Жузе Агуалуза - Продавец прошлого Страница 12

Возмутился:

— Черт побери! Кому пришла идиотская мысль поменять название лицея?!

Человек, изгнавший голландских колонизаторов, воин-интернационалист из братской страны, предок африканцев, положивший начало одному из самых важных семейств нашей страны — моему. Ну уж, дудки, я это так не оставлю. Я желаю, чтобы лицей вновь носил имя Салвадора Коррейи, и буду бороться за это всеми силами. Прикажу изготовить статую моего деда с тем, чтобы установить ее у входа в здание. Достаточно большую статую, из бронзы, на постаменте из белого мрамора. Считаешь, будет хорошо — из мрамора? Салвадор Коррейя верхом на коне с презрением попирает голландских поселенцев. Главное — шпага. Куплю настоящую шпагу, он действовал шпагой или нет? Да, настоящую шпагу, больше меча Афонсу Энрикеша[39]. А ты сочинишь текст для мемориальной доски. Что-то в роде: «Салвадору Коррейе, освободителю Анголы, с благодарностью от Родины и хлебопекарен ‘Союз Маримба’», так или иначе, не имеет значения, но с уважением, черт побери, с уважением! Подумай над этим, а потом скажешь мне что-нибудь. Слушай, я тебе тут принес авейрские овуш-молеш[40], любишь овуш-молеш? Это лучшие авейрские овуш-молеш, на этот раз made in Какуаку, лучшие овуш-молеш во всей Африке и окрестностях, да и во всем мире, даже еще лучше, чем настоящие. Изготовлены моим главным кондитером, он из Ильяво, ты бывал в Ильяво? ну так должен побывать, вы приезжаете на пару дней в Лиссабон и воображаете, что знаете Португалию, но ты попробуй, попробуй, а потом скажешь мне, прав я или нет. Так, значит, я потомок Салвадора Коррейи, черт побери! и только сейчас об этом узнаю. Отлично. Жена будет счастлива.

Дитя сурового времени

Анжела Лусия появилась спустя несколько минут после того, как откланялся Министр. По-видимому, жара совсем на нее не действовала. Она вошла чистая и опрятная, косы излучали свет, на загорелой коже — свежий блеск граната. В общем, праздник:

— Не помешала?

Ни в вопросе, ни в улыбке не было ни тени смущения, впрочем, если бы и помешала, это вряд ли бы ее остановило. Скорее, это была провокация. Мой друг боязливо поцеловал ее в щеку. Один-единственный раз.

— Ты никогда не мешаешь…

Женщина обняла его.

— Ты такой милый!

Позже, уже ночью, Феликс признался:

— Как-нибудь потеряю голову и поцелую ее в губы.

Ему хотелось заключить ее в объятия и прижать к стене, как если бы она была одной из тех девиц, которых он время от времени приводит к себе домой. Это было бы непросто. Хрупкость Анжелы Лусии — могу поклясться — чистая хитрость. В этот раз она поменяла роли, в мгновение ока превратившись из голубки в удава:

— Твой дед, вон там, на портрете, — вылитый Фредерик Дуглас.

Феликс покорно взглянул на нее:

— А, ты его узнала? Ну что ты хочешь? Это, что называется, издержки профессии. Я создаю сюжеты по роду занятий. За день столько всего сочиняю и с таким увлечением, что иногда к вечеру запутываюсь в лабиринте своих собственных фантазий. Да, это Фредерик Дуглас, я купил этот портрет на уличной ярмарке в Нью-Йорке. Но тот, кто притащил сюда это кресло, в котором ты сейчас сидишь, на самом деле был одним из моих прадедов, или, вернее, дедом моего приемного отца. Не считая портрета, история, которую я тебе рассказал, подлинная. По крайней мере, насколько мне помнится. Я знаю, что иногда у меня бывают фальшивые воспоминания, — у всех бывают, не так ли? — психологи это исследовали, но, думаю, это — подлинное.

— Верю. Зато твой друг, господин Жузе Бухман, — чистая выдумка, ведь так? ты его выдумал…

Феликс бурно запротестовал. Да нет же, с какой стати! мол, скажи ему об этом кто-то другой, он мог бы и обидеться, даже очень обидеться, хотя, если подумать, такое предположение следовало бы воспринимать как комплимент, поскольку только сама реальность способна породить столь невероятную фигуру, как Жузе Бухман:

— Когда я слышу о чем-то действительно невероятном, сразу верю. Жузе Бухман невозможен, не так ли? Мы оба так считаем, значит, он настоящий.

