Георг Кляйн - Либидисси Страница 12

Лишь когда официант поставил на наш столик блюда с местными закусками, нашелся подходящий собеседник. Мы изумились, ибо никогда еще не видели столь истощенного и в то же время столь высокорослого мужчину. Полотняный пиджак сиреневого цвета так плотно облегал его туловище, как будто портной снял мерку с каждого ребра и даже счел нужным подчеркнуть выступающие кости изысканно выполненной дополнительной стежкой. Сухопарый великан представился, произнеся многосложное местное имя, и уже следующей фразой извинился за то, что оно с трудом поддается пониманию. Его пидди-пидди был мягким и неспешным. Вот так, сказал ты потом, звучал бы среднеевропейский вариант этого языка, если он когда-нибудь возникнет. Мы обратились к нашему первому знакомцу, как он сам предложил, назвав его Фредди, и попросили сесть за наш столик. Он не стал спрашивать, откуда и зачем мы приехали, а мы оставили при себе наше мнение о своеобразном тембре его пидди-пидди. Так совершенно непринужденно между нами завязался занимательный разговор — речь сначала пошла, конечно, о климате города и о его разрушительном влиянии на здоровье живущих тут иностранцев.

В пару к сиреневому пиджаку на Фредди была элегантная светлая юбка из вискозы, переливавшейся, подобно перламутру, в спектре между розовым и бежевым. Фредди растянул искусно заглаженные складки, показал, сколь широка его расклешенная юбка, и посоветовал нам обзавестись одеждой такого же свободного покроя. Оттягивая твои штанины, он объяснил, что модные ныне узкие брюки оставляют слишком мало воздуха вокруг крепких бедер, и шутливо, но в то же время настойчиво предостерег от возможных неприятных последствий для органов в нижней части живота. Каждому иноземцу рекомендуется сверх того регулярно посещать традиционную для здешних краев баню. Легендарная жизненная сила местных мужчин не в последнюю очередь объясняется тем, что каждую вторую или третью ночь они проводят в бане, где можно вволю попариться, — обычай, почти не претерпевший изменений, в отличие от многих других. К сожалению, иностранцам нет доступа в традиционные бани, а клубные сауны в квартале развлечений — это в лучшем случае пародия на старые бани; нахождение там, кстати сказать, связано с большим риском для здоровья. В саморекламе Фредди не нуждается, и все же из добрых чувств он советует таким симпатичным путешественникам, как мы, посетить его собственное заведение. Предложить образованным, с хорошими манерами иностранцам что-то более солидное, чем баня Фредди, просто невозможно. Его баня, как и он сам in persona [5], — попытка навести мостик между культурами, а что может быть важнее при нынешней напряженности в международных отношениях?

Мы согласились с Фредди и заверили его, что, несмотря на молодость, дорожим своим здоровьем. И потому не позже чем завтра — а быть может, еще сегодня — пожалуем к нему в гости. Затем мы перевели разговор на «Эсперанцу», и тут Фредди показал себя человеком знающим, готовым поделиться имеющейся у него информацией. По его словам, у этого отеля со славными традициями от прежнего блеска осталось немного. С грустью вспоминает он дни, когда жизнь тут кипела. Еще лет пять назад он — вот на этой террасе — был свидетелем того, как радикально настроенные приверженцы Гахиса, догола раздев одного швейцарца, уважаемого торговца оружием, заставили его встать на столик и рассказывать на всех языках, которыми он владел — а владел он шестью языками! — о своих сделках. Уйти триумфаторами гахистам не дал, к изумлению всех присутствующих, тогдашний ливанский нештатный консул, сейшенец, занимавшийся импортом строительных машин. Этот маленький лысый мужчина, влюбленный как в коммерцию, так и в дипломатию, с огромным револьвером в руке стремительно вбежал на террасу и потребовал на чистейшем французском, чтобы швейцарцу вернули его вещи. Потом горожане долго упражнялись в остроумии, гадая, в каком месте под одеждой отважный консул спрятал оружие таких размеров. Он сделал три оглушительных выстрела в воздух и дал гахистам пять секунд, чтобы они образумились. Один из них уже держал на изготовку израильский автомат. Держал, сам прячась за спиной другого гахиста, облаченного во все белое. Короткоствольное оружие с большим полем поражения устроило бы среди гостей и заполонивших террасу зевак кровавую бойню — но к счастью всех присутствующих, в том числе и консула, на месте происшествия вдруг появилась управляющая отелем «Эсперанца». Мадам Харури — Фредди прервал свой рассказ и поднял в честь дамы бокал, — необычайно отважная и тогда еще сильная, мускулистая женщина, обхватила коротышку гахиста сзади, оторвала от пола и так крепко прижала его сжимавшую автомат руку к низу живота, что если бы он и мог начать стрельбу, то только по своим лакированным туфлям.

