Дидье Ковеларт - Прошлой ночью в XV веке Страница 12

Почтальонша вышла наконец из транса; ее взгляд стал осмысленным, она посмотрела в свою тарелку и снова принялась за еду. Луи де Гренан, успевший за это время собрать и пронумеровать исписанные страницы, зачитывает нам принятое послание:

— Гийом, возлюбленный мой, я хочу уехать с тобой, увези меня отсюда, из моей каменной темницы, далеко-далеко…

— Однако вы делаете карьеру! — потешается старый профессор. — Значит, теперь вы у нас коллекционер неприкаянных душ!

— …Я принадлежу одному тебе, я стану твоею на веки веков… верни мне солнце, краски, дивные картины нашей любви… наши тела, сплетенные в объятиях на лугу возле Серого пруда, где ты впервые покрыл меня поцелуями с головы до ног…

Присутствующие разглядывают меня с насмешливым вниманием. Из осторожности, а также из уважения к хозяевам, я пытаюсь выразить на лице вежливый интерес, как будто мне пересказывают сюжет фильма, который занимает меня, но не затрагивает лично. Мне по-прежнему непонятна цель этого балагана, но самое разумное — свести его к банальному развлечению.

— Ну вот, о Гийоме здесь больше ничего нет, остальное касается моей семьи, — заключает барон-временщик, складывая и пряча в карман четыре других листка. — И еще я нашел послание, продиктованное Мари-Пьер в 2003 году.

Все глаза обращаются к почтальонше, которая усердно подбирает хлебом соус с тарелки. Та удивленно пялится на Луи.

— В 2003-м? Разве я тогда уже была среди вас?

— Конечно, ты же ушла из сортировочного Центра в 2002-м, — напоминает ей Джонатан. — В тот год я как раз встретил Луи.

— Ох, как время-то летит! — вздыхает Мари-Пьер.

— Скоро явится тот, кого мы ждем, — читает Луи, взволнованно разбирая почтальоншины каракули, — тот, кто странствует под своим именем…

— Нет, вы только подумайте! — торжествующе восклицает Пикар-сын. — Он решил возродиться под именем Тальбо, чтобы я узнал его, когда придет день!

Я удерживаюсь от сообщения, что меня нашли на помойке. Чиновник DDASS был страстным любителем ралли: вместо того, чтобы нарекать подкидышей нормальными, человеческими именами, взятыми, как это водится, в своей семье, он присваивал им названия автомобильных марок — Ланчия, Лотус, Матра… Наш приют напоминал гараж подержанных машин. Но что толку приводить такие аргументы в этой компании?! Торговец хищными козявками наверняка возразит, что если бы меня звали Порше, пророчество велело бы ему вывести из сарая автомобиль марки «Каррера».

Тем временем повар, он же уборщица, он же барон, завершает чтение:

— Будучи связан с историей замка, он исправит, с вашей помощью, роковые последствия своей прошлой жизни, снимет оковы с неприкаянных, обреченных на муки душ, и вернет им счастье, коего они были лишены на протяжении долгих веков.

В трапезной опять воцаряется сосредоточенное молчание. Старик Пикар встает, чтобы подбросить в камин полено, и желает мне стойкости духа.

— Трудно поверить: Изабо нашла своего Гийома только потому, что местная булочница настрочила донос на Green War! — восхищенно твердит ПГД.

К моему великому изумлению, он вдруг срывается с места, подбегает ко мне, заставляет встать и крепко обнимает, уткнувшись мне в грудь головой и повторяя: «Спасибо, спасибо!» Я стою как дурак, не зная куда деваться.

— Это надо вспрыснуть! — ревет Пикар-отец, откупоривая новую бутылку.

— Но где же человек в черном, с перерезанным горлом? — невозмутимо вопрошает его жена, не отрывая глаз от тарелки.

— Перестань, мама! У нас такая радость, а ты… Это история любви, забудь хоть сейчас о той войне!

Маврикийка пропускает мимо ушей его упреки и, отодвинув кончиком вилки кусок мяса, пристально разглядывает соус.

— Монах… — сообщает она, высмотрев что-то в тарелке. — Он указывает мне на Изабо. Он плачет…

ПГД тотчас вытаскивает из кармана свой маятник, мысленно задает ему вопрос и напряженно ждет.

— Да, это монах! — верещит он, глядя на бешеное вращение медного шпенька. — Это исповедник Изабо! Я слышу, как он называет себя — аббат Мерлем! Ему больно… погодите-ка… да, ему невыносимо больно! Он безнадежно застрял здесь! «Спасибо тому, кто меня убил!» Он непрерывно повторяет: «Спасибо тому, кто меня убил!»

Маятник выскальзывает из его рук и шлепается в соус. Все обращают на меня взгляды, исполненные мрачного подозрения. Изображая спокойствие, я осушаю бокал, в энный раз наполненный стариком, и невозмутимо спрашиваю у него, где это он раздобыл такое славное винцо.

— Это «марго». Но не заблуждайтесь, молодой человек: в Средние века «спасибо» означало скорее жалость, нежели благодарность.

— Минуточку, минуточку! — перебивает его Морис, лихорадочно отчищая от соуса свой маятник, которому задает следующий вопрос: «Кто ваш убийца, господин аббат?»

Мертвая тишина, только в камине потрескивают поленья.

— Барон Куртелен де Гренан?

Все подаются вперед, не спуская глаз с медного шпенька, свисающего с цепочки.

— Он говорит, что нет, — шепчет Морис, указывая на шпенек, который вращается против часовой стрелки. — Тогда кто же? Гийом?

Я с нарочитым безразличием разглядываю потолочную балку.

— Тоже нет. Но кто же тогда убил вас, господин аббат? Неужто Изабо?

Внезапно шпенек начинает крутиться в обратную сторону.

— Но она сделала это не нарочно, — торопливо говорит маврикийка, подняв наконец глаза и ободряюще глядя на меня. — Она угасла, обвиняя себя в смерти своего духовника, а он страдает оттого, что частично это правда: ведь он перерезал себе горло, лишь бы не выдать ее тайну. Помогите же им, Жан-Клод!

Я даже не пытаюсь поправить ее, сказав, что меня зовут Жан-Люк. Мне ясно одно: эти люди выглядят абсолютно искренними, и лучшее, что можно сделать, это приписать их бредни шести бутылкам «шато-марго» 1998 года, которые они уже оприходовали, — между прочим, по четыреста евро за бутылку, каковая сумма занесена, если мне не изменяет память, в прошлогодний реестр производственных расходов, по статье «подарки от фирмы». Ладно, замнем это дело. Я уже решил поставить крест на своей бессмысленной проверке: все это меня больше не касается, нынче в замке ничего не произошло, и вообще, утро вечера мудренее. Иногда для того, чтобы яснее видеть, полезно закрыть глаза.

— Ну что ж, мне остается поблагодарить вас за теплый прием, — учтиво говорю я, откладывая салфетку.

— Неужели вы не дождетесь десерта? — возмущается барон-на-все-руки. — Меренгового торта сегодня не будет, но вместо него я приготовил «Плавучие острова».[29]

— Ужин был превосходный. Но теперь я, с вашего позволения, удалюсь.

В разочарованной тишине раздается скрип отодвигаемого стула. Почтальонша ловит меня за руку, когда я прохожу мимо нее.

— Будьте терпеливы, — умоляюще советует она. — Проявите понимание. После всего, что Изабо вытерпела…

Это многоточие истаивает в мерном тиканье настенных часов. Окончательно сбитый с толку, я откланиваюсь и покидаю обеденную залу, стараясь держаться как можно более непринужденно под обстрелом провожающих меня глаз.

8

Я вхожу в комнату донжона, и первым делом меня поражает запах. Аромат жасмина… когда я уходил, здесь им не пахло. Странно, — ведь окна как были, так и остались закрытыми. Разве что сюда наведался кто-то из обитателей замка… Однако разбросанные в беспорядке вещи остались нетронутыми, слуг в замке, кроме барона Луи, я не видел, и никто из гостей жасмином не благоухал.

Правда, в тот миг, когда я переступал порог столовой, за углом мелькнули и тут же исчезли детские пижамки; значит, тут есть детишки — из тех, кто обожает подслушивать у дверей. Наверняка это они обрызгали жасминовыми духами мою спальню; надеюсь, после этого им не вздумается угостить меня карнавалом в духе Хеллоуина — с лязганьем цепей и замогильным стуком в стену.

Я открываю окно, чтобы выветрить этот запах. Дождь кончился, из облаков выплывает почти полная луна, ее отражение купается в мутной воде крепостного рва. Голова у меня тяжелая, во рту горечь, я слишком много выпил. Экран мобильника пуст — ни сообщений, ни эсэмески. Высунувшись из окна чуть ли не по пояс и протянув руку с трубкой как можно дальше, я еще раз пытаюсь войти в зону действия сети, чтобы поговорить с Коринной, но все тщетно, — а у меня нет никакого желания возвращаться в комнату с резными панелями, доступ в которую мне запрещен. К тому же, разряженный аккумулятор снова бастует.

Закрыв окно, я раздеваюсь и ложусь в постель; шершавые простыни пахнут «бабушкиным комодом», иными словами, нафталином, воском и старой выдохшейся лавандой — смесью, знакомой мне только по романам. Как же хорошо в этом теплом, уютном коконе; свернувшись клубочком, я наслаждаюсь абсолютным безмолвием, приятно непохожим на грохот автострады, по которой, что ни ночь, мчатся мимо нашего домика грузовые фуры, мешая нам уснуть, несмотря на двойные стеклопакеты в окнах. Ложбинка шерстяного матраса ласково греет меня, медленно погружая в забытье, и мне чудится, будто я растворяюсь в нем, словно таблетка аспирина в воде.