Мари Акасака - Вибратор Страница 12

Какой у него подбородок — просто очаровательный! Из-под этого подбородка, из горла, когда я двигаюсь и когда двигается он, вырываются стоны. Смотрю, как по этому подбородку скатывается и прочерчивает дорожку дальше, по шее, капелька пота. Кожа у него совершенно мокрая, так что дорожка прорисовывается совсем слабо, едва заметно. Грудь у него мягко круглится мышцами, сжимаемыми ниже в жесткую «шоколадку» пресса. Не могу нащупать границы между мускулами у него на спине, но ощущаю их тугую упругость — да, сразу видно, это тело привычно к тяжелой работе.

Вздергиваю бедра. Трусь ими о его тело.

— Погоди, если будешь делать так — я сейчас кончу, — шепчет мужчина.

— Ну и ладно, — отвечаю, и живот его сотрясают несколько содроганий. Одинокая капелька пота падает с вздернувшегося подбородка. Внезапно рот мой широко распахивается. Теплый солоноватый вкус впитывается во вкусовые рецепторы, отдается одновременно и выше, в ноздрях, и ниже — в горле. В первый раз в жизни ощутила я, как мне это необходимо — поймать ртом каплю пота лежащего на мне мужчины. На вкус — почти как обычная соль, однако к ней примешивается легчайший привкус чего-то еще — чего-то иного, не похожего на пот, что собирается на поверхности тела, чего-то, что он, двигаясь, выдавил, выжал из самых глубин своего существа.

Мужчина прижимается грудью к моей груди, утыкается лицом мне в плечо. Дышит он в такт с сотрясающими его содроганиями. Плечи тяжело вздымаются и опадают, рисуя в воздухе широкие полукружия, лицо, волосы, горло — такие мокрые, словно он горько плачет. В миг, когда мужчина изливает семя, он — мужественнее, чем когда-либо в жизни, однако меня привлекает, похоже, совсем иное — то, как беспомощен и беззащитен он в эти секунды. Глажу его по голове, закладываю спутавшиеся волосы ему за уши. Они тоже чуть волнистые, и хотя поначалу казались легкими и сухими, сейчас тяжело обвивают его затылок наподобие латинской буквы «C». Тело его вздымается еще раз или два, а потом, полностью истратив свою энергию, обрушивается на меня. Я хочу навсегда запомнить эту тяжесть.

Тело мое впитывает воду. По звуку слышу — снег снаружи превратился в дождь. Я окружена водой со всех сторон. Моя кожа покрыта водой, но кожа дышит глубже всего, именно когда ее увлажняет вода. В воде каждая клетка напрямую впитывает кислород. Я впитываю в себя пот мужчины так, словно он — мощный увлажнитель. Кто-то сказал мне когда-то, что человеческое тело способно впитывать в себя вещества лишь в растворенном состоянии. Даже кислород, которым мы дышим, сначала растворяется в нашем организме в воде.

Снег растаял, не оставив на асфальте даже легчайшего намека на белизну.

— Скоро рассветет. В это время года рано светает, — сказал мужчина и был абсолютно прав. Утреннее небо на мгновение полыхнуло зарей — и тотчас же воздух наполнился ярким светом. Мужчина немедленно, за секунду, натянул на себя одежду, и хотя я понимала, что это всего лишь признак здоровой практичности не желающего подхватить простуду человека, привыкшего работать в связке, все равно стало грустно.

Он повел грузовик назад, к домам. Мокрый бетон блестел, далеко отбрасывая солнечные искорки. Чтобы разгрузить двери, ему не понадобилось и часа. Я решила — неохота одеваться, так и поджидала его — голая, завернутая в одеяло. Шерсть одеяла удерживала тепло тела, футон прижимался к коже. В кабине стоял сильный запах пота, не похожий на тот, что я ощущала раньше. Я снова задремала.

Разбудил меня звук открывающейся двери. Мизансцена изменилась. Мужчина расстегнул верх своего комбинезона. Может, ему от работы жарко стало? А может, он только что в туалете был?

Он поворачивается ко мне спиной. Оглядывается через плечо.

— Спину мне поднимешь?

Он хочет, чтоб я подняла лямки, болтающиеся сзади, но я предложение игнорирую. По-прежнему завернутая в одеяло, вскакиваю быстро, как молния.

Рывком задергиваю занавеску у ветрового стекла со стороны водительского сиденья.

— А теперь изволь-ка мне свой член показать. Давай-ка. Хочу рассмотреть тебя, как ты меня ночью рассматривал.

— Не сейчас. Он сейчас маленький. Не надо сейчас.

— Да не имеет значения.

— Имеет. Хочу, чтоб ты его увидела, когда он большой.

— Что так?

— В каком смысле «что так»? Просто всегда так бывает.

— Знаешь, ты — это ты, стоит твой поршень или нет. Так?