Анжела Лусия ценит парадоксы. Она рассмеялась. Феликс воспользовался этим, чтобы сменить тему:

— Уж коли речь зашла о семейных историях, знаешь, ты ведь никогда не рассказывала мне своей? Мне практически ничего о тебе неизвестно…

Она пожала плечами. Можно было бы изложить ее биографию, сказала она, всего в пяти строчках. Родилась в Луанде. Выросла в Луанде. Однажды решила выехать из страны и путешествовать. Много ездила, постоянно фотографировала и, наконец, вернулась. Ей хотелось бы и дальше путешествовать и фотографировать. Это то, что она умеет делать. В ее жизни не было ничего интересного, разве что два-три интересных человека, встреченных ею на жизненном пути. Феликс не отставал. Она единственная дочь или, наоборот, выросла в окружении братьев и сестер? А родители, чем они занимались? Анжела выглядела недовольной. Она встала. Снова села. Она была единственным ребенком в течение четырех лет. Потом появились две сестры и брат. Отец был архитектором, мать — стюардессой. Отец не был алкоголиком, даже не брал в рот спиртного, и никогда не приставал к ней в сексуальном плане. Родители любили друг друга; по воскресеньям отец неизменно преподносил матери цветы, а она в ответ сочиняла ему стихи. Даже в самые трудные годы — она родилась в семьдесят седьмом, дитя сурового времени, — они ни в чем не испытывали недостатка. У нее было простое и счастливое детство. Иными словами, ее жизнь не тянет на роман, еще меньше — на современный роман. В наши дни невозможно написать роман, даже рассказ, в котором главную героиню не изнасиловал бы пьяница отец. Ее единственный талант в детстве, продолжала она, заключался в рисовании радуги. В детстве она только тем и занималась, что рисовала радугу. Однажды, когда ей исполнилось двенадцать лет, отец подарил ей фотоаппарат, простенькую мыльницу, и она перестала рисовать радугу. Начала ее фотографировать. Вздохнула:

— Так и фотографирую до сих пор.

Феликс познакомился с Анжелой Лусией на открытии выставки живописи. Думаю — хотя это всего лишь предположение, — что он влюбился в нее, как только они перекинулись парой слов, поскольку вся жизнь готовила его к тому, чтобы капитулировать перед первой женщиной, которая при виде его в ужасе не отшатнется. Когда я говорю «отшатнется», поймите правильно, это не следует понимать буквально. Знакомясь с Феликсом, некоторые женщины действительно отшатываются: делают короткий шаг назад, одновременно протягивая ему руку. Но большинство отшатываются в душе, то есть протягивают ему руку (или подставляют лицо), говорят «очень приятно», а вслед за этим отводят взгляд и бросают какое-нибудь вялое замечание относительно погоды. Анжела Лусия подставила ему лицо, он поцеловал ее, она поцеловала его, а потом сказала:

— Впервые целую альбиноса.

Когда Феликс объяснил ей, чем занимается — «специалист по генеалогии», — он всегда так говорит, представляясь новым людям, она тут же проявила интерес:

— Серьезно?! Вы первый специалист по генеалогии, которого я знаю.

Они вместе вышли с выставки и продолжили разговор на террасе бара, под звездами, напротив черных вод залива. В тот вечер, рассказал мне Феликс, говорил только он. Анжела Лусия наделена редким талантом: она обладает способностью поддерживать разговор, почти не участвуя в нем. Затем мой друг вернулся домой и сказал мне:

— Я познакомился с необыкновенной женщиной. Ах, дружище, мне не хватает точных слов, чтобы ее определить, — она вся из света!

Я счел это преувеличением. Где свет, там и тень.

Сон № 5

Жузе Бухман улыбался. Слегка насмешливо. Мы сидели в роскошном вагоне старого парового поезда. Холст, висевший на одной из стен, озарял все вокруг слабым медным отсветом. Я обратил внимание на шахматную доску, из черного дерева и слоновой кости, лежавшую на маленьком столике между нами. В моей памяти не сохранилось воспоминания о том, чтобы я двигал фигуры, но игра уже шла полным ходом. На стороне фотографа было явное преимущество.

— Наконец-то, — сказал он. — Вот уже несколько дней, как я об этом мечтаю. Я хотел вас видеть. Я хотел узнать, как вы выглядите.

— Значит, вы считаете, что этот разговор происходит в действительности?

— Разговор — конечно, вот обстоятельства, да, лишены субстанции. Во всем, что человеку снится, есть правда, даже если нет правдоподобия. К примеру, цветущая гуява, некогда затерянная среди страниц толстого романа, может порадовать своим призрачным запахом не одну конкретную гостиную.

Я был вынужден согласиться. Иногда, например, мне снится, что я летаю. И ведь я никогда не летал так достоверно, даже уверенно, как в снах. Полет на самолете, в те времена, когда я летал на самолете, никогда не вызывал у меня подобного ощущения свободы. Смерть моей бабушки я оплакивал в снах сильнее и искреннее, чем горевал наяву. С другой стороны, по поводу гибели некоторых литературных героев я проливал слезы, которые были подлиннее слез, пролитых по поводу кончины многих друзей и родственников. Наименее реальным из всего мне казался холст на стене, позади Жузе Бухмана: печальная композиция, не по теме, поскольку было невозможно угадать, что там была за тема: это-то, вероятно, и является самым большим достоинством современного искусства. Вечер быстро входил в окна. Перед нашим взором пробегали пляжи, кокосовые пальмы, увешанные плодами, длинные растрепанные кроны казуарин[41]. Еще мы видели море, далеко в глубине, пылающее гигантским синим пожаром. Поезд замедлил ход на подъеме. Старый механический монстр-астматик тяжело дышал, почти задыхался. Жузе Бухман двинул вперед королеву, угрожая моему коню. Я подставил ему пешку. Он рассеянно посмотрел на нее: