на ферме (где я на самом деле ни разу не бывал), и было бы просто чудно, если б ты мне время от времени отвечал на кой-какие технические вопросы. А может, я даже смогу вырваться к тебе ненадолго, пропитаться, что называется, духом сельской жизни. Семья у тебя, кажется, чудесная, и я обожаю зверушек, маленьких осликов особенно.

Я решил перебраться из этого дома в жилище поменьше, где будет меньше места для привидении, и начал уже складывать вещи по ящикам. В гостиной у меня из этих ящиков выросла стена, буквально. В фасадные окна, в общем, уже не выглянешь. По вечерам, когда свет еле пробивается сквозь подслеповатые из-за дождя оконницы, углы ящиков размываются и чудится, что это мешки с песком, и возникает уютное такое чувство: я в крепости, я в обороне. Столовую я запер, она вся забита хламом, который я понатаскал из подвала. Прихожая забита тоже. И возникает чувство: я в осаде. В осаде, в обороне — ах, разве в наше время разберешь? Особенно медленно идет упаковка книг, потому что я то и дело обнаруживаю такие, про которые совсем забыл (или никогда не знал), что они у меня есть, и в конце концов я сажусь на пол и читаю, и мое тихое дыхание и редкий шелест переворачиваемых страниц тонут, как я уже упомянул, в неотвязном шорохе дождя.

Среди забытых книг я обнаружил, кстати, толстенную энциклопедию млекопитающих, которую Джолли, видимо, купила давным-давно, когда вообразила, будто это так легко — писать рассказы для детей со зверями в них, в смысле, со зверями в рассказах. А может, эта энциклопедия мне от отца досталась — он обожал животных, особенно собак. Моя мать, которая еще жива, уверяет, будто он всегда мечтал увидеть меня ветеринаром и был ужасно недоволен, когда я избрал своей специальностью язык и литературу, правда, сам я не припомню, чтобы он хотя бы заикнулся о чем-нибудь подобном. Сейчас-то жизнь востребованного ветеринара мне кажется как раз завидной, интересной участью, и я, конечно, упорно бы стремился к ней, если бы спохватился вовремя.

Я, наверно, раньше в эту книгу даже не заглядывал. Ты даже себе не представляешь, сколько там животных, о каких чуть ли никто не слыхивал, — розовые броненосцы, мышиные лемуры, игривый долгопят, пальмовая куница, золотой полоз, саблезубый тигр, — называю первых попавшихся, выхватываю наобум. Одни названия чего стоят, дивные названия! Явно среди тех, кто ползал по джунглям в островерхих шлемах, были безумные поэты, может, всего несколько, но были, были. Вот что ты знаешь, например, про ай? Думаю, ровно ничего. И потому ты удивишься, как удивился я, узнав, что это разновидность трехпалого ленивца, хотя в само название вкралась досадная неточность, так как эти три пальца у него только на задних конечностях. Почему-то такое ранние натуралисты, между прочим, путались, когда речь заходила о передних и задних конечностях животных. Странно, по-моему. Ты путался когда-нибудь? Я вот думаю: может, это связано с тем фактом, что они носили перчатки, что натуралисты, я имею в виду, в те времена часто носили перчатки. Что же до передних конечностей, то у одних ленивцев на них по три пальца, а у других по два. У ай (bradypas torqiuitiis) по три и там и сям, то есть по шесть с каждого конца, поровну разделенных на два. Передвигается он чрезвычайно медленно и протягивает ноги (в буквальном, а не в переносном смысле) по деревьям в таких сырых местах, что зеленый налет образуется у него на шкуре. Как и со мной случилось в последний сезон дождей, или мне так только кажется. Повсюду плесень, и сам я, по-моему, местами совсем замшел. Что же касается малой подвижности — так я, по-моему, и двухсот метров не прошел за последние два дня. А куда идти-то, если дождь зарядил, как во время Ноева потопа? Ленивец, по-моему, единственное зеленое млекопитающее. Странно, как подумаешь, учитывая, в частности, какое вообще-то есть огромное множество зеленых существ, лягушек и кузнечиков особенно. Зеленая окраска ему дана, чтоб легче было прятаться от хищников. От ягуара, например, который легко может его принять за груду листьев. Это изобретательное животное, считается, вдобавок разводит на своем зеленом мехе целые колонии "молеподобных тараканов", хотя относительно того, какую цель оно при том преследует, энциклопедия молчит. Я лично даже не могу себе отчетливо представить этих крохотных существ — ну кто может быть менее молеподобным насекомым, чем таракан? Я лично даже в ужаснейший период своей проливной хандры ничего такого не развел, хоть поза-позавчера ночью правда вдруг обнаруживаю: что-то мерзкое ползет у меня по изнанке пижамы. Ну, выключаю свет, ложусь навзничь на постель. Я всегда начинаю ночь, улегшись навзничь, потому что, во-первых, это принцип йоги, а в последнее время еще из-за шума в груди, он при такой моей позе делается тише, а может, просто его меньше слышно, когда мягкая подушка мне прикрывает уши. Хотя подлое создание было там с самого душа, который я принял часом раньше, шевелиться оно начало только тогда, когда я спиной прижал его к матрасу. У него, как я смог заключить по характеру его походки, такие шипы на ножках. И при каждом его шаге тебя как будто колют тысячи иголок. Ну, я, конечно, вскакиваю, бешено сдираю через голову пижаму. При этом я непреднамеренно швырнул созданье через всю комнату — оно шмякнулось об стенку с негромким п-с-с — и было совершенно дохлое, когда я утром его нашел. Большой черный жук, и больше ничего.

Последние несколько месяцев я опорожняю свои кишки раз в день, точно, как часы. Я это к тому упоминаю, что ай срёт и писает всего раз в неделю, — замечательное достижение для такого во всем остальном как будто довольно ограниченного существа. Делает он это под деревом. Питается папайей и листвой. Разглядываю снимки в этой книге, и кажется мне, что голова у него маловата для его же тела, и не только потому, что у него, по-видимому, нет ушей. Тут мы, очевидно, наблюдаем определенного рода нарушение всеобщего закона пропорций. Странно, то же самое я думал про самого себя, в смысле, что моя голова меньше стандартного размера. Я тебе никогда не говорил? И не я один так думал. В школе меня прозвали Булавочная Головка. На самом деле голова у меня не то чтобы уж исключительно маленькая, просто чуть меньше нормы, я у своего доктора проверял, путем статистики. Вот тебе, например, разве запомнилось, чтоб она была меньше нормы? Просто так кажется, потому что шея у меня слишком крупная, и, при отсутствии контраста, голова кажется меньше, вот и всё. Обман зрения — простейший случай. И все равно, я этого до сих пор стесняюсь — детские раны так полностью и не затягиваются, да? А потому предпочитаю зиму: она мне позволяет прятать шею, дважды ее обматывая шарфом. Ты за мной никогда не замечал?