Задергиваю занавеску со стороны пассажирского сиденья. Всего в грузовике пять занавесок. Две — у ветрового стекла, по одной — у окошек сзади, и еще одна, отделяющая пространство сзади от сидений.

— Давай-ка я с тобой поиграю, как ты со мной.

Склоняюсь над его пахом, стараясь, чтоб из окошка меня видно не было. Член его проскальзывает мне в рот, касается задней стенки горла. Не задернуты ни занавески задних окошек, ни та, что отгораживает нас от сидений. Он запускает пальцы мне в волосы, наматывает их себе на пальцы. Конечно, заглянуть в кабинку трейлера, поднятую так высоко над землей, можно только либо из другого грузовика, либо из очень больших внедорожников, и сомнительно что-то, чтоб подобные средства передвижения вдруг появились здесь в этакое время суток. А хоть бы и появились — сиденья достаточно загораживают обзор, ни его, ни меня им не увидеть. Я взглядываю назад, в крошечное окошко в самом конце кабины, и вижу: солнце медленно поднимается все выше. С каждой минутой, с каждой пробегающей мимо секундой вращается планета. Колеса грузовика (резина на них не шипованная, Окабе мне объяснил, что дальнобойщики зимой резину не меняют) тихонько погромыхивают по земной тверди, и мир продолжает крутиться, Земля вращается в такт вибрациям грузовика. Чувствую что-то, пришедшее бог весть из какого далека. Звуки приходят издали — из мест, отстоящих отсюда неизвестно насколько. Каждый из этих звуков — иной, ни один не похож на другие. Птица скачет по ветке. Слышны голоса идущих в школу детей. Я поднимаю глаза.

Глаза наши встречаются, и в эту секунду меня с ног до головы пронизывает горячая волна смеха, достигает самых глубин моего существа, но я у него отсасываю, так что вырваться наружу бедному смеху никак не удается. Смех опускается ниже, впитывается в меня, подобно вчерашнему снегу. Люби меня.

Смех опустился ниже, впитался в меня. В моем теле — в истинном моем «Я» — более нет слов, в нем нет ничего, кроме вибраций, все, что надо, — заставить его чуть шевельнуться, сделать первый шаг, и оно постарается само найти направление движения. Это — не мысли, не значения. Нет. Это — нечто, подобное желанию или голоду; если перевести ощущения в слова, выйдет слишком просто — люби меня, люби меня, люби меня. Голоса трепещут в дрожащем сосуде, в который обратилось мое тело, голоса всплывают изнутри, вздымаются, замирают и снова движутся, плывут то туда, то сюда в теплой сонной тьме, не знающей мыслей и значений. Температура моего тела распалась на множество температур, у каждой части — своя, отдельная, но — неизвестно как — все эти разные температуры — точки кипения.

Фелляция?

Дистилляция?

Слова прорастают во мне подобно зернам, повторяются, напевают следом за далеким, чуть слышным голосом, который произнес: — Очищение.

Извлечение определенных компонентов из раствора при помощи высокой температуры. Наконец-то я вспомнила. Дистилляция. Очищение.

На сей раз я понятия не имею, вслух или нет произношу эти слова. Чувствую, все вокруг успокоилось, боль утихла. Перед глазами все плывет — и я падаю.

Я отключилась.

Первое, что замечаю, придя в себя, — сиденье откинуто, я — голая, завернутая в одеяло — лежу на мужчине, он одет, обнажены только гениталии. Снова сажусь, но мужчина не спешит подниматься, валяется себе на спине. Поднимаю верх его комбинезона. Любопытно, и когда это он успел новый презерватив надеть? Протискиваюсь назад, в тесное пространство между сиденьями. Собираю свои шмотки. Одеваюсь. Тело все еще помнит смех, налетевший подобно порыву ветра, пронесшийся сквозь меня. Но самоуверенная, сильная женщина, которой я была совсем недавно, уже исчезла, слетела с меня, точно сброшенная кожа, и снова влезть в эту кожу более не удастся.

Мужчина садится. Помню ли я, как его зовут? Окабе… а дальше? «Иероглиф «ки» — он ведь обычно надежду означает, а в вашем случае, значит, надо читать «така»? Весьма необычно, правда?» Иероглиф, означающий надежду, всплывает у меня в мозгу, становится на свое место в складывающемся паззле. «А имя свое вы как произносите?»

…Такатоши.

После ночного снегопада день всегда ясный. Указатели с названиями городов, через которые мы проезжали, с потрясающей регулярностью оставались позади. В каждом новом городе висели они под светофорами, но мне никак не удавалось связать надписи между собой, сообразить, в каком направлении мы движемся. В данный момент я представления не имела, ни куда Окабе едет, ни когда ему надо там быть, ни какую часть своей работы он сейчас выполняет. Я даже не знала, стоит ли мне ехать с ним или нет. Не знала, куда себя девать.