Бенджамин Саэнс - Я пел прошлой ночью для монстра Страница 12

— Послушайте, — заявил он, — это совсем даже неплохая идея — приглядеться к тому, как и что мы говорим, как выражаем свои мысли и чувства. Давайте назовем это «изменениями» с маленькой буквы «и». Это всего лишь на неделю. Давайте попробуем?

Меня не сильно трогал запрет на мат в группе. Не помру же я от этого. И потом, пусть мне нельзя ругаться матом вслух, я всегда могу ругнуться про себя. К тому же, я не так уж много матерился в группе. Но я действительно часто говорил: меня это нервирует, меня это пугает, меня это шокирует, меня это выбивает из колеи, это выносит мне мозг. Все эти выражения мне так же запрещалось использовать неделю. Подумаешь. Опять же, мысленно мне их говорить никто не мешает.

Никто не может наложить цензуру на твои мысли.

Но, должен вам сказать, Шарки порядком взбесился. После группового занятия я слышал, как он говорил Адаму, что хочет сменить психотерапевта. Адама его слова не особо взволновали, судя по всему. Улыбнувшись Шарки, он сказал:

— Прости, приятель, но мы в каком-то роде повязаны с тобой.

— Я не шучу, — ответил Шарки.

— Ну хорошо, мы об этом поговорим.

Шарки просто выпускал пар, будучи весь на взводе. Я понимал его. Разнервничавшись, он никогда не держит ничего в себе, а сразу изливает словесные потоки. Я в чем-то похож на него, только веду себя иначе. Разнервничавшись, я начинаю паниковать. Может быть, так же, как и он, начинаю болтать без умолку, но только мысленно. Ну, со своим внутренним «я», о котором говорит Адам.

На следующий день Адам вернулся к словам и тому, как мы используем их в речи. Сказал, что неплохо было бы подключить воображение и придумать новые слова, при помощи которых мы могли бы поговорить о своем внутреннем мире — «нашем богатом внутреннем мире». Откуда он подцепил это выражение? Мне захотелось связать его договором и запретить его произносить.

Этот Адам — безнадежный оптимист. Я уже видел, что сделал «богатый внутренний мир» с моими мамой и отцом. Мне такого нафик не надо. Он дал нам домашнее задание — составить список слов, выражающих наши чувства. Мат и ругательства запрещались. Меня иногда охереть как бесит Адам. Без шуток. О, простите, я не должен говорить «охереть как бесит», я должен говорить: он меня сильно злит. Это невозможно скучный способ выражения моих чувств. А я, блять, ни хера не зануда. Ладно, ладно, простите, больше не буду. Больше никаких слов на «б» и все такое. У меня договор.

У меня, кстати, есть еще один договор. Он касается тех 85 %. Я должен снизить эту цифру. Адам говорит, что я отгораживаюсь от людей. Он не устает мне повторять, что я слишком много времени провожу, разговаривая сам с собой. Это нездоровое поведение. Хоть убейте, не понимаю, как мое нежелание беспокоить людей своим чеканутым видением мира можно называть нездоровым поведением? Ну да, я много времени торчу в своей кабинке. Но что плохого в том, чтобы валяться на постели и думать? Это преступление? Я могу часами этим заниматься. Вот как я это вижу: в моих мозгах глупый, неприятный человек. И он все время мечется, взбаламучивая все мои мысли. Я зову его Элом. И вот что у нас с Элом происходит: он все портит, а я разгребаю, напорченное им.

Адам считает, что мне нужно Эла выкинуть из своей головы, так как мне вредят его безобразия. И еще он хочет, чтобы я больше говорил в группе. «Делился мыслями и чувствами», как он это называет. «Ты можешь поделиться с группой большим?» Слушайте, если бы я хотел с ней поделиться большим, я бы так и сделал. Таков уговор. Не то чтобы Адам давил на меня с этим. Нет, он давит, но очень мягко. Ну, может и не так уж и мягко. Он бесконечно пытается разработать какой-нибудь новый план действий. Он клевый, бесспорно. И он нравится мне. Просто не всегда.

Иногда, сидя в кабинете у Адама, я изучаю фотографию его детей. Мне интересно, какой он отец. Наверное, я не должен бы об этом думать. Наверное, мысли об этом нездоровы. Но я ничего не могу с собой поделать. Адам. Он даже появляется в моих снах. Пытается говорить в них со мной, но я его никогда не слышу. Прошу его говорить громче, вижу, как двигаются его губы и руки — он силится что-то мне объяснить. И тогда я осознаю, что это не с Адамом что-то не в порядке, а со мной. Я оглох. Ненавижу этот сон.

И что вообще Адам делает в моих снах? Мне разве не хватает того, что он пытается залезть в мою голову, когда я не сплю? Да и зачем ему нужно видеть, что у меня в мозгах? Вот такие слова сейчас сидят в моей голове: Зак, зима, воспоминания, сны, лето, амнезия, кровь, Адам, изменения, изменения, изменения.