Фредди показал чуть согнутым пальцем на крышу отеля. «Эсперанца» построена в пышном стиле, характерном для бывшей Иноземной державы. Все элементы здешнего зодчества, уходящего корнями в глубь веков, — орнаменты, витые колонны, балконы, эркеры — были использованы здесь, в безудержно жадном стремлении к присвоению чужого наследия, только ради того, чтобы украсить громадный несуразный бетонный куб фасадом, создающим впечатление многообразия и глубины. Там, наверху, где в крышу из тонких каменных плиток врезаны остекленные балконы, по-прежнему живет мадам Харури. Но никто не видел ее в последние два года ни внизу, в отеле, ни в других публичных местах. Говорят, мадам давно возят в кресле-каталке, ее лицо искажено судорогами, типичными для болезни под названием мау. Слух этот ужаснул и озадачил не только обитателей «Эсперанцы». Ибо жертвами мау с ее отвратительными симптомами до сих пор, как показывала статистика, становились только пришельцы с Запада, а никто никогда не сомневался, что мадам Харури — уроженка здешних мест и, следовательно, должна иметь природный иммунитет против этого регионального вируса.

Фредди глубоко вздохнул. И впервые после того, как мы предложили ему угощаться, протянул руку к еде. Он зажал губами трубочку, скатанную из виноградного листа и начиненную ореховым муссом, наполовину засунул ее в рот, но не перекусил, а осторожно полизал и обсосал. Затем поднес, практически неповрежденную, к глазам, задумчиво оглядел и повторил процедуру еще два раза, а потом положил трубочку на край блюда с закусками — отдельно от других кушаний, словно намеревался съесть ее позднее.

10. Провидение

Я=Шпайк чуть было не столкнулся на виду у всех с тощим телом Фредди. Великан спускался по лестнице с веранды «Эсперанцы» на бульвар Свободы Слова. Его ноги-ходули легко шагнули через последнюю ступень. Юбку занесло далеко вперед потом Фредди свернул, и я=Шпайк, успев спрятать половину моего корпуса за киоском торговца журналами, на глаза ему не попался. За все годы Фредди встретился мне вне стен своей бани только один раз. И произошло это как нарочно у входа в приемную доктора Зиналли. Фредди шел из кабинета, меня же влекло туда, и по злокозненной воле случая мы оказались в одних дверях в качестве пациентов — более обнаженные, чем когда-либо в парной. На сей раз удалось-таки разминуться с ним, и это видится мне добрым знаком. Но сердце под рубашкой и кожей все еще бешено колотится, меня даже бросило в пот. Прислонившись плечом к киоску, я=Шпайк достаю баночку с пилюлями, и кончики моих пальцев захватывают из разнородной смеси сначала две, потом три и наконец четыре таблетки. Сквозь горло им придется пройти всухую, ибо баклажка, которую Лизхен перед моей вылазкой к Аксому наполнила зулейкой и, обвязав горлышко шнурком, повесила мне на грудь, пуста. Последний глоток я=Шпайк сделал у двери мастерской — перед тем как продолжить путь по улицам города.

От Аксома я=Шпайк ушел с пустыми руками. Желание обзавестись оружием самообороны было высказано мною на пидди-пидди, запинающимся голосом. Выслушав меня, Аксом, сидевший за какой-то работой, указал сапожным молотком на полку возле двери. Мои руки принялись открывать одну обувную коробку за другой, старательно прощупывали тонкую бумагу и мягкие тряпки, ничего не находили и тем не менее аккуратно закрывали каждую коробку, прежде чем взяться за следующую. Все это время Аксом стучал по подошве башмака, одетого на колодку, а когда я=Шпайк, напрягшись, стал заталкивать кончиками пальцев на самый верх последнюю коробку, такую же пустую, как и все остальные, вдруг разразился громоподобным смехом и резким, гортанным голосом бывшего горца выкрикнул слово, которым с наступлением темноты надсмотрщики закрывают рынки, где торгуют овощами и мелким рогатым скотом. Слово это означает «раскуплено» — в том смысле, что тот, кто хотел бы еще что-нибудь купить, опоздал.

Хотя задняя сторона киоска сплошь увешана журналами, продавец заметил мое присутствие. Он выходит из магазинчика и тычет мне в грудь стопкой заграничных газет. Я=Шпайк выбираю итальянскую спортивную. Вся в ярко-розовых тонах, зажатая у меня под мышкой, она должна облегчить мне восхождение на веранду «Эсперанцы». Когда-то, покинув люкс в южном эркере и таким образом впервые грубо нарушив правила поведения за рубежом, я=Шпайк удалил себя, накопленные здесь мною знания и стремление к их непрерывному пополнению от обмена информацией, происходящего в «Эсперанце». Даже веранда, у которой широкий, неконтролируемый вход со стороны бульвара и которая, подобно лотку золотоискателя, пропускает через свой край и только что прибывших в город, и давно осевших в нем иностранцев, ни разу с тех пор не явила меня чьим-либо пристальным взглядам.