Халед Хоссейни - Бегущий за ветром Страница 12

У меня вырывается вопль восторга. Мир сверкает всеми красками, и шумит, и радуется вместе со мной. Свободной рукой обнимаю Хасана. Мы смеемся, и плачем, и прыгаем как ненормальные.

— Ты победил, Амир-ага! Ты победил!

— «Мы победили! Мы!» — вот что я должен сказать. Но я молчу. Стоит мне моргнуть, как все вокруг исчезает. Я опять дома. Утро. Я просыпаюсь, умываюсь, завтракаю в одиночестве (со мной только Хасан), одеваюсь и жду, когда выйдет Баба. Мой успех мне только привиделся, все идет по-старому.

И тут я вижу Бабу на крыше. Он стоит на самом краю, высоко подняв руки, потрясает кулаками в воздухе, кричит и восторженно аплодирует. Это кульминация всей моей двенадцатилетней жизни — наконец-то отец может мною гордиться!

Только, кажется, отец еще и хочет мне что-то сказать — уж очень красноречивы его жесты. Я забыл о чем-то срочном?

Ну конечно!

— Хасан, мы…

— Я помню, — отвечает он, высвобождаясь из моих объятий. — Иншалла, радоваться будем позже. Мне еще надо принести тебе синего змея. Уже бегу.

Он бросает на землю шпулю и срывается с места, только нижний край зеленого чапана волочится за ним по снегу.

— Хасан! — кричу я. — Возвращайся со змеем!

Он уже сворачивает за угол, но на бегу оборачивается, прикладывает ладони рупором ко рту и кричит в ответ:

— Для тебя хоть тысячу раз подряд! Неподражаемая улыбка — и Хасан исчезает.

Целых двадцать шесть лет пройдет, прежде чем я увижу эту улыбку вновь. Мой друг детства усмехнется мне с выцветшей моментальной фотографии.

Подтягиваю своего змея. Все меня поздравляют. Жму руки, благодарю. Детишки помоложе смотрят на меня с восхищением, в их глазах я герой. Меня хлопают по спине и треплют волосы. Сматываю лесу и раздаю улыбки, хотя думаю только о синем змее.

Наконец мой красный змей у меня в руках.

Бреду домой, чуть живой от усталости.

За воротами меня поджидает Али, протягивает руку сквозь кованые прутья и говорит:

— Поздравляю.

Отвечаю на рукопожатие, вхожу во двор, вручаю ему змея и шпулю.

— Ташакор, Али-джан.

— Я все время молился за тебя.

— Молись, молись. Мы ведь еще не закончили.

Выбегаю обратно на улицу, даже не спросив Али, как там Баба. С отцом увидимся позже. В голове у меня уже все распланировано: торжественная встреча, герой появляется со змеем в окровавленных руках, все уважительно кланяются ему, Рустем и Сохраб в молчании глядят друг на друга. И вот старый воин подходит к юному богатырю и заключает в объятия, тем самым признавая его заслуги. Освобождение от груза прошлого. Возрождение.

А что потом? Ну, потом… все будет хорошо.

Улицы Вазир-Акбар-Хана пересекаются под прямым углом, у каждой свой номер. Если посмотреть с птичьего полета, настоящая сетка. Район новый, и то и дело рядом с огороженным трехметровой стеной жилым комплексом оказывается стройплощадка или пустой участок. В поисках Хасана бегаю по улицам туда-сюда. Зрители воздушного боя расходятся: собирают шезлонги, укладывают посуду и остатки еды. С крыш ко мне летят поздравления.

На четвертой улице к югу меня окликает Омар, сын инженера. Раньше мы учились с ним в одном классе. Он добрый и хороший человек и как-то даже подарил мне перьевую авторучку со сменным картриджем. Его отец — приятель Бабы. На лужайке перед своим домом Омар с братом играют в футбол — отрабатывают приемы владения мячом.

— Говорят, ты выиграл, Амир. Поздравляю.

— Спасибо. Ты Хасана не видел?

— Твоего хазарейца?

Киваю в ответ.

Омар пасует брату.

— Я слышал, он хорош в погоне за змеями.

Брат отпасовывает мяч обратно. Омар принимает мяч на голову.

— Никогда не мог понять, как у него получается. Как он еще что-то видит своими узенькими глазками?

Брат, хохотнув, просит мяч. Омар не дает.

— Так ты его видел?

Омар показывает большим пальцем через плечо в направлении на юго-запад.

— Недавно видел, как он несся к базару.

— Спасибо. — Я срываюсь с места.

К базару я прибегаю уже в сумерках. С минарета мечети Хаджи Якуба муэдзин выкликает «азан», призывая правоверных развернуть коврики, повернуться на запад и склонить в молитве головы. Хасан никогда не пропускает ни одной из пяти молитв, которые полагается произносить в течение дня. Даже когда мы заняты игрой, он всегда извиняется, умывается из колодца во дворе, исчезает в своей хижине и через несколько минут появляется вновь с улыбкой на губах. А я его жду в том месте, где мы расстались, порой на дереве. Похоже, сегодня он пропустит вечернюю молитву. Все из-за меня.