— Зимой мы тоскуем по лету, — прошептал прошлой ночью Рафаэль, стоя со мной в курительной яме и глядя на снегопад. Он сказал это больше себе, чем мне. Вытянул руку и попытался поймать снежинку.

Я понял, что ему что-то сейчас вспоминается. Он выглядел печальным и одиноким. И мысли его были далеки отсюда.

— Каким ты был в моем возрасте?

— Таким же, как ты.

— Как я?

— Думаю, да.

Я предложил ему сигарету. Он покачал головой.

— Я бросил курить десять лет назад и не собираюсь начинать сначала.

— Трудно было бросить?

— Я склонен к зависимостям. Мне все сложно бросить, — рассмеялся он и снова устремил взгляд на падающий снег. — В твоем возрасте я вечно ошивался у магазина со спиртными напитками, чтобы уговорить кого-нибудь купить мне пинту бурбона. Потом бродил, пил и курил. Очень любил это делать, особенно зимой в холод.

— Почему ты пил?

— По той же причине, что и ты. Я страдал. Только еще этого не понимал.

Мне хотелось спросить его, почему он страдал, но я сдержался.

— У тебя была нелегкая жизнь, да, Зак?

— Нормальная.

— Это неправда.

— Да, наверное. У тебя она тоже была несладкая.

— Это не оправдывает того, что я пил.

Он так это сказал, как будто и пить уже бросил. И так, как будто был зол на себя.

— Может, оправдывает.

— Нет, Зак, не оправдывает.

— Ну почему это так тяжело?

— Ты замечательный парень, Зак, ты это знаешь? — вдруг сказал Рафаэль.

Мне захотелось плакать.

— Прости, — прошептал он. — Я знаю, ты не любишь, когда тебя хвалят.

Это вызвало у меня смех. Не знаю почему, но Рафаэль тоже засмеялся. Может просто за компанию со мной.

— Это больно — все помнить? — спросил я.

— Ужасно больно, Зак.

— Эта боль когда-нибудь пройдет?

— Нам остается только в это верить.

Мне чертовски хотелось в это верить.

Глава 6

Лето, зима, сны

Я не хотел есть, но все равно пошел на завтрак, и так как я припозднился, столовая уже успела опустеть. За одним из столов сидел парень, и я решил присоединиться к нему. Ну, было бы некрасиво проигнорировать его и сесть в другое место. Покопавшись в голове, я выудил его имя: Эдди. Я хорошо запоминал имена. Этот парень был ровесником Рафаэля и попал к нам всего лишь пару дней назад.

Опустив тарелку на стол, я выдавил из себя улыбку.

— Привет, Эдди.

— Привет, — ответил он и нахмурился. — Не помню, как тебя зовут.

— Зак.

— Точно.

Он не казался заинтересованным в дальнейшем общении. Не нужно было к нему подходить. Черт, теперь уже не уйдешь.

— В какой ты группе? — Это единственное, с чего мне пришло в голову начать разговор.

— В «Я отсюда уже ухожу».

— Но ты только что приехал.

— Это место — не моя марка джина.

Я растерялся, не зная, что сказать. В этот момент я почему-то решил составить список людей, которые выдерживали тут не больше недели. Я этого просто не понимаю. И злюсь. Может быть, я злюсь, потому что эти люди делают как раз то, что я сам хочу сделать? Может быть, они храбрецы? Ведь они возвращаются домой. А меня что здесь держит? Да, я все еще учусь, но мне восемнадцать — то есть, я достаточно взрослый. Так что же меня здесь держит? Почему я не иду домой? Может быть, просто здесь прячусь?

Эдди некоторое время разглядывал меня.

— А ты какого хуя тут делаешь?

Я не знал, что ответить, поэтому промолчал.

— Ты веришь в Иисуса, парень?

Странный вопрос.

— Наверное, верю.

— Он что-нибудь сделал для тебя? Он что-нибудь сделал для кого-нибудь из нас?

— Я об этом не задумывался, — сказал я.

— Я дам тебе совет. Здесь тебя оберут до нитки и вышвырнут снова на улицу. Так что не трать своих ебаных денег.

— А ты, значит, хочешь вернуться и продолжать пить? — Слова сами выскочили изо рта, я даже не знал, что хочу это спросить. Иногда я себя неслабо пугаю.

— А это, блять, твое дело?

Я уставился в свою тарелку. Я испугался, что он сейчас ударит меня, и начал внутренне дрожать, как всегда дрожал, когда меня собирался ударить брат. Меня захлестывала паника. Боже, как же я ненавидел это чувство, ненавидел, и не мог ни шевельнуться, ни заговорить. Не знаю, как у меня получилось, но я каким-то образом заставил двигаться свои ноги. Заставил двигаться руки. И добежал до ванной как раз вовремя, чтобы меня вырвало в унитаз. Я сидел с ним в обнимку, пока в моей голове не перестал кружиться вихрь из слов. Потом встал и вымыл лицо. Успокоившись, я направился в курительную яму и зажег сигарету. Наблюдавший за мной Шарки спросил: