Юрий Холин - Песочная свирель. Избранные произведения мастеров Дзэн Страница 12

С. К.

ИЗНАЧАЛЬНОЕ ЛИЦО

Это – нечто, случающееся спонтанно,

когда вы не делаете ничего, когда вы в

состоянии полного неделания.

Мне всегда хотелось написать нечто большое, монументальное и удивительное – наподобие «Войны и мира» или «Саги о Форсайтах». Но как только находило вдохновение и идея, тут же обнаруживалось отсутствие под рукой должного количества нормальной бумаги или пишущих ручек, или срочность бежать куда-то.

Однажды, взяв отпуск, я запасся бумагой, заготовил дюжину ручек расписанных и нетекущих и стал ждать вдохновения. Вдохновение не приходило, и на четвертый день я решил пойти на пляж, так как на дворе стоял июнь, и погода не оставляла желать лучшего. Набрав еды и питья, «летящей походкой я вышел из»… дома (хотел сказать «из мая», – как певал Ю. Антонов) и через полчаса троллейбусной духоты уже подходил к берегу реки. И вот в этот самый момент оно нечаянно нагрянуло, «когда его совсем не ждешь», – как пел о любви незабвенный Л. Утесов. Это было Ее Величество Вдохновение. Шикарнейший сюжет с ярко выделенной основной линией, глубочайшие по философскому содержанию мысли, остроумные мондо и диалоги – все это, как вспышка, возникло в моей голове. Не долго рассуждая, я бросился к запасам бумаги и ручкам, но увы: ворвавшись в квартиру, изрядно напугав домочадцев, понял, что от ярких образов, глубоких мыслей и прочего осталось лишь одно настроение, а сюжет можно было только скучно пересказывать, как делают некоторые, утомительно пытаясь пересказать понравившийся им фильм.

Еще раз нечто подобное случилось со мною на пути то ли в магазин, то ли на базар. Я шел мимо какой-то стройки, огороженной снарядонепробиваемыми бетонными заборами, которые способны вам напомнить о чем угодно, только не о стройплощадке, когда Это началось. Помню: вдруг ясно возникла идея описания жизни японского дзэнского монастыря, типа Эйхеджи, и великолепные диалоги между уже просветленным, но еще не укрепившимся в этом состоянии учеником и его наставником. Машинально схватив половинку кирпича, я начал упорно царапать ею по белому бугристому бетону забора эти великолепные, наполненные тонким философским юмором, легкие и чистые, как сверкающие снежинки на солнце, диалоги. Но как можно было качественно изобразить на неровной поверхности кирпичом столь тонкие вещи, да еще в словах! Рука с кирпичом просто не поспевала за мыслью. Много раз пальцы срывались, роняли кирпич и больно, до крови, бились о забор. Под рукой, как на зло, не было маленьких обломков, а все половинки или целые, но дефектные кирпичи, а искать что-то другое не было времени. Забор кончился, но мыслей и кирпичей оставалось еще много. В тот момент мне необходимо было срочно бежать домой продезинфицировать раненные пальцы, взять тетрадь и ручку и срочно все списать с забора длиною почти в квартал. Но тут природа сыграла злую шутку: стоило мне добежать до дома, как пошел дождь, да, «просто летний дождь прошел – нормальный летний дождь», – как пел юный Н. Михалков в незабываемой киноленте «Я шагаю по Москве».

Влекомый каким-то примитивным инстинктом, я все же вернулся к стройке, открыл зонтик, взял его зубами за ручку и, спасаясь таким образом от дождя, попытался списать сцены из монастырской жизни. Все было против рождения литературного шедевра. Даже противотанковый забор наклонился почему-то внутрь, и вода, смешиваясь с кирпичной пылью, красивыми потеками расходилась по нему.

Мне оставалось только стоять и смотреть на то, как безликий, длинный, серый урод превращался в оранжевого в разводах дракона. Это поистине казалось чудом, то, что происходило на моих глазах, и я продолжал стоять под дождем, опустив зонтик, и, завороженный, наблюдал за великим превращением.

Все было смыто, но забор, высохнув, стал необычайно колоритным. Многие прохожие, конечно, с чувством прекрасного в душе, даже останавливались и удивленно разглядывали причудливые оранжевые узоры, выполненные в форме письма на заборе почти в квартал длиною. И многие, наверняка, подсознательно улавливали в его оранжевых разводах чье-либо Изначальное Лицо, и, возможно, даже свое, но, не воспринимая этого сознательно, шли дальше, лишь улыбаясь новому незнакомому чувству.

Ю. Х.

ЛИСТАЕТ СТРАННИК

листает странникстраницы «OMNI».Как это странно:себя не помнить,

как это важно —быть частью века,листом бумажнымв порыве ветра,

окном на капле,скользящей в сени,как Чарли Чаплинили Есенин,

быть меньше эгои больше тела,как память эха,что пролетела.

Как это много,когда нас нету.В ладонях богавлечет всех к свету,

по миру носити нижет в бусы.А мне бы в осеньбосым в Тарусы!

С. К.

ПОЖАЛУЙСТА, ЗОВИ МЕНЯ МОИМИ ВСЕМИ ИМЕНАМИ

Малому знанию не достичь большого знания;

удел петуха – кухонный котел, разве не так?

Не говори, что завтра мне будто суждено уйти —сегодня я все время возвращаюсь.

Взгляни-ка лучше – каждый миг я возвращаюсь:то почкой на весенней ветке,а то птенцом, что слабенькие крылышки имеет,и учится петь птицею в моем гнезде,то гусеницею на цветке,то бриллиантом, спрятавшимся в камне.

Я возвращаюсь в смехе и в рыданье,от страха или же надежды.Биенье сердца моего – рождение и смертьвсего того, что живо.

Я – та веснянка в метаморфозе,что у поверхности реки.И птица, что сорвалась камнем ипроглотила ту веснянку.

Я – тот счастливый лягушонок,плывущий в чистоте пруда.И та змея, которая неслышнокрадется, чтобы съесть его.

Я – те сплошные кожа-кости ребенкаиз страны Уганды,с ногами тонкими как веточки бамбука.И я же – продавец оружия,который смерть шлет в ту страну Уганду.

Я беженкой двенадцати годов от родуиз лодки маленькойбросаюсь в океан, чтоб утонуть,не пережив пирата надругательств.И я же – тот пират, чье сердце до сих порне в состоянии ни видеть ни любить.

Я – член политбюро,с огромной властию в руках.Но я и тот, кто должен отплатитьсвой «долг кровавый» моим же людям,тихонько мрущим в лагере от непосильного труда.От радости моей, такой же теплой как весна,по всей земле цветы цветут.

А горестью моей, которая как реки слез,наполниться могли б четыре океана.Пожалуйста, зови меня всеми моими именами,чтоб слышал я в единый миг мои и плач и смех.

Чтоб чувствовал единство радости и горя.Пожалуйста, зови меня всеми моими именами,чтоб был я пробужден!И сердца дверь, чтоб смог я распахнуть,Великую ту состраданья дверь.

Thich Nhat Hanh.

(перевод Холина Ю.)

ДЕТИ СОЛНЦА

Wдr nicht Auqe sonnenhaft

Die Sonne Kцnnt’es nie erblieken

Мы же солнце не видим, потому

что не солнцу подобен наш взгляд,

а оловянной пуговице

Нам имя– Свет. Мы многолики.и каждый, кто готов к борьбе,встречает радужные блики,иных причастий смысл великий,в своей душе, в самом себе.

Мы строим храмы из молчанья,и в тишине незримых рощих робкий след, их незвучанье,скрывают шаткие преданьякак прежде мезозойский хвощ.

Как приоткрыть нам ниши знаний,в которых скрыты именаседых времен и толкований?Всё обнажит лишь сумрак ранний,когда спадает пелена

целебных свойств и нашей веры,способной подвести чертупод промыслом господней меры,что разделяет разум серыйна белый свет и темноту.

Манящей веры в провиденье,в судьбу достойную богов.Но так ли мы крепки в раденьеза здравый смысл своих видений,когда нам слышен бой часов?

Когда мы чувствуем движенье,на циферблате – ход теней.ПРЕОДОЛИМО ЛИ РОЖДЕНЬЕ?Лик смерти только отраженьегонца бегущего за ней.

Мы собираем оригамииз омутов, дорог, пустот,играем в салки с небесамии распростертыми рукамипространство скручиваем в код.

Мы дети света. Мы предтечи,готовые открыть секрет.Но наши сладостные речиуслышит только тот, кто вечен,кто может оценить совет.

И мысли наши словно семя,готовое произрастисквозь истончившееся темяпобегами своими всемиза вожделенное: «Прости!»

За ваши слезы, покаянье,потворство чаяньям души,за медитацию деяньяи благотворное слияньес своею самостью, в тиши.

Мы бредим вашими словами,мы проживаем ваши сны,и ваши домыслы меж намисвивают сеть свою ночами,в которой застреваем мы.

Как безрассудна ваша стая!Как беспощадны вы и злы.Как жизнь свою порой листая,пороками лишь обрастая,готовы горстью стать золы!

О господи! Как бездуховнысозданья глупые твои!Бараны блеющие, овны,в морях узревшие лишь волны,а в бесконечности-слои.

Как нам смотреть на это стадодетей, упрятанных в вертепнедопустимого уклада?Им так безумно много надовещей, чтобы построить склеп.

Порабощенные вещами,отягощенные мечтой,униженные, мстят костями,мостя коленями, кистямидорогу в странный свой покой.

Прикованы мы к этим стонам,могилам, капищам, кострам.В Содоме том неугомонномраскидистым, церковным звономмы умираем по частям.

Мы таем, свечкой оплываем,как искры гаснем в облаках.Мы ничего не понимаем!Меж вашим адом или раемразличий нет. Есть только страх.

Боязнь утраты и разлуки,гниющей плоти благодать.Когда вмещают ваши рукилишь только боль, болезнь и муки —тогда мы можем уповать,надеяться ещё на чудо,что совесть ваша вновь чиста,что свят был в помыслах Иуда,смотря, как человечья грудавздымала на кресте Христа.

Мы всем и всё давно простили,нам наше дорого родствос наивным ведомством мессии;ведь чаяния, мечты и силыот света полнились его.

Создатель! Срок предуготовь,людей величьем надели,чтоб всеобъятная любовьсмогла предостеречь их вновь,рассеять стыд и срам Земли.

Богатых надели теплом,а нищего – блаженным духом.И в милосердии своемдай смерти саваны потомстелить нежнейшим, легким пухом.

Пусть страх исчезнет перед ней,смерть, как и новое рожденье,зачата в суматохе дней.Она – как сома, как елейсулит достойным пробужденье.

Достойным ветхий небосклонрассечь своим последним дароми вспыхнуть в шепоте временкак яркокрылый махаонбезукоризненным пожаром.

Господь! Создатель! Властелин!Владыка хроники Акаши.НАМ ЧУЖДА ТЬМА ТВОИХ ГЛУБИН.Пока сгорает стеариндно заполняется у чаши.

С. К.