Базар быстро пустеет, на сегодня торговля закончена. Прохожу по рядам, где за одним прилавком продают битых фазанов, а за соседним — калькуляторы. Пробираюсь сквозь редеющую толпу: нищие калеки в лохмотьях, рыночные торговцы, тоже укутанные в тряпье, чтобы не так холодно было, продавцы одежды и мясники. Лавки закрываются. Хасана нигде нет.

Пожилой торговец сушеными фруктами в зеленовато-голубой чалме грузит на мула корзины с кедровыми орешками и изюмом. Спрашиваю его про Хасана.

Прежде чем заговорить, старик долго смотрит на меня.

— Кажется, я его видел.

— Куда он направился?

Торговец меряет меня взглядом с головы до ног.

— А на что мальчику вроде тебя какой-то хазареец? Да еще на ночь глядя!

Он не сводит восхищенных глаз с моей кожаной куртки и джинсов — ковбойских штанов, как мы их тогда называли. Если афганец носит что-то американское (и вещи новые), это верный признак достатка.

— Я должен разыскать его, ага.

— А он тебе кто?

Запасаюсь терпением, хоть и не понимаю, куда он клонит.

— Он сын нашего слуги.

Старик приподнимает седую бровь:

— Да неужто? Заботливый же у хазарейца хозяин! Его отец должен стоять перед тобой на коленях и ресницами смахивать пыль с обуви!

— Так вы мне скажете, наконец?

Он хлопает мула по крупу, направляя животное в нужную сторону.

— Вроде бы похожий мальчишка пробегал вон там. В руках у него был синий воздушный змей.

— Правда?

Меня распирает радость. «Для тебя хоть тысячу раз подряд!» — вспоминается мне. Да, на Хасана всегда можно положиться. Вот ведь молодец!

— Только те, другие мальчишки, его, наверное, уже догнали, — продолжает торговец, взгромождая на мула еще одну корзину.

— Какие мальчишки?

— Которые за ним гнались. Одеты хорошо, вроде тебя. — Старик смотрит на небо и вздыхает. — Беги, а то я пропущу свой намаз.

Ракетой срываюсь с места.

Рыскаю по базару. Хасана ни следа. Может быть, старика подвели глаза? Хотя змей-то и вправду синий.

Подумать только, змей у Хасана, он мой!

Заглядываю в каждую лавчонку, под каждый прилавок. Никого.

Скоро совсем стемнеет. А что, если я так и не найду Хасана?

И тут до меня доносятся приглушенные голоса.

Впереди узкий грязный проулок, ведущий в сторону от базара. Ноги мои вязнут в грязи, изо рта вылетают клубы белого пара. Вдоль дороги тянется канава, полная снега, весной тут понесется настоящий поток. С другой стороны выстроилась вереница заснеженных кипарисов, за ними прячутся простенькие глинобитные дома, разделенные неширокими проходами.

Голоса слышатся снова, на этот раз громче. Это в проходе между домами. Подбираюсь поближе и, затаив дыхание, выглядываю из-за угла.

Хасан стоит у глухой стены тупика в угрожающей позе: кулаки сжаты, ноги расставлены. За спиной у него к куче камней и металлолома прислонен синий змей. Вот он, ключ к сердцу Бабы.

Дорогу Хасану загораживают трое парней, тех самых, с пустыря у подножия холма, которые не стали с нами связываться, стоило Хасану показать свою рогатку. С одной стороны — Вали, с другой — Камаль, а посередине — Асеф.

По телу у меня пробегает ледяная дрожь.

Спокойный и довольный, Асеф вертит в руках кастет. Двое других нервно переминаются с ноги на ногу, будто перед ними загнанный дикий зверь, с которым один Асеф в состоянии совладать.

— Где же твоя рогатка, хазара? — ехидно осведомляется Асеф, поигрывая кастетом. — Что ты там тогда сказал? Что меня наградят прозвищем «Одноглазый Асеф», так? Все верно. И очень умно. Легко быть умным с оружием наготове.

Осторожно выдыхаю, не в силах двинуться. Не свожу глаз с мальчика, с которым вырос, чье лицо с заячьей губой было моим первым воспоминанием.

— Но тебе повезло, хазара, — продолжает Асеф. Он стоит ко мне спиной, но я будто вижу его ухмылку. — Пожалуй, я тебя прощу. Такое у меня сегодня настроение. Что скажете, парни?

— Какое великодушие, — подхватывает Камаль. — Если учесть, как дурно он с нами обошелся. — Камаль старается подражать интонациям Асефа, но голос у него дрожит. И не Хасана он боится, нет. Он понятия не имеет, что у Асефа на уме, вот что страшно.